Решительность

Ты крутилась возле зерцала, рассматривая свой до сих пор непривычный облик: благородно-мраморная кожа, длинные беличьи уши, покрытые бархатным мехом под цвет твоих волос, и удивительно самоуверенный, плотоядный взор. Ты провела по щеке изящными пальцами, на которых выросли аккуратные коготки. Огненная геенна подарила тебе животное амплуа, которое ты прятала в себе при жизни, и в Отеле Хазбин у тебя появился шанс полностью раскрыть его или закрыть на прочный замок, чтобы искупить грехи прошлого. — Знаешь, что самое странное, Хаск? — Ну и чего? — с напускным скучанием пробормотал демон, напоминающий антропоморфорного кота. Ты бросила на него мимолётный взгляд, который надолго закрепил его портрет: графитовая шерсть, янтарные очи, подёрнутые устало дымкой, но при этом потаённая харизматичность. Как и у всякого ленивого кота, к которым имеют большую слабость девушки вроде тебя. Даже после смерти ничего не меняется. — Я думала, что в аду находятся уродливые черти, а на деле тут милые и пушистые зверюшки. Иронично, не находишь? — Я нахожу, что судьба поиздевалась надо мной, когда засунула в шкуру ебучего кота, — пренебрежительно фыркнул он. — Ты говорил, что при жизни был непривлекательным, а теперь ты являешься самым популярным существом у девушек. И у некоторых мужчин, кстати, тоже, — многозначительно усмехнулась ты, украдкой поглядывая на пока притихнувшего Энджела. Казалось, что в Аду каждый получил внешность своей внутренней сущности. Даст был пауком только потому, что являлся ненасытным нарциссом, которому важно удовлетворить всех и каждого; ему нужно больше лап, чтобы поиграть с самим собой, потянуться к первым встречным ради финансов и захватить красивых мужчин, в том числе Хаска. К твоему большому инфернальному гневу. А казалось, что хотя бы в Преисподнии люди оставляют позади свои низменные чувства. Что на небе, что на земле — одинаковая юдоль страстей и поиска себя. — Ага, у всяких пидорасов, — пробурчал на твоё сардоническое замечание демон. — И мне плевать, популярен я или нет. Обычно всем поебать, в какую задницу лезть. — Мне вот не плевать, я только в избранную полезу, — ты с артистизмом приподняла брови и гордо расправила рамены, демонстрируя себе завышенную цену. Равниннно-ровное лицо Хаска, обличающее вечную меланхолию, обрело долю заинтересованности. Взгляд, устремлённый сквозь стену, задержался на твоей личности: осмысленно, с неохотной, но несдержанной заинтригованностью. — И есть у тебя такая? — он старался удерживать тот же прохладный тон, но ты ощутила его внутреннюю вибрацию. В сердце поселились ликование и ещё большая уверенность в себе. — Неужели тебе правда интересно? — провокационно спросила ты, фигурируя перед ним искушающей походкой. — Ты обычно такой апатичный, тебе на всех плевать. — Я пока ещё пьян, поэтому могу послушать всякую херню, — натужно пояснил он, одержимый дискомфортом от твоего замечания. Демон пригубил низкосортное пиво, с оскоминой на языке размышляя про себя, что это грёбаное место на самом деле не позволяет ему ощутить прошлое опьянение. Демоническая плоть была совершенной и от этого деформированной, потому что не пропускала через себя необходимые эффекты. Зато возрождённая тяга к романтическим чувствованиям, приводящая по обычаям к почитаемым здесь грехам, почему-то засиделась в нём, стоило отелю с одиозной целью пополниться твоей персоной. Иногда ему казалось, что эта чересчур внезапная химия была обусловлена тем, что вы встречались в человеческом мире. — Что ж, у тебя вполне симпатичная задница, — невозмутимо выдала ты. — Что?! — Хаск подавился, его кошачьи уши приняли возбуждённое стоячее положение, и к щекам за долгое время прилипла горячая кровь. — У тебя, видимо, дерьмовый вкус. Или ты хочешь подкупить меня лестью, чтобы я дал тебе бесплатное бухло, — пытался нервно успокоить он себя. — Какое будешь, кстати? «Это явно какая-то грёбаная издёвка», — думал демон, не припоминая, чтобы ему когда-то отвечали взаимностью. Его неразборчивость в связях была зачтена из сомнений, что он вообще сможет понравиться хоть кому-то. Когда зудит в сердце и штанах, но не отвергают тебя только люмпены общества, не остаётся ничего другого, кроме как заткнуть зияющую дыру доступным вариантом. Даже спустя столетия, имея совершенно другую внешность, в нём будет развиваться низкая самооценка, напоминающая, что фортуна никогда не улыбалась ему. — Да нет же, Хаск! — всплеснула ты руками. — Можешь называть меня зоофилкой, но ты с первого взгляда понравился мне. Хотя нет, не считается, ведь ты был в прошлом человеком, так что я вполне себе относительно нормальная. Хаск думает, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Поменяй он хоть тысячу шкур, он всё равно останется тем самым Хаском, который никогда не спал по любви. И который от разочарования закрыл для себя саму возможность слияния с взаимным чувством. «Это же Ад — тут все стебутся друг над другом, ни у кого не осталось души, кровь стала чёрной, а сердце прелым фруктом», — заключает он. И ему становится чуть спокойнее, пока рядом личная сермяжная правда. Он не любит ложь, даже если она имеет приятный сладковатый вкус. — Я был стрёмным человеком со стрёмным характером, а сейчас я кот с куриными крыльями, но с тем же стрёмным характером. Что ты вообще нашла во мне, если твои слова не наёбка для наивных уёбков? — Я вижу тебя изнутри. — Какого чёрта ты копаешься в моих органах?! — Я вижу, что ты на самом деле более мягкий, но эта сторона прочно закрыта от других. И это правильно, потому что я бы тоже побоялась раскрыться такой шлюхе, как Энджел, который только ищет повод залезть к тебе под стол, где моё законное место. — Что, блять?! Происходящее всё больше напоминало ему низкопробный сюр. Перспектива быть с тем, кто впервые был ему по нраву, казалась химерой, до которой он даже не смел дотянуться. И пусть вы оба погрязли в тёмных деяниях, раз оказались в здешнем пекле, собственная сущность казалась ему более низкой, порочной, касающейся затхлого илистого дна, и он усердно отбрасывал грязные мысли о том, что ему повезёт хотя бы в новой жизни. «Чтобы мерзкому демону и повезло — охуительно смешно звучит», — скрипит у него на зубах, от чего он морщится. Впервые справедливость кажется ему дамокловым мечом, бескомпромиссно срубающим его голову. — Что слышал! — настойчиво напирала ты. — Я уже сказала, что ты мне нравишься, поэтому я хочу забраться к тебе не только под стол. Хочу в первую очередь поселиться в твоём сердце, чтобы ты перестал запивать своё горе пойлом и хотя бы в таком прекрасном месте, как Ад, сумел поверить в счастье и свою значимость для кого-то. Как странно было осознавать, что пристанище для аспидов стало для тебя домом более родным, чем тот, который предоставило человеческое лоно. Настоящий Ад был на земле, где люди вынуждены скрывать свои потаённые алчбы, чтобы не быть осуждёнными. Те, кто совершал более серьёзные преступления, могли постичь искупления. Здесь неосознанно учились ценить время, привязанности и уместные страхи, которые воздерживают от фатальных ошибок. Здесь антагонисты переосмысливали своё бренное существование, стремясь стать лучше. Здесь никто не сможет сказать, что ты отдала своё сердце ублюдку или тому, кто это не заслужил. Женщины могли быть с женщинами, мужчины с мужчинами; любые ориентации, считающиеся у людей болезнью, приветствовались в Аду. Здесь можно было свободно дышать и эволюционировать. — Тебя надо было отправить в психушку уже после слов о том, что Ад — это прекрасное место. — Так мой интерес не взаимен? В заиндевелом взгляде Хаска борются мнительность и уставшая ждать свой час страсть. Разве здесь вообще хоть кто-то заслуживает счастья? Безумие какое-то! Однако, глядя на тебя, он не смел обвинять твою персону в том, что ты пытаешься добиться невозможного для демонов. Что на небе, что на Земле — всё неправильное, искажённое и порочное. И лишь твой умоляющий, кажется, искренне заинтересованный взор кажется ему подарком Эмпирея. Ему хочется так думать, но разум строптиво выпускает иглы, что жалят доверчивое сердце. — Чёрт… Издеваешься что ли?! Посмотри на себя, — он оглядел тебя с ног до головы: с непривычным вожделением и имплицитной нежностью, о которой ему было стыдно говорить. — Надо быть педиком, чтобы отрицать твою красоту. Но я уже давно закрыл для себя все эти чувства, потому что… Слушай, я всего лишь жулик и ленивый кот, и я бы не попал сюда, если бы Аластор не споил меня. — Ну, тогда представь, что ответ на мои чувства — это победа в покере. Надо только поставить на кон свои губки и ничего больше, — используя дьявольское обаяние, дразняще подмигнула ты. Хаск теряется в безвременье и противоречии. Он тоже был демоном, но в твоей власти ощущал себя беспомощным котёнком. Чувство уязвимости болезненно въелось в него, напоминая о ничтожном существовании в пропитой человеческой оболочке, где он был нужен лишь тем, у кого больше ничего не было; жалким коллекционерам мусора, которые потом выбрасывали и его на общую безликую свалку. Почему, когда представился шанс ощутить хотя бы мимолётный смак эйфории, даже самый иллюзорный, он должен отказываться от него и в этой жизни? — Да к черту! — срывается он, снимая звенящие цепи своего воздержания. — За пассива меня держишь? Хуй тебе! Он решительно прижимает тебя за талию к своему лицу. Испытующе смотрит, словно в последний момент жалея о сумбурных действиях, но ты тянешься вперёд, к его изумлению. И он трепещет, вспоминая, что целовался за всю свою жизнь лишь пару раз — для общего образования, чтобы не сдохнуть частичным девственником. И этот поцелуй, пробирающий до костей, отличался от всех, что у него были: пломбирный, нежный, желанный, ощущающийся предсмертным столом перед счастливой кончиной. Что-то внутри него растёт теплом, умножаясь, и из самого ожившего сердца начинает исходить мурчание. Хаск ошеломлённо и пристыженно отстраняется, ловя твой умилённый взор. — Твою мать, что это было?! — А говорил ещё, что ты не милый котик, — не удержавшись, хихикаешь ты, довольная своими трудами. — Забудь! Если так будет и дальше, придётся взять обет воздержания! — Не дождёшься, — уверенно говоришь ты и, заключил в свои ладони пушистый лик потерянного демона, притягиваешь его к себе. Казалось, что в Аду каждый получил внешность своей внутренней сущности. И Хаск вполне заслуженно принял облик кота: снаружи суровый бродяжка, покалеченный чужим равнодушием, но внутри всё ещё мягкий, ранимый и отзывчивый комочек, жаждущей взаимной любви. Кот не подойдёт первым, если он напуган и не уверен в чужих намерениях. И он охотно заурчит, если к нему проявить инициативу, тающую нежным потоком в его груди. — Ты точно хочешь… быть со мной? Хаск всё ещё не верит тому, что происходит. Ему кажется, что алкоголь наконец-то пробил брешь в его демонической броне, и он надрался так, что ничего не соображает и ловит извращённые галлюцинации, потому что в его жизни так не бывает. Он презирает судьбу за то, что она посадила его в шкуру столь уязвимого животного: то позорно мурчит от примитивной ласки, то испуганно хочет прятаться по углам, страшась снова получить праведный удар от человека. — Я разводила тебя так долго не для того, чтобы потом послать, — с колокольчиковым смехом, который неожиданно ложится бальзамом на нервы, говоришь ты. И Хаск, доверясь тебе в минуты блаженства, уже не так сильно ругается на то, что в Аду он стал котом. Возможно, что-то общее и было между ними.