Решительность

В последнее время, как только белоснежная и одинокая, как заблудший путешественник во тьме густых джунглей, луна появлялась на небе, у Ацуши становилось неспокойно на сердце. Он ежеминутно ощущал в мозгу какую-то пульсацию, подёргивание каждого нерва и внезапную сухость во рту, словно приглушённый огонь тлел у него глубоко внутри, оставляя горку сухого пепла. Его соседка по комнате (Твоё имя) всё чаще стала путать футон, укладываясь к Накаджиме, как замёрзший котёнок, ожидающий ответных объятий. Всякий раз это будит пепельноволосого, заставляет поджать пальцы на ногах, скукожиться, точно вялый цветок, подобраться и вспомнить, что он всё-таки юноша и не стоит ему вжиматься в симпатичную девушку затвердевшим органом - это ужасно позорное состояние, способное принизить его в чужих глазах, поэтому он всегда деревенеет и отодвигается в сторону, смиренно падая на холодный и неприветливый пол. Ацуши готов проспать так до утра, он готов выдержать все муки ада, искупаться во всех кипящих котлах, от которых лопается кожа, лишь бы не выдавать постыдную реакцию организма, в котором предательски бушуют ненавистные гормоны. И почему же ты выбрала его именно для таких пыток? Иногда ему кажется, что бесхитростное существов вроде тебя намеренно соблазняет его, но для каких целей - ему даже не хочется думать. Ты не могла открыто объяснить Ацуши, что твоё сердце уже давно томится по этому неопытному мальчишке, и давала ему лишь достаточно прозрачные намёки. Но в силу своей зажатости человек-тигр всегда нервно хмыкал, когда ты немного наклоняла голову набок, представляясь знойной соблазнительницей, искушённой в обольщении. Уловки оставались без должного внимания, а краснеющий парень, нелепо оправдываясь об остывшем чае в комнате, всегда торопился улизнуть от твоей персоны укушенным хорьком. Оставалось лишь выпускать разочарованное дыхание и откидываться на кровать, складывая руки на груди, где бесновалось обиженное неразделёнными чувствами сердце, и бездумно смотреть в потолок, упорно придумывая следующую попытку кокетливого нападения. Казалось бы, что с каждым неосознанным отказом Ацуши ты должна ощутить упадок сил, но вместо этого его сопротивления лишь подогревали интерес; ты ощущала себя голодающим хищником, чья ненасытность с азартом возрастала, стоило ему уже однажды вкусить запретный плод и почувствовать на мгновение растекающийся по венам эликсир жизни, который хотелось глотать ещё и ещё, забывая о мерах предосторожности. Последний побег Накаджимы вбил в тебя решимость на безрассудное действие с непреклонной силой голгофского гвоздя. В очередной раз устраиваешься с наступлением ночи у него под боком, затихая мышкой, чувствуя себя героем какой-то театральной драмы: враг и тайный любовник в одном лице, который приходит под покровом скрывающего все секреты вечера, упиваясь вдали от враждующих семей короткими минутами чистой любви, способной принести балланс в разрушенный мир. Ацуши чувствует противоречие эмоций: он тоскует по этим привычным, но определённо неприличным встречам, и вместе с тем ощущает себя скованным и виноватым за то, что он не может проявить должную решимость отвадить девушку из своей обители, неся за её честь, как настоящий мужчина, ответственность. Но Накаджима всего лишь "желторотый птенец", как бы назвал его Куникида, и всегда чувствует себя преступником с жертвой. Отвергая женщину, он наносит оскорбления её высоким чувствам, ранит её стыдливость, и никакие деликатные и вежливые слова не способны вернуть её шаткий, как ветхий мост, покой. Всякое сопротивление означало жестокость. - (Т-Твоё имя)-чан, э-это... это же моя постель, - Ацуши всё же предпринимает для приличия робкую попытку остановить твоё безумие, выдавливает из себя вымученную, но достаточно мягкую улыбку, которая простит тебе все проступки, если ты будешь послушной девочкой, но ты всё равно вольготно располагаешься на расстеленом футоне, будто это твоё законное место; ведёшь себя как свободолюбивая кошка, которая приходит тогда, когда ей по душе, и уже никакие протесты не остудят её пыл - всё должно быть так, как захочет это самовлюблённое, эгоистичное существо, привыкшее получать всё за счёт своей изящной мордашки. - Мм? - тебя словно только что разбудили. - Да ладно тебе, - зевая, непринуждённо говоришь ты, идя точно по своей тактике, - подвинься. Отказать женщине, значит, обрести в её лице страшного врага, который сметёт всё на своём пути ради отмщения за свою покалеченную женскую гордость. И Ацуши послушно отодвигается, с оцепенением наблюдая, как ты медленно ложишься - лицом к нему. Некоторое время пепельноволосый беспомощно смотрит в твои глаза затравленным, как у загнанного в угол зверька, взглядом, позволяя неловкой улыбке расползаться на устах. Его губы подрагивают нервной, непредсказуемой волной, пока он выносит твой пристальный, беззастенчивый взор. Ацуши всё время задаётся смущённым вопросом о том, почему же в тебе отсутствует стеснение, пока ты находишься с ним; даже холодной и невозмутимой Кёке присущ жар, растекающийся на щеках, какой сейчас переживает Накаджима, а ты остаёшься всегда какой-то странно умиротворённой с ним в такой интимной обстановке. - Тебе... снова приснился кошмар, (Твоё имя)-чан? - интересуется он для вида своего внушимого спокойствия, ведь разговоры помогают отвлечься от разглядывания полупрозрачной сорочки на твоём стройном теле. - Разве мне всегда должны сниться кошмары, чтобы я могла прийти к тебе? - приподнимаешь брови в ироничной манере, не сводя взгляд с его раздвигающихся губ, которые ловили спёртый воздух в комнате. - У тебя слишком низкая самооценка, Ацуши-кун. Человек-тигр сглатывает тугой ком в горле. Он действительно не верит, что кто-то может проявлять к нему простой, человеческий интерес, не связанный с личной выгодой для себя. И, впервые столкнувшись с лихорадочным сиянием в глазах, которое принадлежало исключительно ему и требовало немедленного сердечного отклика, он терялся и не знал, что ответить. Как всегда беззащитно краснел и глупо улыбался, пытаясь смешаться с ситуацией, а сам мысленно метался в тесной коморке в поиске хотя бы одной щелочки, где будет проскальзывать слабый поток спасительного воздуха. - Просто... Разве парень и девушка н-не должны спать отдельно, если их тогда ничего не тревожит? - цепляется за сухой и всем известный факт Ацуши, надеясь найти в нём достойную оборону. Но, кажется, для тебя любое препятствие как горка мокрого песка - податливая и легко рушимая. Ты молчишь, не спеша раскрывать все удачные комбинации карт на стол, и Накаджима находит для себя самое лучшее решение - в таком случае ему необходимо отвернуться, чтобы не быть пленником твоей красоты. Он медленно дышит в тишине, терзаясь глубинным неудовлетворением, опасаясь проделать малейшее движение, которое бы спровоцировала тебя на новый хитрый ход. Но всё становится гораздо хуже: он слышит шуршение одеяла, которое уже приводит его в панику, и ощущает с испугом чужие руки на своей талии. Накаджиме хочется закричать от переизбытка эмоций, которые рвутся пробуждённым вулканом наружу, но он лишь замирает в твоих руках, как замороженная фигура - не живая, но и не мёртвая, которая в своём положении может только пассивно наблюдать за происходящим в одной позе. Румянец обжигает лицо, как неразбавленный из-под крана водой кипяток. - Я не нравлюсь тебе? - решаешься на одном выдохе задать ему главный вопрос, который вот уже несколько месяцев мучает твою одинокую душу туманными ответами. У Ацуши сердце стучит прямо в горле, и во рту сохнет так, будто он неделю не обмакивал его живительной влагой. - Н-нравишься, к-конечно, (Твоё имя)-чан, но... Это "но", которое было закономерным продолжением в каждой подобной ситуации, совсем не удивило тебя. Но настойчивая натура привыкла добиваться своего, мужественно огибая терновые кустарники на пути к своему счастью. - Но ты не можешь поверить в то, что ты можешь сам понравиться кому-то? - дополнила ты за него фразу, выпустив тяжёлый вздох, который опалил его оголённую кожу на шее, лёг на неё, как хорошо прогретый платок, заставивший пройти дрожь вдоль машинально выпрямившегося позвоночника. Ты попала в самую точку, задев больное место Ацуши. Раненный, он невольно свернулся в позе эмбриона, сжал кулаками простыни и прикусил нижнюю губу. Он действительно не мог поверить в свою привлекательность. Разве такое вообще возможно? Болезненный на вид юноша, совсем ещё худой, будто его не кормили годами и содержали в темнице на условиях бесполезной, дряхлой собаки, от природы странная причёска, на которую косо поглядывала каждая девушка, глумливо хихикая за его спиной и шепча что-то в стиле: "По нему явно плачет парикмахер". Почему же, когда на него все тыкали пальцами, обвиняя в ничтожности, он должен верить, что вообще кому-то нужен на этой земле? Всё было до боли слишком очевидно - он изгой общества, который создан для выполнения сложных задач в Агентстве. И лучше уж так, чем считать себя ничтожеством, который только сеет хаос в форме тигра-людоеда. О любви, тем более взаимной, он даже не смел мечтать в своих самых сокровенных фантазиях, о которых узнает только молчаливая и надёжная ночь. - А мне ты нравишься, - словно опровергая его комплексы, шёпотом говоришь ты с расслабленной улыбкой и прижимаешься к нему ещё плотнее, зажимая его в кольце своих рук так, что тебе бы позавидовал любой изголодавшийся питон, хвастающийся своими удушающими объятьями. Накаджиме кажется, что на твоём признании он умирает, а затем вновь возраждается, как птица феникс из пепла. Всего лишь короткое предложение, а вызывает оно столько чувств и эмоций, что становится невыносимо держать их в себе - чаша переполняется до краёв, извергая всё наружу. Ацуши ещё как-то боязливо держится, страшась услышать продолжение "как друг" или, повернувшись, убедиться, что это всего лишь плод его больного воображения, которому хватило стыда понапридумывать себе такие картины. Эспер никогда не считал себя достойным чего-то большего, потому что приют в Агентстве и его дружелюбные люди, проявляющие к нему снисходительность, уже являлось божественным даром. Если бы он мечтал о большем, точно это был страшный грех, то его бы уже давно выгнали из этого миниатюрного рая за наглость, не знающую границ. - Это правда? - несколько нелепо уточняет Ацуши, будто бы намеренно нарываясь на комплимент; но ты твёрдо знаешь, что он всего лишь отчаянно хочет поверить в свою значимость перед кем-то, это простой вопль истерзанной души, желающей когда-нибудь найти свой оплот безграничного счастья, это попытка утопающего схватиться за спасательный круг в центре засасывающей воронки злого океана. Ты не говоришь лишних слов, потому что яркая демонстрация всё скажет за тебя; обхватываешь лицо юноши ладонями и поворачиваешь его к себе, смотря прямо в глаза и невероятно тепло улыбаясь. Ацуши кажется, что его ослепляет заботливое солнце в морозную ночь, которое пытается бережно обвить его своими ручками-лучами. Накаджима доверчиво тянется к этому свету, на время забывая о стеснении, и делает первый, совершенно трогательный, но застенчивый шаг - осторожно прикасается ладонью к твоей щеке, проверяя, не станешь ли ты его отвергать, не оттолкнёшь ли грубо чужую руку. Когда твоя улыбка становится шире, его глаза округляются в немом испуге; пепельноволосому думается, что ты сейчас издевательски засмеёшься над его смехотворной нерешительностью, - он же взрослый мужчина в конце концов, как ему хочется думать, а ведёт себя как трусливый цыплёнок, и ему всё чаще кажется, что он не должен закреплять клеймо своих рук на твоём безупречном лице уверенной в себе дивы из мифологических баек, - и обольёшь грязью. Но этого не происходит, к его удивлению, хотя он заранее жмурится, чтобы воображаемая кислота не попала в глаза. Не скрывая влюблённой улыбки, накрываешь его ладонь своей и трёшься об неё, точно ласковая кошка, всецело преданная своему хозяину. - Теперь ты понимаешь, что спать вместе для нас - это правильно? Ацуши думает, что внутри него витают бабочки. Нет, целая стая диких и крупных птиц, от которых всё внутри щекотит и хочется залиться лучистым смехом, смешивая радость со слезами. Потому что знать, что ты кому-то нужен в этом мире, самое прекрасное на свете чувство, способное пронзить стрелой сердце. Но разрыдаться с его стороны было бы верхом сентиментальности, хотя предательская влага в уголках глаз всё же скопилась. Накаджима не знал точно, был ли это любовный порыв или попытка упрятать от тебя слёзы, но он порывисто прижал твоё тело к своему, словно желая раствориться в тебе, как призрак, привязанный к ещё живому человеку. Он дрожал, потому что вибрация прокатилась по каждой клеточке тела. - Я никогда и не хотел расстваться с тобой, (Твоё имя)-чан, - признаётся наконец-то Ацуши дрогнувшим голосом, крепко прижавшись к тебе, пытаясь достичь ещё большей близости. К его глазам окончательно подкатили полноценные слёзы и, найдя брешь в броне его сдержанности, вырвались наружу. - Я... я боялся, что ты относишься ко мне не так, как я к тебе, п-поэтому избегал наших встреч... Ты отстраняешься, чувствуя сигнал к осуществлению своего плана, и дёрнула плечами; бретелька спозла со своего места, упав на локоток, и Ацуши хорошо видит обе груди, небольшие, с розовми, словно лепестки только что воспрянувшей сакуры, сосками, наверняка такими же нежными на ощупь. Страсть захватила онемением не только его пальцы, но и приоткрытый от ошеломления рот, пульсируя расплавленным металлом в кипящей крови. Странно, но ты совсем не спешила прикрыть наготу. - Хорошо, что ты это понял, - лишённая смущения, говоришь с улыбкой ты, с вожделением подползая к оцепеневшему парню, наконец осуществляя давнюю мечту. - Потому что спать вместе приятней. Особенно, если ты на что-нибудь решишься. Нежность, захлестнувшая с головой, таяла внутри обжигающим потоком, унося здравый смысл и способность думать на дальние рубежи сознания. Исступлённо прижимаешься губами к его губам, проглатывая каждую его солёную слезинку, пока Ацуши плачет, как перепуганное дитя, не веря своему счастью и теряясь от твоей смелости. Он же мужчина, как думает Накаджима, и берёт себя в руки, находя ту самую щепотку храбрости бесстыдно, хоть и неопытно, возвращать тебе поцелуи, позволяя тебе опустить его на лопатки. Отныне футон, на котором в одиночестве спал эспер, больше не кажется ему собственным - он по праву принадлежит тебе, как его душа с сердцем, что так возбуждённо прыгало от переизбытка трепета внутри.