Разбудить цербера

Господин Лао-Джи-Цы переехал в Токио раньше всех, поселившись ближе к месту проведения будущего Конгресса. На то были причины. В последнее время он чувствовал усталость, приходившую волнами. Она возникала неизвестно откуда, и также неожиданно отпускала. И вот, когда очередной приступ слабости, что длился неделю, отхлынул, он отправился в Японию. Поселившись в гостинице, Лао-Джи-Цы ждал нового приступа, но болезнь затаилась. Председатель недобрым словом вспомнил врачей, которых посетил в Европе. Они уверили, что все в порядке, что резервы организма есть, и, в конце концов, беспомощно развели руками: ничего не можем знать, анализы в норме, следовательно, и нет причин для беспокойства. Но то слово было за европейской медициной. Восточная же медицина говорила о движении потоков энергии, о том, что мешает этому движению, о балансе энергий. Все верно, решил Лао-Джи-Цы, но причины? Дыма без огня не бывает, вспомнил он старую поговорку. Чтобы не говорили местные эскулапы, а он с трудом носил собственное тело. Он порой жаловался своему секретарю не ради того, чтобы проявили больше внимания к нему, а будто хотел убедиться в реальности болезни. Секретарь, конечно, все понимал. Он был невольным свидетелем приступов болезни и бессилия врачей. Лао-Джи-Цы как-то высказал мнение: «Возможно, атмосфера города негативно влияет на организм, ведь большую часть времени из-за своих обязанностей я провожу в городах». Секретарь на это лишь недоуменно пожал плечами. Ведь к середине двадцать второго века человечеству удалось справиться с большей частью экологических проблем, присущих мегаполисам. «Можно утверждать, господин председатель, что мы оказались в лучших условиях, чем наши предки из двадцать первого века», — произнес секретарь. Лао-Джи-Цы согласился, но все-таки, сняв номер в загородной гостинице, скептически подумал: «Странная предосторожность. Она ничего не изменит. Приступы останутся». Председатель ограничил контакты с прессой, погрузившись с головой в подготовку к будущему Конгрессу. Часть рутины он переложил на плечи секретаря. Тихими вечерами господину Лао-Джи-Цы виделось, что он созерцает время, оставаясь безучастным наблюдателем. Следит за тем, как оно тает подобно снегу под лучами весеннего солнца. Он видит, как съезжаются участники Конгресса — утренняя корреспонденция с неумолимостью метронома четко фиксировала прибытие каждого участника. Вот один вчера прилетел, вот сегодня трое. И так далее. Последним прибывшим оказался Габриель Санчес. Габриель до последнего дня гулял по ночным улицам, днем отсыпался, вечером читал развлекательную литературу и не думал о грядущем заседании. И, будто очнувшись и вспомнив о долге конгрессмена, за несколько часов до начала заседания прилетел в Токио. На душе Санчеса было спокойно. Он прекрасно знал: неважно, что случиться на Конгрессе, все пойдет ему на пользу. Он увидел перед собой поле — гладкое, в черно-белую клетку. По нему двигались фигуры, но законы движения каждой из фигур Габриель мог предугадать. Токийское заседание было расширенным. На него пригласили отцов церквей. Смогли приехать римский папа Петр, патриарх православной церкви Иоанн, глава протестантской церкви Герман, верховный муфтий Мухаммед и целая коллегия от буддистов, начиная с историков-медиевистов и заканчивая монахами. За пятнадцать минут до официального начала Габриель Санчес поднялся на трибуну. — Здравствуйте, господа. Все обратили внимание на него, но шум не прекратился. Наоборот он трансформировался в неодобрительный гул, прокатившись от задних рядов к передним. Это было нарушением регламента, ибо первое слово всегда за председателем, однако Лао-Джи-Цы так и не появился на собрании. — Господа! Господа, прошу минуту внимания! — вновь начал Габриель, но тишины не было. — Я понимаю, что сломал все правила и традиции. Приношу извинения, но имею важную новость. Ее необходимо сообщить. Она касается господина председателя. И в мгновение все замолчали. — Господин Лао-Джи-Цы не придет на заседание. Он умер. Габриель не увидел внимательных глаз, да и что увидишь в этой каше? Он даже не почувствовал взглядов людей, а ощутил, как приливной волной вновь от задних рядов к первым прокатились на этот раз эмоции удивления, смятения и беспомощного страха. Санчес мог бы внушить им благодать — осторожно ментальным щупальцем заморозить чувства, опустошить сознания и водворить покой, но не сделал этого. Еще не пришел тот час, решил он. Габриель окинул взглядом собравшихся, сканируя зал. Вот затеплился опасный огонек ненависти в одной группе конгрессменов, примкнувших к Вилькену. Господин Вилькен в последнее время на дух не переносил Санчеса, но молчал об этом. Можно решить, что он завидовал славе автора «Открытого пути», славе такой стремительной и, с точки зрения Вилькена, незаслуженной. — Умер? Поясните, пожалуйста! — громкий голос из зала. — Мне позвонил секретарь господина Лао-Джи-Цы. — Но почему именно вам? — прервал недовольный голос. — Прошу прощения. Ответить на данный вопрос не могу. Я сам в растерянности, но секретарь председателя Всемирного Конгресса уже прибыл. Надеюсь, он даст разъяснения. Освобождаю ему трибуну. Наконец, поднялся человек невысокого роста, коренастый. Взгляд уставший, темные круги под глазами. Я принес вам плохие новости, можно было прочитать во взгляде. — Господа, — тихо начал секретарь. — Председатель Лао-Джи-Цы умер, как вам уже сообщили. — И ни единого звука в ответ, и от этого стало еще тяжелее говорившему. — Прошу меня простить, что эта новость держалась в тайне до последнего момента. Того требовали чрезвычайные обстоятельства. Секретарь замолк, понимая, что теряется и вместо привычных живых слов в сознании родились канцеляризмы. По залу пролетел ропот недоумения. Санчес почувствовал его и замер. Он превратился в бездушное изваяние: ни одного лишнего движения и ни одной эмоции на лице. Никто не должен видеть и не должен знать о чувствах, охвативших его сейчас. А завладело им ощущение скорой победы. Конгрессмены недоумевали: что за бессвязную речь произнес секретарь Лао-Джи-Цы? — Дело касается завещания господина председателя. Вот здесь находятся ответы на все ваши вопросы. — Говоривший неуверенно поднял запечатанный конверт. — В конверте чип с видеообращением господина Лао-Джи-Цы. При себе я имею письмо, которое он передал мне вчера вечером. Я прочитал его и спросил: «Что это значит?» «Ты все поймешь утром», — ответил он. А утром он умер. Прошу наших специалистов провести графологическую экспертизу и убедиться, что написанное от руки принадлежит господину Лао-Джи-Цы, что никого я не обманываю. Нашему оператору передаю чип для демонстрации. Оператор забрал чип и вставил в устройство. Начался показ на большом экране. Все увидели кабинет председателя. В центре кадра находились стол и пустующее кресло. Через пару секунд господин Лао-Джи-Цы сел в кресло. Съемка оказалась непрофессиональной. Видимо, горела не попавшая в кадр настольная лампа, что неравномерно освещала комнату, отчего лицо председателя попадало иногда в тень. — Здравствуйте, господа, — начал председатель. — Я делаю эту запись за сутки до Всемирного Конгресса. Вы наслышаны о моем здоровье, да и врачи особо не скрывали моего, скажем так, странного состояния, поэтому я и решил обратиться к вам. — Лао-Джи-Цы задумался. — Да, человек живет и плотской жизнью. Можно пожалеть об этом. Но человек существо двойственное. Есть тело, и есть дух. Так вот, дух говорит, что мне осталось жить немного. Интуиция? Предчувствие смерти? Возможно. И в последние минуты жизни хочу поделиться самыми сокровенными мыслями. Они касаются судьбы Конгресса и, соответственно, судьбы человечества. Исходя из устава заседания, тот, кто желает стать председателем должен выдвинуть свою кандидатуру. В истории было, что и действующий глава баллотируется, но я снимаю заранее свою кандидатуру, оставляя исполняющим обязанности Габриеля Санчеса. Такова моя воля. Данное решение принято было с трудом, но, поразмыслив, считаю из всевозможных кандидатов его самым перспективным. Вот и все, что я хотел передать вам. Господин Лао-Джи-Цы вышел из кадра, а несколько секунд спустя, запись кончилась. В зале воцарилась вязкая тишина. Секретарь сосредоточенно всмотрелся в зал в ожидании, однако ответной реакции не последовало. — Я понимаю, — осторожно проговорил он. — Понимаю. Вы испытали удивление, как и я, когда впервые посмотрел запись. Ведь Лао-Джи-Цы до сего момента ни официально, ни кулуарно не обмолвился о господине Санчесе. — Что случилось с председателем? — прозвучал голос из зала. — Не понимаю вопроса. Я только что сказал, что он умер, — неуверенно вымолвил секретарь. — Это была естественная смерть? — перехватил инициативу господин Вилькен. — Как вы могли так подумать? Врачи определили причину смерти — сердечная недостаточность, обширный инфаркт. Но вам нужен подробный медицинский отсчет? — Он вовсе не требуется, — сухо прервал Вилькен. — Тогда, раз господина Санчеса назначили временно исполняющим обязанности, прошу его на трибуну. — Хочу предупредить сразу, — произнес Габриель, заняв место на трибуне. — Для меня все произошедшее также является неожиданностью. Если так можно сказать, я не по своей воле оказался в дамках. Я растерян. Но голосование за кандидатов на пост председателя никто не отменял. Думаю те, кто хочет высказаться, должны это сделать прежде, чем начнется процедура. Поэтому, прошу. Габриель занял место в зале, с интересом следя за происходящим. Он решил отпустить корабль человеческой мысли в свободное плавание. Куда он направится? Ему стало любопытно. Что будет происходить в следующие минуты, Санчес, конечно, знал, но азарт охотника невольно возобладал над холодным расчетом. Габриель захотел понаблюдать, давая мнимую свободу будущей жертве и внешне оставаясь спокойным и безучастным. На трибуну поднялся господин Хейнни. — Я не понимаю, зачем исполняющий обязанности председателя тянет время? — Хейнни отыскал взглядом секретаря Лао-Джи-Цы. — Но я хочу уточнить. Никаких иных документов господин Лао не оставлял? — Секретарь отрицательно покачал головой. — Тогда следует начать голосование. После Хейнни никто не пожелал выступить. Габриель поднялся на трибуну лишь для того, чтобы назначить ответственного за проведение выборов. Им стал секретарь Лао-Джи-Цы. — Тогда прошу всех включить мониторы на своих местах, — начал тот. — Для новичков сообщаю: синий квадрат — зона идентификации личности. Приложите указательный палец к ней. Далее появится главное меню. Найдете раздел «голосование» — и действуйте. Тем временем за спиной секретаря засветился демонстрационный экран с фамилиями претендентов на пост председателя. Слева от них — количество голосов. Процедура заняла меньше минуты. — Завершено, — произнес секретарь. — Главой Конгресса выбран Габриель Санчес. По сложившейся традиции прошу его на трибуну. Ваше первое слово, господин Санчес. Зазвучали официальные аплодисменты, которыми всегда встречали вновь избранных. На этот шум Габриель не обратил внимания. Он выпустил ментальное щупальце, сканируя зал. Идя не спеша к трибуне, Санчес выудил и неподдельную радость, и недоумение, и безразличие, но, заняв место председателя и повернувшись к публике, он почувствовал жгучую ненависть, что заглушила все эмоции, прошив их насквозь подобно ядовитому жалу. Разъедающее негодование исходило от Ганса Вилькена и сидевших рядом с ним сторонников. Аплодисменты стихли. Вилькен поднял с места руку, что уже было необычно. Он решил сразу привлечь к себе внимание, отказавшись от коммуникатора, не собираясь посылать запрос председателю. — Да? — произнес Габриель. — Вы хотите выступить? — Конечно, — сказал Вилькен, встав. — Но с места. — Говорите. — Господа, я знаю, что результаты нельзя опротестовать, да и не собираюсь этого делать. Еще кулуарно и не только я пытался убедить оппонентов в опасности «Открытого пути» для человечества. Особо для неподготовленных душ. Свои доводы излагать не собираюсь. Бесполезно, ибо видно из голосования. Доводы не были услышаны. Поэтому я выхожу из состава Всемирного Конгресса в одностороннем порядке. Господин Вилькен и его сторонники покинули заседание в полной тишине. Ни ропота, ни тихого обсуждения не было. Некогда существовавшее единство Конгресса расползлось по швам. Кто-то понимающим взглядом проводил людей. Кто-то сочувствовал, кто-то удивлялся, кто-то осуждал. Каждый из присутствующих покосился на соседа, улавливая настроение, должное отразиться в мимике, но сосед сидел неподвижно, погруженный в себя. Участники заседания, объединенные пространством зала, оказались далеки друг от друга. Это почувствовал Габриель. — Продолжайте, господин Санчес, — робкий голос секретаря. — Да я, собственно, и не начинал, — пытаясь изобразить смущение, сказал председатель и продолжил, будто ничего и не случилось: — Я выражаю огромную благодарность всем. Особо тем, кто голосовал за мою кандидатуру. Не понаслышке также знаю, что каждый из вас изучил досконально мою книгу «Открытый путь» и выбрал ее в качестве программы действий, хоть там есть только общие тезисы. Находясь на посту председателя, считаю своей обязанностью раскрыть идеи, заложенные в моем труде для тех, кто будет руководствоваться им. Прошу обращаться ко мне за разъяснениями, ибо не допускаю интерпретаций «Открытого пути». Можно сказать, что я буду последней инстанцией по разрешению споров вокруг книги, чтобы поставить точки над «i». Установить истину. Патриарх Иоанн обеспокоился. Он скользнул взглядом по конгрессменам и сосредоточил взор на Мухаммеде. Тот был бледен и похож на мраморное изваяние. Угольки зрачков потухли, от них повеяло холодом. Можно подумать верховный муфтий умер, если бы не узловатые пальцы, перебирающие четки. — Господин Санчес, вы произнесли слово «истина», — начал Иоанн. — Но истина принадлежит богу, а не человеку. Вы это должны понимать. Человек приходит к истине, то бишь к богу, через спасителя нашего Иисуса Христа. — Отец Иоанн, вы вводите себя в заблуждение. Я произнес «истина» не в философском, а тем более не в религиозном смысле. Я говорил в обывательской интерпретации сего термина. Кроме того, имя Христа я нарочно не упомянул, ибо оно часто говорится всуе. Габриель окунулся в тревожный взгляд Иоанна и понял, что перед ним человек, понимающий, что за красивым фасадом фраз стоят иные смыслы. Был ли Иоанн эмпатом, не ясно. Санчес метальным сканом не уловил этого, но способность патриарха православной церкви чувствовать больше, видеть зорче, слышать подтекст была очевидной. Это разозлило Габриеля. Впервые он столкнулся с человеком, оказывающим сопротивление. Такую душу невозможно подчинить простым излиянием волн благодати. Черный вихрь поднялся в душе. Дыхание перехватило. Звериная злоба впилась в мозг, но тут же отступила. Габриель сдержался, досадуя на то, что один человек прочел его как книгу. В затылке завибрировал голос: «Они не верят в благодать, лежащую на тебе, сын мой, но уверуют в чудо, покажи им чудо». Санчес окинул взглядом зал, давая волю ментальному скану, разбрасывая щупальца повсюду. Не сдерживаясь, он вытащил нити сознаний членов Конгресса, связал их в тугой узел и потянул мысленно на себя. Зрителям показалось, что на мгновение, светящийся волшебный туман заполнил все вокруг. Видение очаровало. — Я знаю, вы не верите в мои начинания, — холодно проговорил Габриель. — Вы не верите в меня, но вы уверуете! Вам нужны доказательства?! Они будут! И вновь светящийся живой туман заполнил зал. Послышалась божественная музыка, и каждый узрел прекрасный лик. Это святой дух вечной женственности снизошел, решили присутствующие. Санчесу только не удалось пробить ментальный кокон, созданный отцами церкви. Они тоже увидели женский образ, но остались безучастны. Волны благодати беспомощно ударились о кокон, как море, что набегает на сушу, но не способное затопить материк. «Обойдусь без них!» — злобно подумал Габриель. Видение исчезло. Гром оваций разорвал тишину. В эту минуту экстаза никто и не заметил когда глава протестантской церкви Герман, верховный муфтий Мухаммед, патриарх Иоанн, папа римский Петр и представители от буддизма покинули зал.