Nightwish — Nemo or Evanescence — Bring Me To Life
Кукла — идеальный трафарет для нанесения человеческих стандартов; на еë лике можно нарисовать оттиск эмоций, а можно невесомым движением соскоблить, воссоздав чистое папье-маше, готовое для очередной иллюстрации фальши. Жизнь, сотканная из равнодушия — самое исполинское проклятие или самый великий дар? Ты не могла ответить. Потому что куклы не имели своë мнение. Они повторяли шаблонные жесты людей. Призванные очаровать и скопировать модель живого поведения, они оставались внутри порожними муляжами. Но время шло. И вместо пустоты внутри зарождались многочисленные вопросы: «И всë же, какого испытывать эмоции? Так ли люди правы, когда говорят, что лучше жить без них? Так ли они на самом деле завидуют нам, когда у них проходит тоска и они снова так громко и заразительно смеются, что хочется найти внутри себя такую же функцию?». Даже привыкнув к отшельничеству, тебе рано или поздно захочется узнать, что находится за его холодной стеной. Иногда ты будешь даже рад разочарованию в увиденном. Не верь словам других. Верь только себе: трепещущему сердцу, гудящей голове, метающейся душе, дрожащим рукам, что тянутся к истокам чувств, как к морфию.***
Фукучи едва не пропустил дегаже, когда отвлëкся на причуды нарциссизма. Ему было свойственно притворяться хвилым или беззаботным, играть с противником, давать ему надежду на триумф, чтобы затем с полной серьëзностью нанести финальный удар. Он был полон эмоций и боевого духа, словно бешеный ураган; словно волк, защищающий свою стаю. Твои выверенные движения и бесстрастное лицо выражали полное отсутствие резонанса в вашем дуо. Но его ничего не смущало. Притворство исчезает, уступая место рывку, после которого зазнавшася жертва падает замертво. Пол, усеянный множеством таких же павших, принимает багряный оттенок. Повадно переступаешь через неподвижное тело, заключëнное в военную форму. Ещë один блюститель закона. Но не того, который выгоден Фукучи. Слегка задеваешь каблуком его плечо. Мëртвая, почти чалая плоть дëргается. Зачем-то задерживаешь на ней бездушный взор, зная, что это не пробудит ни в сердце, ни в очах намëк на скорбь или радость. Всë равно до странного любопытно. Или кроется не менее безумная надежда, что однажды станет больно, страшно или злорадно. — Эй, даже не защитила пожилого человека, — шутливо журит тебя командир, разминая спину. — А зачем мне защищать Ваш старый зад? Вы уже своë отжили, а я молода и прекрасна и, как говорится, мне ещë детей рожать. Или хорошие идеи, если не детей. Дзëно называл тебя «Сосуд для желчи». Исследуя человечество, ты поняла одно: это гротескная Вселенная, полная уродства и сатиры, и, как подобает шаблону живой личности, ты впитала в себя еë законы. Впрочем, колкости стали своего рода выражением хоть каких-то эмоций. Иногда тебе было почти весело. — Ха-ха-ха! Ай да пройдоха! — гомерический хохот Фукучи не раздражает слух, но его резкий одобрительный хлопок по спине заставляет покачнуться маятником, насупив брови. — Правильно мыслишь. С одной стороны, хорошо, когда у тебя нет привязанности. А с другой, если захочешь предать меня? Детская непосредственность резко сменяется тенью серьëзности. Он щурит глаза, напрягая мышцы лица, ожидая от тебя привычный ответ. — Не предам. У тех, кто не имеет цели, нет смысла покидать того, кто подкидывает хоть какой-то смысл существования. — Надеюсь, так будет и дальше, — он довольно качнул головой. — Прибери за собой. — Снова я? — с раздражением уточняешь ты. Ты не понимаешь, то ли так искусно удалось скопировать людское раздражение, то ли ты заигралась, ощутив подлинный наплыв. Ты думала, что с Фукучи это было возможно. Но недостаточно для того, чтобы затянуть это ощущение, покалывающее жгучими спицами каждый участок эпидермиса. «Жаль», — коротко думаешь ты. — Я на самом деле не такой уж и старый, но недостаточно молодой, чтобы возиться с этим, ва-ха-ха! — он снова веселится, деловито взмахивает плащëм и уходит. — Старый шакал, — бросаешь ему в спину. Переворачиваешь тело одной из жертв, которые мешали подобраться к вампиру Брэму. Молодое, бледное, словно с него выкачали мешок крови, мужское лицо. Неподвижные зеницы, как у фарфоровой куклы. Но куклы отражают пустоту, а не первобытный страх. Без капли отвращения длань тянется к гладкому лицу. Смерть на ощупь ледяная, как фирн, и совсем чужая. Касаясь еë, ты видишь густую сурьму. Рука отдëргивается, поражëнная мимолëтным, но ощутимым током. «Я не хочу умереть», — невольно витает в мыслях. Зарождается первый страх. Потому что каждая кукла рано или поздно захочет стать полноценным человеком, а не его жалкой сенью. Страх кажется спасением. Но хочется большего. Ты обещаешь себе, что научишься их чувствовать. А до тех пор никаких рисков и самопожертвований даже ради Фукучи, который забрал тебя из неблагополучной семьи. Кажется, первоисточником являлось отчуждение со всех сторон. Нежеланному ребëнку не остаëтся ничего, кроме попытки абстрагироваться, чтобы не чувствовать насилие и унижения. Но, затянувшись надолго этим плацебо, есть вероятность очутиться в нëм навсегда. Уже привычно и безопасно. Никакой боли. Зачистка и возвращение в отряд прошли безэмоционально. Люди мечтают о поломничествах, приобретении друзей, смысла жизни и любви. Ты мечтаешь о возобновлении брезгливости к отвратительным вещам и счастью от возможности отказаться от них. — Должен признаться, что тебе повезло с отсутствием эмоций — тебе абсолютно плевать, что творят эти идиоты с отсутствием вкуса. Но знаешь, чем страдать одному, я бы с радостью посмотрел и на твои му… Ауч! Дзëно, в очередной раз пытающийся манипулировать твоими чувствами, дëрнулся от резкого удара в заднюю часть тела. В самые редкие моменты у тебя просыпалась горестная насмешка на его попытки. Даже твой руководитель Фукучи, собирающий на твоих глазах мрачный паззл будущего апокалипсиса, не мог внушить тебе животный ужас. — Союзники тебе не игрушки, как и гражданские. Среди самолично сотканных и взлелеянных руин был Тэттë, который был твоим отражением: ровное лицо, спокойные янтарные глаза и ответственное выполнение поручений главного. Вопреки порицаниям Сайгику, ты считала его самой важной ячейкой Ищеек. Тех, что должны были по-настоящему защищать народ Йокогамы, а не вуалировать доблестными званиями тëмные ухищрения. За маской аморфности крылась воинская честь. И его рвение отстоять еë, вопреки гротеску мира, вызывало любопытство. Разве возможно было сохранить в этих останках и развалинах подобное желание? Ведь было проще спрятаться и сберечь собственную честь. У мира еë уже давно насильно отняли. — Помри уже где-нибудь, чтобы я тебя не видел, — огрызнулся Дзëно, потирая ягодицы. — Не могу, у меня ещë дела, — невозмутимо ответил Тэттë. В груди что-то шевелится, напоминая намëк на легкокрылый хохот. Если твоë равнодушие выглядит отталкивающе или вызывает ответное безразличие, в его не проскакивает та самая жестокость, и от него что-то приятно щекочет, вызывая улыбку. Он был безумно странным в положительном смысле. Он не был таким, как ты. Он не был куклой в чьих-то руках. — Скоро в тебе будет больше отверстий, чем в школьных женских раздевалках, — отшутилась ты, пройдя мимо Дзëно, который проводил тебя мрачным взором. — Идëшь на запах пота, как подобает насекомому? — ехидно подмечает он. — Запах настоящего мужчины привлекает больше, чем туалетная вода с ароматом нежной фиалки. Среди сарыни, которой безразличны кукольные алчбы, тебе остаëтся следовать за кем-то похожим. Среди тех лиц, что отражают либо цветные витражи счастья, либо дымчатые стëкла апатии, где ты являешься жалкой стенью, следует ухватить того, кто найдëт в ней индивидуальность. Он не вытянет тебя из объятий теней, из еë когтистых лап. Но хотя бы сократит время ожидания. Тэттë, наполовину обнажëнный, буднично отжимался. Мышцы на стройной спине туго перекатывались от каждого напряжения. Пряди методично поднимались и опускались, пока не усилился пот — они приникли к влажному лбу. Объективно ты отметила, что это было вдохновляющим зрелищем. Он занимался этим неустанно, упорно, словно купаясь в сансаре, чтобы достичь мокши. И так по вечному кругу. Он не уставал, не терял надежду, не боялся начинать заново и делать повторные действа, чтобы чего-то добиться. — (Твоë имя), — почти прорычал он, поднявшись на руках, и, опустившись, на выдохе продолжил: — Присоединишься? Без лишних мыслей, следуя его примеру, ты снимаешь с себя верх, оставаясь в одном бюстгалтере. Тэттë на секунду поднимает голову, а затем резко теряет равновесие. — Почему ты разделась? — изумлëнно, с ноткой робости спросил он. Взор Суэхиро, мимолëтно скользнувший по твоему телу, более не возвращался к нему. С воинской дисциплиной он смотрел лишь в твои глаза. Это вызвало слабый и неоднозначный отклик: хотелось либо подразнить, либо прислушаться к трепету от того, что в тебе не увидели красивую вещь. Однако раньше тебя не волновали чужие взгляды и мнения о твоей плоти. Сальные или же равнодушные — сердце оставалось непоколебимым. От смущения и выдержки Тэттë произошëл когнитивный диссонанс. Ты впервые задалась волнующим вопросом: «Ему нравится?». И ощущала от этой мысли то, что описывали в бульварных романах, во главе которого была несмышлëнная, ювенальная особа, только начавшая изучать влечение между двумя людьми. — Я подумала, что мне тоже следует повторить за тобой. Сухой ответ и неясная, животворная влага внутри тела. Всë ещë мимолëтно. Но так ощутимо, что становится легче. Вместо уместного возбуждения ты ощущаешь невинную радость от того, что смогла кратковременно выбраться из будто бы искусственной оболочки с нарисованными улыбками. — Ты права, так будет удобнее, — взяв себя в руки, невозмутимо ответил мечник. — Я бы хотел, чтобы ты встала на меня, чтобы у меня была нагрузка. — Но так делает Дзëно. Опыт показал, что то, что делает он, не очень приятно, — припоминая все грубые привычки союзника, говоришь ты. — Я бы лучше села. — Но я весь вспотевший. Ты улыбаешься. И не понимаешь, искренний порыв это или лицедейская прихоть. — Это самый маленький недостаток, о котором я когда-либо слышала. Во взгляде Тэттë проглядывается едва уловимое удивление. Он привык к охудам коллег, непонимаю, к тому, что они могут проявить грубость, которую он не чувствует в силу развитого тела. Мягкость для него чужда. Он никогда и не думал о ней. Главное — оберегать простой народ, веря, что они нуждаются в нëм и не осуждают за то, что он так немногословен. Он покоряется, позволяя тебе аккуратно присесть на его спину. Он почти не чувствует девичий вес. Но ощущает тепло, исходящее от него. Тепло, которое льëтся благородной сангрией по венам. Он подавляет резкость в движениях, неторопливо отжимается, благодаря чему ты не соскальзываешь. Время замедляется, течëт вязкой глазурью. Невесомость окрыляет не так ощутимо, как соприкосновение ваших тел. Ты кладëшь ладонь на его позвонки, чувствуя слегка мокрую кожу. До странного уютно и приятно. — Ты думаешь об удобствах других, верно? — задумчиво спросила ты. — А как… иначе! — Тэттë воинственно выдыхает между перерывами. — Моя задача… заботиться… о тех, кто в этом… нуждается. Иначе я… буду… бесполезен. Я не устану… бороться за… справедливость… и благополучие… коллег в том числе. Все люди… которые… верят в добро… достойны… мирно жить… под моей… защитой. Он дышит прерывисто, хватает в спешке воздух, но всë равно говорит. Гордо, бойко, уверенно. Перед твоими глазами невольно возникают образы людей, которых ты убила сегодня по приказу Фукучи. Они говорили что-то о справедливости. В их глазах была скорбь от того, что они подчинялись предателю. Умирать с осознанием того, что твоими руками будет погребена родина, за которую они боролись, должно быть, мучительно. Возможно, они так же скупо выражают эмоции, как Тэттë. Но в них жила яркая, как нетленный огонь, вера в благополучие народа, которая внезапно потухла от чужого равнодушия. От взмаха оружия жалкой марионетки, которая не знает, для чего ей жить без приказов кукловода. Тэттë единственный близкий тебе по духе человек. В его глазах тоже будет отчаяние, когда он узнает, кому вы оба служите? Его глаза тоже когда-нибудь обратятся в цветное стекло? Внезапно привычный мир, неряшливо сколоченный из бездушия и покорности, разошëлся трещинами, как старый холст. Слова Тэттë и его чаяние вторглись в льдистые стены, найдя брешь. Ты мечтала об эмоциях, но не о таких. Однако кукольная сущность уже не могла вернуться обратно. Внутренние стенания, заполнив пустой сосуд страхом, заставили тебя нервозно подняться и отойти подальше от причины странного явления. До этого момента у вас не было времени, чтобы сблизиться. Лучше бы оно не находилось. — Ты лëгкая, как муравей, но так же хорошо держишь равновесие, — сделала вывод поднявшийся Тэттë; неумелый в эмоциях, он не заметил в тебе перемены. Понимание наступило тогда, когда ты порывисто прижалась щекой к его оголëнной груди. И одновременно с этим наступило полное непонимание. Его широкая грудь и твоя полная — обе интимно прижаты к друг другу. Бюстгалтер, удерживающий часть жара, льнëт к коже, не раздражает тканью, добавляет особую пикантность. О которой Суэхиро не хочется думать. — (Твоë имя)…? — растерянно зовëт тебя воин, глядя на твою прижатую макушку. Отталкивать нет нужды. И совсем не хочется, несмотря на чувство стыда, которое вьëтся роем в груди. Впервые чувствуется особое женское тепло, при котором все ощущения и инстинкты обостряются. Это краеугольный камень, который делает дух решительнее, тело крепче, а волю твëрже. Вдохновение фонтанирует, и хочется прижать хрупкое тело натренированными руками, чтобы защитить его. «Нет, я не имею право», — строго говорит себе Тэттë. Он не позволит себе обнять против воли. Защитит, вытащив из ножен преданный меч, и будет вести себя, как благородный рыцарь, довольствуясь куртуазным романом. Он никогда не тронет твоë личное пространство, пока ты не позовëшь сама. И он понимает, что сейчас тот момент, когда его действия будут лишними. — Твоë сердце так быстро бьëтся… — бормочешь ты, тревожно и с упоением прислушиваясь к постукиваниям, представляя их тишину, когда Фукучи даст команду. — Из-за тренировки, — с напускным спокойствием отвечает Тэттë. Странный и сумбурный порыв услышать простой человеческий механизм. Прикасаешься к своей груди — как будто бы тишина. Вполне возможно, что биение неслышное и спокойное, иначе бы ты не стояла здесь. Кукла — лишь метафора, хоть и вжившаяся настолько, что кажется, будто внутри всë из пластика, фарфора и других неживых материалов. — Оно когда-нибудь ускорялось из-за других людей? — Когда я думал, что кто-то не выживет по моей вине. Или подумает о том, что я монстр, — добавляет тише он. Тебе кажется, что твоë сердце болезненно ускоряется на пару секунд. Потому что монстр здесь ты. А Тэттë об этом не знает. Он должен бояться, а не стоять в этой замершей комнате, позволяя тебе слушать мелодию жизни, которую ты не должна познать.***
Ты думаешь, что человек подобен колодцу: сначала он полон, свеж и в нëм купаются озорные звëзды, и ты любуешься ими уже снизу, а не задирая высоко голову. Иногда черпаешь их руками, размываешь и пьëшь, как утреннюю росу. Затем, чувствуя его податливость, всë больше людей добывают из него живительный сок. Вода — это энергия, а люди — неблагодарные потребители. Сотью вынимая вëдра из него, рано или поздно они заставят его опустеть. Люди иссушают чужие жизни, не замечая этого. И после своей бездушности они оставляют тебя в покое, потому что вынимать больше нечего — ты бесполезен без удовлетворяющего ресурса. Так рождаются марионетки. Их единственная цель — подчиниться тому, кто вытащит их из забытой всеми коробки. Будет лучше плясать под дëрганье незримых нитей, чем лежать в темноте и одиночестве. Но потом, когда нервно дëргающиеся конечности устают, а взор всë чаще натыкается на того, кто пытается обрезать нити, хочется залезть обратно в коробку. И утомляющие танцы кажутся не такими утомительными, как сжигающие заживо эмоции, которые принадлежат только человеку. Быть им, как оказалось, так непросто. Те, кто завидуют им, не понимают, какого быть на их месте. Или по обычаю лицемерят, чтобы ты сделал первый шаг, а они посмотрели бы, как ты упал. — Я не хочу быть человеком… — шепчешь ты дрожащими лилейными устами. — Это слишком больно. Но, когда чужие руки прижимают к себе, снова предательски играет проклятый диссонанс. Боль утихает, будучи смытой нежностью. Но она не сможет длиться бесконечно, чтобы остаться здесь. Но даже так, ради какой-то жалкой мимолëтности, о которой можно легко забыть, хочется пожертвовать покоем. Как та русалка Андерсона, что во имя любви обратилась в пену, не пожалев о потраченном времени на принца, который не вспомнил еë.***
План Фукучи приближается к кульминации, и количество жертв растëт. Противники кажутся сильнее и настойчивее, чувствуя близящуюся гекатомбу, и твои методы расправы становятся изощрëннее под началом Очи. Кровь тянется за тобой королевским шлейфом. Но система равнодушия даëт сбой, когда это не нужно. «Тэттë отличный боец, но, боюсь, он слишком ограничен, чтобы понять наши цели. Если не сможешь завербовать его к нам — избавься. Так будет лучше», — сказал однажды Фукучи. В этот момент хотелось перенять его стойкое хладнокровие. Но вместо этого на душе предательски зацвела опока. И каждый раз, восстанавливая в памяти приказ кукловода, ты обнимала озябшие руки. Канительно пробуждающийся человек хотел вернуться обратно в кукольное тело, где было безопаснее всего. Эмоции были куда страшнее крови на ладонях, на которые ты сейчас смотрела. Перерезанные сухожилия, сломанные влажные кости, торчащие из локтей и икр, брызги крови из булькающего горла, смрад какой-то ржавчины — всë это тянулось вереницей образов, пока ты отмывалась от грязи сегодняшнего дня. «А может, он согласится прислуживать Фукучи? Тогда я снова невольно разочаруюсь в людях. Он станет таким же, как и все, продав за власть рыцарские идеалы. И всë будет в порядке. Мне снова будет плевать», — размышляла ты, нервно растирая мыльными руками болезненно-лилейное лицо. Когда ты невозмутимо вернулась в штаб Ищеек, оставив позади крики и свежие трупы, ты наткнулась на Суэхиро. Вы успели встретиться до твоей зачистки, и он всë так же сидел на корточках, наблюдая за ползущей в неизвестность улиткой. Безмятежный, странный, какой-то инфантильный, в своëм личном мире, не подозревая, что за его спиной руководитель и коллега оскверняют то, что он пытался защитить. — Ты запачкалась, пока ела? — он поднял на тебя взор, внимательно разглядывая твоë лицо. Ты достала из сумки миниатюрное зеркальце, всмотревшись в него. В спешке на лбу осталась бледная розоватая линия. Тэттë поднялся, сделал к тебе шаг, намереваясь протянуть руку. Ты вспомнила ваше прошлое взаимодействие: пикантная атмосфера, тишина, сложившая крылья, полуобнажëнные тела, взаимный жар, лихорадочный стук сердца. И его целомудрие, с которым он не посмел к тебе прикоснуться, даже когда хотелось на задворках сознания. Дзëно, заставший вас, прокомментировал с отвращением: «Если вы собрались совокупляться, идите в сарай и повесьте предупреждающую табличку, чтобы ни у кого не сломалась психика». Но Тэттë даже не слышал его. Он застыл, разглядывая твои волосы, а затем и лицо, которое ты подняла. Ты не помнила, как оторвалась от него. Как сумела отказаться от первой близости, которая вызвала чуждое тепло. То, которое приводит безмолвные шестерëнки человечности в действия. Но внезапно охвативший страх вынудил выпустить шипы; ты испугалась собственного острого желания вновь ощутить его тепло. Сперва это казалось посредственным и коротким любопытством, но всë устрашающе и не вовремя затянулось. Ты резко оттолкнула его руку, тяжело дыша. Он не отшатнулся, конечность повисла в воздухе, непонимание на лице сменилось спокойствием. — Ты права, я поступил подло, даже не спросив у тебя разрешение. Мне лучше вернуться к своему прежнему занятию. Не смущая более тебя взглядом, он снова вернулся к своим наблюдениям. Его учтивость, столь редкое качество в современном обществе, могла смягчить любые острые углы. Но мыслями ты витала в противоречиях. Время поджимало, вынуждая быть нервной. Ты металась, словно куна, разрываемая человечностью и кукольной сутью. Жизнь — театр. Но даже там случаются подлинные трагедии. Даже крепкие нити марионетки срываются, сбрасывая еë в пропасть. Всему живому и неживому можно найти замену, как твердил тебе Фукучи. Но, глядя на своего коллегу, который отныне вызывал гнев и милосердие, ты понимала, что замены не существует. Это жестокое самовнушение. Это мысли нелюдей. А ты, похоже, становилась человеком. — Тэттë, ты слишком наивен, — в неясном порыве бросаешь ты. — Не замечал, что мы используем на самые лучшие методы по борьбе со злом? Ты представляешь, какому человеку прислуживаешь? — Улитки, — лишь невозмутимо бросил мечник, не отрывая взор от моллюска. — Да, ты уже пять часов на них смотришь. Настолько грязных фетишей я ещë не видела. Тэттë встал и расправил рамены, продолжая наблюдать за ползущим существом. — Они очень медленные. Возможно, они бы не успели спасти мир. Но они всë равно неустанно двигаются к своей цели, даже если их остановить или, как подобает истинному злу, увеличить им расстояние, переставив на другое место. Отменят ли они свои планы? Нет. Когда я был маленьким, я безучастно наблюдал за их движениями, не помогая им. Когда я отвлекался, кто-то мог поставить их на другое место. Я ничего не делал, просто наблюдал, но уже не отходил от них. И так я понял, что они не сдаются, а двигаются всегда вперëд, пока не достигнут своей цели. Теперь, когда у меня есть сила и подходящие полномочия, я могу защитить их беззащитную жизнь. Я не могу ускорить их ход, потому что я не знаю, куда они следуют сегодня, но я могу наблюдать за ними, чтобы зло не прикоснулось к ним. Ты непроизвольно засмотрелась на его стройную, прямую спину, которая тщиво напрягается каждый день, чтобы уберечь то, что ты разрушаешь по чужому приказу. Что-то внутри жаждет активировать утилизацию, но какая-то часть противится. И ты мелко дрожишь, стоишь на периферии, продолжая смотреть на того, кто начал резко менять твою систему. — Тэттë… — невольно произносишь его имя, словно пробуя его новое звучание. Слышится, как нечто сочувствующее, падающее гранитной глыбой с уст. Ты сострадаешь и себе, и ему. — Наша задача — защищать слабых. Даже если мой руководитель не преследует такие цели, их буду преследовать я. Иногда одного благородного человека достаточно, чтобы помочь многим нуждающимся. Когда ты только пришла сюда, тебя не сразу приняли. — А ты всегда старался оберегать меня, — перебила ты его, ощутив удивление, когда продолжила уже с доброй усмешкой: — Даже тогда, когда это было не нужно. Ты не понимал наши шутки с Дзëно, который мог как-то задеть меня, поэтому ему часто попадало клинком в зад просто так. — Я и сейчас не понимаю ваши отношения, — Тэттë серьëзно, почти хмуро посмотрел в твои глаза. — Потому что ты хрупкая девушка, слабее некоторых из нас, и тебе нужна защита, а не эти бесцеремонные домогательства. Мы должны охранять покой людей, а не развращать их и запугивать, как это делает Дзëно. — Говоришь так, будто это именно ты должен домогаться до меня, — нелепая фраза самостоятельно слетает с губ. Со временем кажется, что ты на самом деле дала ей разрешение. Всего лишь озвучила возникшую жажду. — У меня нет таких отвратительных мыслей, — Суэхиро интонирует пугающей смурностью. — Моя единственная мысль на твой счëт, которую ты можешь не оценить, посчитав меня последним негодяем: угостить тебя онигири под майонезом и сахаром. От его трогательного и девиантного для этого мира предложения начинает щипать глаза. И перелог в душе начиает зацветать. Вместе с этим душит страх неизвестности, но любопытсво куда сильнее. — И почему я должна посчитать тебя негодяем? — Потому что ты, возможно, не ешь майонез. «То есть, тебя не смущает, что меня может смутить, что онигири будет с сахаром?», — думаешь ты, чувствуя, как хочется засмеяться. Странное ощущение. Но совсем не страшное. Кажется, в детстве тебе нравилось заниматься чем-то подобным. — И, возможно, не согласишься на моë предложение, — продолжил более виновато Тэттë. В очередной раз вспоминаешь кровь на своих руках. Чувствуешь свою щерботу, стоя перед человеком, который готов бороться тогда, когда другие сдаются. А ты самолично рушишь его идеалы. Почему тебя нашëл Фукучи, а не Суэхиро? Почему сейчас так больно вести диалог с ним? Что поселилось внутри, что так сильно режет грудину? — Тэттë, без такого героя мир сгниëт. Пожалуйста, не теряй свою веру в человечество! — ты подступаешь к нему, с чувством хватая его за плечи. — Не понимаю, что я говорю… Но мне резко захотелось, чтобы ты всегда оставался собой: безумно странным, со страстью к улиткам и муравьям, но благородным, несмотря на этот бешеный отряд. Что бы там ни говорил Дзëно, но самый адекватный и добрый из нас — это ты. Тэттë замирает, слушая каждое слово, впитывая губкой, осознавая, что никто не говорил ему ничего подобного. Он знал, за что сражался, и старался абстрагироваться от того, что мирные люди могли видеть это иначе. Он знал свою правду и с гордостью нëс хоругвь, позже исцеляясь от ран непонимания. Благие дела не всегда вознаграждаются. Он смирился с этим. Воздаяние — гражданские покой и улыбки, даже которые не посвящены ему. Идеал героя — плащ, маска и обаяние. У Тэттë ничего из этого не было. Он носил военную форму, которая ассоциировалась с бессмысленными геноцидами и таранами, и имел скупость эмоций. Совсем не тот, кем можно восхищаться, о ком можно слагать легенды, как о великих самураях. — (Твоë имя), — он вкрадчиво прикоснулся к твоей щеке. Прикосновение обжигает, вынуждает, вздрогнуть, поднять глаза, встретившись электрическими искрами, — я до сих пор не знаю, какие цели преследуешь ты. Но я чувствую, что ты хороший человек, поэтому я продолжу защищать твой путь. Что-то внутри окончательно ломается, лопается и разрезает прежнее мировоззрение. От его слов и касания, такого живого и тëплого, всë превращается в персть. Он не знает, кому посвящает столь громкие слова. Знаешь ты. Поэтому майна на языке горчит ещë больше. И больше ничего на нëм не поворачивается. — Почему ты плачешь? — изумлëнно спросил Тэттë. — Это из-за майонеза? Абсурдно вертятся смех и громадная туга. И слëзы, солëные, как море, льются дальше. От них легко и одновременно тяжело. — Нет, я просто… резко ощутила, что иду по неправильному пути… «Я поняла, что ненавижу тебя. И одновременно восхищаюсь тобой». Ты поняла, что не сможешь переубедить Тэттë, не сможешь заставить его свернуть с выбранной стези. Ты представила себе, как подошла к нему сзади и вынужденно перерезала горло. Единственная надежда человечества в твоих глазах падëт замертво от руки какой-то жалкой рабыни чужой бездушной воли. Сердце впервые забилось чаще и больнее. — Я и мой меч могут как-то помочь тебе? «Да. Уходи от меня. Уходи из Ищеек, потому что это общество прогнило из-за Фукучи», — кричит разум. — Будь рядом со мной. Но человеческое сердце эгоистично и ведëт к неоправданным рискам. Вы немо прижались к друг другу: Тэттë — с чувством благодарности и нежности, ты — с чувством вины и взаимности. Люди говорят, что слияние плоти — самая высшая степень сближения. Это то, что может вознести на небо, без чего так нельзя обойтись и понять, что такое любовь. Ты думаешь иначе. Нет ничего интимнее душевных объятий. Обнажëнное тело хранит лишь красоту, а обнажëнная душа открывает все тайны, уязвимость и бесконечное доверие. Одна его рука слегка сжимает плечо, другая — талию, и каждая из них обжигает щемящей нежностью. Этих целомудренных касаний достаточно, чтобы ощутить эйфорию, первобытное смущение и мягкую перину облаков.***
Многие люди твердят, что слëзы — удел слабовольных жертв. Перламутровые капли будто бы звонко оседают на полу. И кажется, что весь груз проблем разом исчезает, вопреки тому, что лицо сминается, как коробка с прокисшим молоком, и уродливо багровеет. Самая большая сила в человечности. Люди — одни из немногих существ, которые могут позволить себе такую роскошь, как плач. Для глупцов это слабость. Для тех, кто не умел делать это — новый источник силы и осознания того, что ты живëшь. Ты не робот. Ты не кукла. Ты настоящий человек, в руках которого большая власть, даже если ты всего лишь чья-то сошка. Кукольный механизм разрушается, когда в него попадает влага. Он трещит, плюëтся искрами, жалобно взвывает. Кто-то и без того неживой умирает, но на его месте рождается некто полноценный, завершëнный.***
— Значит, всë-таки предашь меня? Фукучи делает резкий выпад. С трудом успев увернуться от фатального удара, ты получаешь порез на плече. Физическая боль почти не чувствуется, ты только кривишь губы. Но в душе разверзается чëрная дыра. И с этим огромным дефектом куда труднее противостоять бывшему командиру, который всë так же одержим хладнокровием. — Малец понравился? — угадывает он, горестно усмехаясь в усы. — А я думал, что ты не умеешь чувствовать. — Я тоже хотела так думать, — бесстрастно ответила ты, потерев плечо; кровь неуютно холодила кожу. — Можем устроить возвращение блудного равнодушия, — Фукучи лукаво улыбнулся. — Если он откажется присоединиться, придëтся избавиться от него. Зеницы ширятся от растущего ужаса. Невольное оцепенение, вращающееся на мыслях о Тэттë, вынуждает пропустить незамедлительный удар. Клинок Фукучи с чавком входит в бедро. Боль настолько острая, что приходится осесть на пол, закрыв руками открытую рану. Окроплëнная форма раздражает. Но не настолько, как самодовольный взгляд Фукучи, который смотрит свысока. Злость, боль, отчаяние — ты могла мечтать о подобном спектре эмоций. При других обстоятельствах ты думала, что могла бы ощутить безумное счастье от возможности испытывать муки. Страдания — своего рода опыт, адреналин и стимул. Но не сейчас. Просыпается короткая, но ядовитая обида на родителей, которые оставили тебя совсем одну, вынудив ступить на эту неправильную тропу. Всë пошло с детства, и теперь ты расплачивалась за их равнодушие в зрелом периоде. Теперь от твоей ошибки мог пострадать Суэхиро. Очередной страх за жизнь; что-то не успеть, не увидеть, не познать. Но уже не за свою. Но дрожащих ногах пытаешься подняться, но боль будто придавливает к полу. Поднимаешь ненавистный взор на Фукучи, который почему-то медлит с казнью. Он смотрит, остронливо изучает, размышляет, не решается. Его фигуру затмевает чужая: более низкая, но мужественная, рефлекторно пробудившая как тепло, так и наплыв скорби. — Командир, объясните своë дурное поведение! — строго потребовал Тэттë, приблизив клинок к горлу оппонента. Несмотря на опасность, внутри тебя заново окрыляются бабочки. Беззищатная, ты сидишь и смотришь, как в первый день вашего сближения, на спину мечника, который встал на твою защиту, выступив против уважаемого тиуна Ищеек. — Значит, (Твоë имя) ещë не рассказала тебе о нашем плане? Фукучи спокоен, а Тэттë мрачнеет. Он бросает короткий мнительно-нервный взгляд на тебя, от которого у тебя всë промораживает до костей. «Лучше бы он не приходил. Лучше бы я умерла», — думаешь от безысходности ты. Тэттë подумал о том же самом, но в свою сторону. Лучше бы он не знал всей правды или умер, чтобы никогда не вступить в отряд Фукучи. Все выстроенные идеалы с его рассказом, который с каждой секундой плохо слышался за нарастающим ультразвуком, превращаются в древлий шаткий мост; пошатываясь, он окончательно осыпается трухой в глубокую пропасть. Там нет ничего, даже эха, чтобы осознать хоть какую-то свою значимость во Вселенной, которая жестоко обманула тебя и лишила смысла жизни. Все железные доспехи, титановое сердце и вольфрамовые убеждения без сожаления рушатся. Тэттë мечтал стать рыцарем или самураем, но в итоге стал тем, кто опозорил их честь. Забыв про Фукучи, он повернулся к тебе. Ты впервые увидела на его всегда ровном лице иные эмоции. Его глаза будто умоляли сказать, что ты хотя бы не причастна к этому. Но ты прискорбно смыкаешь тяжëлые вежды. Он всë понимает, но не отрывает умоляющий взгляд. Чужой меч вонзается в его живот. Суэхиро, выудив хриплый стон, падает на колени. Фукучи возвышается над ним. — У тебя есть хороший потенциал, чтобы служить мне дальше, сынок. Так что я даю тебе шанс сделать свой выбор. Тэттë стыдливо опускает голову, ничего не слыша. Его тело обмякает, силы сражаться покидают будто навсегда. В ушах стоит лишь гул мирного народа. Он думает: всë ли время он неправильно поступал? Что, если спасëнные люди на самом деле оказывались в ещë большей опасности? Что, если его справедливо считали чудовищем? Он мечтал стать благородным и уважаемым самураем. Когда задета честь воина, он должен совершить ритуальное самоубийство. Но он даже не самурай и не имеет право вспороть себе живот. Хочется безвольно прошептать Фукучи: «Добей меня», чтобы отмыться от клейма позора. Но во всей этой сумятицы возникает твой образ, который иронично называет его «Героем». Врала ли ты или говорила правду? — (Твоë имя)… — его голос дрожит, словно он хочет разрыдаться. — Почему ты пошла против Камуи? Ты думаешь, что твои слова сейчас будут издевательским плевком в лицо. Но всë равно искренне произносишь: — Потому что твои взгляды заставили меня что-то почувствовать, когда я не умела это… Тэттë в смиренной манере закрывает веки, принимая окончательное решение. — Цветущая слива в снегу! Он кричит разъярëнно, собирая всю ненависть, сколачивая заново разрушенный мир из стенаний, царапаясь о его острые обломки. Кричит так разочарованно и болезненно, что в уголках глаз скапливается влага. Меч удлиняется, но успевает задеть лишь ногу отпрыгнувшего Фукучи. Он почти не обращает внимание на лëгкую рану — его мутированное тело молниеносно регенерирует. Тэттë поворачивается к тебе, задерживает туманный взор. Ты замираешь, чувствуя себя на эшафоте и на алтаре. Потому что в следующую секунду тебя подхватывают его руки, он бережно прижимает твоë тело к своему и вскакивает, убегая от Фукучи. Но тот даже не собирается догонять — он усмехается, как кошка, следящая за бесполезными попытками мышей скрыться в запертом помещении. — Я разберусь с вами потом, детишки. А может, это сделает кто-то другой, — хмыкнув, он хватает отрубленную голову Брэма, и исчезает, оставляя после себя компанию голодных вампиров. Суэхиро, терпя колющую боль, несëтся со всех ног, пытаясь найти укрытие. Изо всех сторон выбегают кровожадные вурдалаки: они шипят, широко раскрывают рты, брызгая вязкой слюной, замахиваются руками и прыгают сверху, точно охотящиеся рыси. Тэттë, держа ладонь на твоëм затылке, нервно прижимает твою голову к своему сердцу, уклоняясь от атак вампиров. Он бежит с дрожью, потому что видит трупы невинных людей. Ты впиваешься пальцами в его плечи. — Почему ты не бросишь меня? — вопрос глупый, виноватый, умоляющий. — Потому что ты выше правосудия. Твëрдый ответ, в который не верится после своих поступков. Но уместно или абсурдно во время погони и сброшенных масок — ты ощущаешь счастье. И резко изворачиваешься в его руках, от чего Суэхиро, растерявшись, роняет твоë тело. По-кошачьи приземляешься на ноги и руки, быстро поднимаешься и встаëшь в боевую позу, намереваясь защитить того, кто поверил тебе. — (Твоë имя)! — он кричит с несвойственной ему строгостью и злостью на твой опрометчивый шаг. Тебе страшно потерять жизнь. Страшно выступать против мифических созданий со зверским аппетитом. Всë тело напряжено натянутой струной. Но теперь страх нëс лишь стимул быть безжалостнее с осмысленным разумом. — Раз я предала Фукучи, значит, я всë ещë Ищейка, а не его марионетка. А настоящая Ищейка будет защищать добро, наивность и искренность. Прости меня. — Это ты прости за моë опущение — я должен был уберечь тебя от ошибок. Тэттë улыбается. И ты теперь тоже. Сердца, бьющиеся в унисон, противостояли армии вампиров. Спина к спине, защищая друг друга и героизм, без которого мир безвозвратно истлеет. Ты впервые отрекаешься от жестокости, лишь обороняясь, понимая, что они когда-то были обычными людьми. Больше никаких убийств. Тэттë сжимает твою руку, переплетая ваши пальцы. Он обещает не отпускать. Обещает быть не таким, как твои мать и отец. В таком мире можно жить. В таком мире не страшно испытывать эмоции. Но за слабость иногда приходит платить. Тэттë поздно понимает эту систему. Тогда, когда ты уже держишься за плечо после укуса. «Почему ты не закричала? Почему ты не заметила? Почему я снова не смог уберечь тебя?», — ворох бесконечных вопросов отправляет разум Суэхиро в туман. Но в самый последний момент, запрятав ужас и отчаяние, он подхватывает тебя. Воздерживаясь от желания поразить мечом зло, которое предстало с момента, когда тронули тебя, он грубо расталкивает бывших людей. Выхода почти нет. Градус горючей безысходности растëт. «Тэттë, без такого героя мир сгниëт», — твоя поддержка звучит эхом в голове, и, смахивая ресницами бельмо на глазах, он неустанно двигается дальше. Что-то впивается в ногу, пока его глаза ищут укрытие. Кровь орошает пол, появляется хромота, Тэттë нервно шипит. Потрëпанный, усеянный царапинами, вспотевший от стрессовой погони, он вцепляется в настенный поручень одной рукой, а другой крепко держит твоë почти бездыханное тело. Пальцы едва не соскальзывают, на на последних силах мечник, рыча, подтягивается, оказываясь в потайном закутке. — (Твоë имя)! — он торопливо снимает свою форму, прижимая еë к твоей открытой ране. Побледневшая, с быстро образовавшимися синими кругами под глазами, ты шепчешь обескровленными губами: — Не нужно… Тэттë. Это… возмездие. Я зло… — Ты не зло! — кричит он, сжимая кулаки, чувствуя сокрушающую обиду на Вселенную, которая позволила всему случиться. Чувствуя обиду на себя за то, что он не сорвал еë зловещие планы. — Ты… знаешь правду. Ты бы не смог… казнить меня… Тэттë впервые думает чувствами. Но если бы им руководил разум, он бы признался, что не смог. Он бы сделал всë, чтобы сохранить источник ненавистного зла, из-за которого назревает апокалипсис. Тэттë сокрушëнно опускает голову на твои колени, словно ты святая. Его реалии снова с треском ломаются. Зло, которое стало добром, и добро, которое растоптало его привычную жизнь и втянуло в свои коварные замыслы. Он никогда не был Ищейкой. Он всегда был падшим — серой личностью, которая не видела разницу между реставрацией и хаосом. — Я тоже зло, — выносит тяжëлый вывод он, поднимая зудящую голову и ослеплëнные ложью глаза на тебя. Ты уже не человек. На него смотрят бездушные чëрные глаза, похожие на зияющую дыру. Тэттë смиренно опускает веки, готовясь слично принять судьбу. Но ничего не происходит. И из чëрных глаз новоявленного вампира текут градом слëзы. Мертвец оказался живее обычных людей. Тэттë порывисто прижал твоë холодное тело к себе. Чудовище, ещë контролирующее желанную человечность, не сопротивлялось: оно безвольно повисло в руках мечника, принимая последние минуты трепета. Всë, о чëм мечтали обычные люди, — путешествия, любовь и дружба, — сбылось за раз в лице одного человека. Тэттë всегда стремился к солнцу. Но, как и заигравшийся Икар, он опалил восковые крылья и утонул в своих мнимых идеалах. Сохрани чужую жизнь, но потеряй свою — отвратительное правило, о котором он никогда не задумывался, пока ты не начала медленно исчезать из его жизни. Ты была важнее правосудия, которому он всегда следовал. Сердце разбилось вдребезги от того, что он оказался не прав. «Я герой для тебя. Но герой ли для других? И стоит ли мне теперь стараться, не зная, что таит в себе этот мир лицемерия и злобы?». Объятия стали туже, взгляд решительнее и мрачнее. — Я уничтожу истинное зло! Он уже не станет прежним. У него другие идеалы. Из светлого в арсенале остаются лишь две вещи: прощальный поцелуй со вкусом солëного моря и самурайская клятва вернуть тебя к жизни любым путëм. Даже тем, которое окажется низшим.Я на тебя взирал, когда наш враг шел мимо, Готов его сразить, иль пасть с тобой в крови, И, если б пробил час, — делить с тобой, любимой, Всё, верность сохранив свободе и любви. Я на тебя взирал в морях, когда о скалы Ударился корабль в хаосе бурных волн, И я молил тебя, чтоб ты мне доверяла; Гробница — грудь моя, рука — спасенья челн. Я взор мой устремлял в больной и мутный взор твой, И ложе уступил, и, бденьем истомлен, Прильнув к ногам, готов земле отдаться мертвой, Когда б ты перешла так рано в смертный сон.