WONDER (NEVER) LAND

С судьбою не ведут предварительных переговоров. Виктор Гюго

Сан давно привык, что его лучший друг, брат и его единственная оставшаяся семья — Сынчоль часто попадает в передряги, часто ранится. Его невозможно было обуздать, да Сан и не пытался, потому что они оба были из одного теста — упрямые, бесстрашные, не знающие пощады. Они дрались с детства, они были воинами по рождению, как и их отцы, им удалось подмять под себя не одно государство, и многие боялись их нападения. Многие, но не все. Соседствующие долгое время с Миллингтоном, они не придавали значения, что происходит на границе с чужим государством — это было не их дело. Но всё менялось сейчас, прямо на глазах. — Какого хера ты задержался так долго на границе? — Сан смотрит на Сынчоля, который ещё не совсем отошёл от наркоза, но уже сидит и ждёт, пока Сан выпустит пар. — У меня была приятная компания, пока приходил в себя, — Чоль морщится, ведь рёбра болят: всё же они оказались сломаны после второй стычки, и потребовалась операция, чтобы извлечь костные осколки и закрепить переломы фиксаторами. Картина, как он себе и представлял — злой Сан и угроза в голосе, будто сейчас ему устроят эвтаназию. — Какая к чёрту приятная компания на границе, где живут одни нищие, шлюхи и оборванцы? — Сан прожигает в и без того дырявом теле Сынчоля дыру. — Ты… совсем из ума выжил? — Я выжил, да, — Сынчоль садится чуть выше и смотрит так же зло в ответ на друга, — благодаря одному из тех, кого ты обозвал оборванцем, нищим и шлюхой. Если бы не этот человек, я бы вряд ли сейчас с тобой разговаривал, поэтому ты должен понять, что из любого правила есть исключения. Там есть хорошие люди — их единицы, но они есть, понимаешь? Сан открывает рот, чтобы что-то ещё сказать, но тут же гневно клацает зубами и кивает Ёхану, всё это время находившемуся с ними в вип-палате. — Выйди, — приказывает Сан, а сам садится на высокий стул напротив постели. — Чоль, кто-то из этих убийц, живущих там, растерзавших мою семью, всё ещё жив и на свободе. Ему ничего не будет, никто не займётся расследованием, а этот ублюдок Чон Иан не ответит за то, что покрыл всё это. Ты постоянно выслеживаешь тех, кто это сделал, рискуя своей жизнью, не думая о последствиях, но привязываться к кому-то из Миллингтона… Сынчоль хмурится, поджимает губы, но смотрит в упор. — Я не сказал, что привязался к кому-либо, как и не сказал, что сдался в поисках. У нас пропал целый отряд на границе, меня эти твари подбили, как и еще двух солдат, что были со мной, однако я смог выбраться, верно? Нужно иметь понятие чести, когда попадаешь в подобные ситуации, и играть роль до конца. Если бы эти люди, спасшие меня, знали, кого они привели в свой дом — не думаю, что я бы говорил сейчас с тобой. И да, я встретил там одного ангела, но тебе этого не понять, видимо! Сан не сдерживает смешок, смотря на своего друга неверящим взглядом. — Ангела… — он снова усмехается. — Как, говоришь, он тебя лечил? Что, ирбисовских омег мало, тебя на миллингтоновских шлюх потянуло? Он был настолько хорош? Сынчоль, правда, пытается держать себя в руках, ведь Сан его единственный близкий человек, но он не может сдержать гнев, возгорающийся в груди, когда Джонхана мешают с грязью. Омега ни разу не подал вида, что готов на что-то, ведь Чоль прекрасно осознаёт, как влияет на других, особенно тех, кто слабее его — омег. Обычно они готовы сразу же броситься к нему в постель, но в случае с Юном он не стремился к подобному. Джонхан, правда, подобен невинному ангелу, поэтому слова Сана задевают за живое сильнее обычного, и Сынчоль сам не замечает, как подрывается с места, забив на пронзающую боль, и хватает друга за грудки. — Мой король, ты позволяешь себе лишнее, — он смотрит в глаза напротив, тяжело дышит, борется с болью в грудине, — мне не хочется делать больно тебе, как ты мне своими словами, но запомни, Юн Джонхан не такой. «Мой король» в висках отдаётся болью. Сынчоль говорил с ним так только тогда, когда не мог достучаться по-другому. Когда злость перерастала в ярость и даже чувство крайней враждебности, и наверняка Сынчоль бы его сейчас ударил, не будь он ранен. Король… «Я не буду тебя звать Ваше Величество, никогда». Чон Уён сказал ему так прежде, чем отключиться. — Оставь его в покое, — в палату заходит знакомый врач, который занимался лечением ещё родителей Сынчоля и Сана. Он уже в возрасте, немолодой бета, посвятивший всего себя служению их семье и медицине, и он точно может говорить с Саном на «ты», потому что он лечил его с рождения. — Дай ему отдохнуть и восстановиться, а уже потом будете решать свои королевские дела и лезть под пули, как обычно. Но без мордобоя и новых травм в моей больнице, пожалуйста. Сынчоль откидывается на подушку, прикрывая глаза, и больше не слушает, кто о чём говорит. И спустя несколько минут Сан выходит из палаты вслед за доктором Мином, закрывая за собой дверь и прощаясь с ним, а затем подзывает к себе своего телохранителя, приказывая приставить охранять палату двух новых парней, потому что один из свиты Сынчоля тоже был ранен, и покидает больницу. *** Уёну кажется, что проходит целая вечность в невыносимой тишине. Только звук капающей сверху из щели воды где-то у основания его каменной тюрьмы отвлекает его от того, чтобы не сойти с ума в этой изолированности от внешнего мира. Перед глазами — зала, в которой они с отцом и мамой завтракали каждый день, потом отец уходил по своим делам, которых у короля было немало, предоставляя мать и сына друг другу, а Уён шёл либо в свою комнату, чтобы позаниматься, либо в тренажёрный зал, где любил оттачивать своё мастерство в вольном бое с другими детьми принцев наследной семьи, живущих во дворце. У Уёна было трое дядей и пятеро братьев, все они родились альфами, из-за чего отец Уёна сильно переживал, что трон достанется не его сыну. Он мог бы жениться во второй раз, не возлагая никаких надежд на сына-омегу, но он любил мать Уёна и простил ей то, что больше она родить не смогла. Поэтому Чон Иан, король Миллингтона, всячески прессовал остальных принцев, ограничивая их во власти, чтобы никто не смог кроме Уёна получить королевство, в которое он вложил столько сил. Он был единоличником, иногда Уён его не понимал, потому что он не переживал слишком сильно о том, достанется ли ему титул короля, и он мог отдать его кому-то из своих братьев, он не был жадным. Сейчас же, сидя в пугающей тишине, сырости, в холоде, от которого было никак не укрыться, Уён, прислушиваясь только к звуку собственного дыхания, боялся задать себе такие вопросы, после которых мнение о своей семье у него поменяется раз и навсегда. Закрывая глаза, он то слышит звонкий смех его миниатюрной матери, начитанной, умной и самой красивой женщины в королевстве, то слышит грозные наставления отца, которые раньше он расценивал исключительно как заботу и желание сделать Уёна сильным, достойным перенять бразды правления, то в его голове обрывками фраз звучал голос Чхве Сана, поведавшего то, о чём Уён даже никогда не догадывался. Не убежать от самого себя, когда бежать некуда, и он раз за разом прокручивает те страшные домыслы, которые были в его голове и до того, как он встретил Сана. Король Ирбиса ненавидел его, желал его смерти, смерти его родителей, которым он всегда доверял. А потому в данную секунду он чувствовал себя таким дураком, неосведомлённым, что происходит в собственной стране, где он является принцем. Да ещё и кичился этим на каждом углу! «Меня любит народ этой страны, я нужен им, поэтому никто меня не свергнет, никто не желает мне зла». Оказалось, желает. Хотелось бы не верить Сану, говорить, что всё это чушь, но он видел его глаза. Зачем ему врать? Зачем прилагать столько усилий, чтобы сейчас Уён сидел здесь, униженный, поверженный, ждущий своей участи? Он чувствует, как его знобит, как жалобно урчит желудок. Он прислоняется к холодной стене, вытирая холодный пот с горячего лба и смотрит сквозь решётку. Рядом с ней стоит пустая тарелка, на которой лежал подмоченный подгорелый кусок хлеба, и стоит стакан воды, наполовину пустой. Он не гордый, он должен выжить, поэтому он съел всё, что дали, но этого было слишком мало, чтобы у него были хоть какие-нибудь силы, если появится возможность бежать. Уён на неё особенно не надеялся. Сан не казался ему глупым, из-под носа которого можно было бы улизнуть незаметно. Наверху наверняка бдит охрана, периметр дома тщательно охраняется, повсюду камеры. И даже если бы ему чудесным образом удалось выбраться и перебраться за ограждение дома короля Ирбиса, на границе его точно остановят и доставят обратно. Он не питал надежды перебраться в одиночку и попасть домой. Поэтому ждал подмогу из Миллингтона. Но что, если его отец даже не знает, с чего начать и где искать? Конечности ломит, он не знает, сколько прошло времени с тех пор, как он сидит здесь. Ночь или день? Можно ориентироваться по тому, как телохранитель Сана, Ёхан приносит ему паёк два раза в день, утром и вечером, но иногда Уён отключается и не успевает понять, в какое время суток пришёл Ёхан. Тот с ним даже переговаривает изредка. Он же принёс ему таблетки от температуры. И смотрит слегка сочувственно, за что Уён ему благодарен, но не уверен, не влетит ли ему от хозяина дома за такую инициативу. Вот температура поднялась снова, и Уёна мутит. Здесь нет даже туалета, нет ничего — голые полы и стены. Хочешь в туалет — иди в противоположный угол и справь нужду. Он отключается в очередной раз, и когда слышит, что кто-то спускается по лестнице, еле открывает глаза, плохо соображая. Перед ним, опустившись на корточки, сидит Сан, слегка взлохмаченный. Уён не улавливает, с каким настроением он пришёл, и поведут ли его на голгофу или дадут ещё подышать. — Выглядишь хреново, принц, — без усмешки отмечает он. Будто бы и не было той прежней ярости, с которой Уён столкнулся, увидев его впервые. На лице пролегли тени сильной усталости, хотя Уёну всё может мерещиться. Он с трудом осознаёт, где он и зачем он здесь. Он слышит звук собственного сердцебиения и то, с каким разочарованием вздыхает его собеседник. Он не чувствует угрозы, не боится, что сейчас его могут убить, потому что если его мучения закончатся, то эта агония от простуды внутри прекратится. — Зачем ты пришёл? — шепчет сухими губами Уён. Хочется пить, но до стакана так далеко ползти, и всё же Уён предпринимает попытку встать. Первая не увенчается успехом, а Сан смотрит на него даже немного удивлённо. Уён не будет его умолять убить его или же спасти — тем более, что это бесполезно, если Сан захочет, теперь он сделает с ним всё, что угодно. Уён слишком слаб, чтобы дать отпор. Но Сан не сдвигается с места. Ждёт. Омега делает ещё попытку, и силы покидают его на полпути, он с грохотом валится на каменные плиты. Сан едва заметно дёргается в его сторону, но пленник этого не замечает. — Пришёл рассказать о том, как погибли мои родители. Ты же это хотел узнать, — Сан садится на грязный пол, не брезгуя. Ноги его в джинсах и массивных ботинках скрываются под длинной рубашкой-мантией. Уён пересиливает себя не упасть и не уснуть прямо там, дойти до решётки, и потому Сан терпеливо выжидает, пока наконец омега не сползает по прутьям решётки рядом, жадно хватая стакан и осушая его в три-четыре глотка. — Ты сказал, что они погибли по вине моих родителей, — Уён еле двигает губами, тело больше ему не подчиняется. Не сейчас, отключаться нельзя, надо дослушать до конца. — А я не знал… Что на границе есть какие-то проблемы. Что людям там плохо. — Какие-то проблемы? — усмехается Сан, поднося к губам какую-то бутылку, которая всё это время была в его руках. Уён присматривается — виски. Сан делает глоток, морщится, протягивает ему эту бутылку между решётками. — Хочешь? Могу поделиться. — Я бы лучше попросил воды, но т-ты вряд ли мне принесёшь, так что, — Уён трясущейся рукой забирает у него бутылку и тоже глотает обжигающую горло и все внутренности жидкость. Горько, и после этого ещё больше хочется пить, и всё же она немного помогает, озноб ослабевает. — Так что? Сан вздыхает, смотря куда-то сквозь него. — Мне было одиннадцать, — «как и мне, — проносится в голове у омеги, — он не старше меня». — Это должна была быть мирная миссия, мой отец и брат поехали в Миллингтон. Они предупреждали твоего отца, им должна была быть оказана честь. Страна, которая славилась своей историей невмешательства в другие войны, мирная и процветающая, где люди боготворят королей, где нет вражды, нет борьбы за выживание. Классическая утопия, как по мне, настолько лживая, что я не понимаю, как кто-то до сих пор в это верит. Уёна больно укалывает где-то внутри — Сан прав. Такая утопия не существует, это называется промывка мозгов, но он слышал не такие идеалистические представления, он верил, что отец делает очень многое для того, чтобы люди в стране не голодали, не убивали, не выживали, а жили и были довольны, если не всем, то многим. — Они слышали и хотели предложить сотрудничество, хотя знали, больше всего со своей стороны, что не может не быть проблем. На нашей границе всегда враждовали, это не могло не отразиться на соседствующей с нами стране, на местных жителях. Уён слушает и отпивает ещё. Опьянение должно наступить быстро на голодный желудок, но он ясно слышит голос Сана. — Они не знали точно, что их ждёт там, — Сан рьяно отбирает бутылку. — Хотя с ними было много охраны. Почти все погибли. Они пересекли границу и на них напали. Кто точно — не знаю. Твой отец со своей свитой обставил всё так, словно это были местные, оголодавший и обезумевший от войны на границе народ. Людям нечего есть, не в чем ходить, они готовы за кусок продать мать родную, лишь бы выбраться из этого дерьма. Мой отец и брат оказались в эпицентре всего этого. Словно бы их всех поймали и обезглавили, разорвали на площади и сожгли, а король ни при чём! — Сан кричит в этот момент, и Уён отшатывается от решётки, испугавшись, что сейчас его схватят в порыве гнева. Но Сан, отдышавшись, снова возвращает себе бесстрастное выражение лица. — Я должен поверить, что их убили, как простых варваров, пересёкших границу? Просто так? Чем они это заслужили? Они шли с миром! Уён не знает ответа на этот вопрос, но сейчас у него тоже болит сердце, словно бы ему жаль альфу, несмотря на то, что тот с ним делает. Он помнит, что тогда сказал ему отец. «Это случилось не по нашей вине, никто не знал, что они взбунтуются, но бунт быстро подавили, не стоит об этом переживать». — Но если… Если всё действительно так?.. — Правда что ли? — Сан резко кидает полупустую бутылку в стенку напротив, и она разбивается вдребезги. Глаза Сана полыхают обжигающим пламенем ненависти, а сам он вцепляется пальцами в решётки. Вот теперь Уён боится. — А может твоему отцу было просто выгодно это убийство? И не было никакой разъярённой толпы? Чему ты можешь верить? Своему ублюдку-отцу, который довёл ситуацию на границе до такого состояния, что они уже истребляют сами себя? Ты был там? Мы были, и не раз, люди голодают без возможности исправить положение, это они варвары, они грабят, убивают за кусок хлеба, продаются, чтобы выжить, что ты об этом знаешь? А если это не толпа оборванцев, тогда твой отец захотел так избавиться от моих отца и брата, пытаясь захватить власть в Ирбисе? — на Уёна сыпятся обвинения, и он не знает, что ответить, всё больше запутываясь. Воздуха вдруг катастрофически перестаёт хватать, и глаза наполняются слезами, а в глазах напротив — пламя войны, которую Сан вот-вот объявит. Он не остановится ни перед чем, чтобы отомстить. Эта боль, которую он пережил, множилась из года в год, и теперь норовит вырваться наружу, сметая всё вокруг, как карточные домики. Стыд, страх, непонимание, сочувствие — всё смешивается для омеги в один большой ком, с которым он не может справиться. Что он знает о сановой боли? Что он видел, чтобы утверждать, что его отец не убийца? Он всегда верил ему безоговорочно — это ведь его семья. И наверное, теперь он может понять, почему Сан мстит за свою. — Ты будешь умолять меня убить тебя быстро, — заканчивает Сан, произнося эту фразу в довершение своей истории, и взгляд его сразу меняется, становясь жёстким. Уён обессиленно опускает руки на пол, из последних сил пытаясь не потерять сознание. — Тебе станет легче, если ты убьёшь меня? — Не надо меня обманывать своим псевдо-сочувствием, я не куплюсь. — Но мне правда жаль твоих отца и брата, — шепчет омега, подбирая слова. — Мне жаль, что я не знал. Мне жаль… что они погибли так, и ты не смог их спасти, ты был ребёнком. Мой отец ведь уже знает, что я здесь, верно? — Он тебя ищет, — ухмылка снова появляется на лице короля Ирбиса. — Скоро я выдвину своё требование, ты будешь наживкой, я буду его тобой шантажировать. Единственный сынок, да ещё омега. Уён протягивает руку в пустоту, как будто пытаясь ухватиться за мантию Сана, попросить его не уходить, остаться, объяснить всё, но он ловит только воздух, а через пару секунд его глаза закатываются, и он падает на пол, ударяясь головой о каменную плиту. Только сейчас Сан замечает, что его лицо мокрое, тело слегка дрожит, и это не похоже просто на слабость. Альфа колеблется несколько мгновений, но всё же кидается открыть камеру, и, подхватив парня на руки, лёгкого и содрогающегося в своей агонии, чтобы затем вынести его на руках по лестнице на улицу, а там, минуя сад, в дом. Ёхан встречает их на пороге, и округляет глаза. — Господин… Что случилось? Сан мрачнее тучи, но всё-таки в его выражении лица читается беспокойство. — Я не могу позволить умереть ему сейчас, — Сан проходит в гостиную, где пустует большой диван, и несёт его туда. — Принеси одеяло, все нужные лекарства, питьё, пусть на кухне приготовят что-то, — обычно он ни для кого не старается, заботясь только о своих предпочтениях, но альфа сам сейчас понимает, что обычная еда омеге не подойдёт, нужно что-нибудь лёгкое. Он обессилен, болен и голодал несколько дней. Даже бледный, без сознания, он словно невидимо воздействует на Сана, и альфа не знает, почему поступает именно так, как поступает. Не должно быть жалости к сыну убийц его семьи, но почему всё совсем не так? Почему он не может дать ему умереть? Это было бы справедливо. Или нет?