Уголёк

Канао испытывает чувство дежавю от того, что её пробуждение сопровождается очередной головной болью. Складывающиеся конъюнктуры начали вызывать у неё напряжение, поскольку ей совсем не хотелось создавать из этого вредную привычку. Её нервозность утихомирило на несколько минут осознание того, что в этот раз ей довелось без лишних препон подняться с дешёвого футона и осмотреть окружающее пространство — теперь она находилась в своей комнате. Девушка облегчённо вздохнула, рухнув обратно; сегодня, пережив прошлые приключения, её уже не волновали домашние неудобства. — Минутку! Опомнившись, Цуюри резко поднялась с места. В голове будто зажужжал рой деструктивных ос. Она раздражённо дёрнулась, пытаясь избавиться от иллюзорного звука, и совершила попытку проникнуть в корень своей памяти. «Каникулы, клуб… танцы… Девушка. Две девушки… Канае!», — напрягшись, Цуюри смогла вытащить крошечный фрагмент вчерашней ночи. В вязкой чернильной мгле, разрезав её полотно ножницами света, так отчётливо прорисовался облик темноволосой девушки с добрыми глазами и нежной улыбкой. Как будто её образ всегда был под сердцем, словно портрет матери, которой у Канао не было. По крайней мере ей не хотелось вспоминать о женщине, которая бездушно бросила её на незнакомой дороге. Канао поёжилась. Глаза резко обожгло, будто туда выплеснули кислоту. Образ матери не стоял рядом с той незнакомкой, и даже сравнивать их казалось ей чем-то оскорбительным. Она ещё раз крепко зажмурила вежды, пытаясь изгнать обсессии, связанные с исчезнувшей родственницей. Вместо пустых переживаний она ещё раз сосредоточилась на недавнем прошлом, выудив оттуда ещё одно воспоминание: она была в доме Канае. Перед очами возникли дорогие атрибуты и роскошный интерьер. Сердце Канао затрепетало при мысли о том, что такая простая девушка, как она, оказалась в условиях, о которых можно только завистливо мечтать. А затем появилась беспросветная тьма, так и не ответившая на волнующий вопрос девушки о том, как она снова оказалась дома. — Я жду объяснений, Канао. Её размышления прервал мужской голос, зеркально звенящий строгостью. Брюнетка вздрогнула, покрывшись россыпью мурашек. — Господин Саконджи… Цуюри одаряет своего опекуна, стоящего возле потрёпанного временем сёдзи, уважительным поклоном. И вместе с пиететом в её грудной клетке гнездится животный страх. Его тяжкую ношу даже не облегчало то, что Канао никогда не видела лицо этого человека, спрятанного за маской. Он занимался боевыми искусствами и зарабатывал на этом, обучая поколение миллениума, и таинственность являлась его визитной карточкой, хоть и не создавалась именно для такого впечатления — Урокодаки имел личные причины для того, чтобы прятать свой лик. Но никому не требовалось увидеть его внешность, чтобы преисполниться почтением к этому внимательно мастеру. Сироты, занимавшиеся вместе с Канао, завидовали тому, что этот одинокий и неприступный человек, некогда бывший анахориком, взял её под свою опеку. Цуюри гордилась тем, что заслужила его признание. Но вместе с тем никогда не отрицала, что в повседневной жизни он не отличается от мастера, который обучает её самообороне — он такой же взыскательный и суровый. Взглянув на него, Канао ощутила, что потеряла саму себя, если решилась пойти без его ведома в сомнительное заведение. — Я решила вчера прогуляться и совсем забыла о времени, — она пытается выровнять голос, чтобы он не казался жалким птичьим писком. Саконджи не потерпит, чтобы с ним говорили трусливым тоном. Канао не успевает дополнить свои оправдания, как мужчина, точно шиноби, стремительно уничтожает между ними расстояние. Морщинистая и мозолистая ладонь быстрым и резким движением поднимает её волосы, обнажая раненое чело. От его прикосновения забытая боль оживает, от чего Цуюри вымученно морщится. — Что это? «Я не помню», — вертится пеплом на кончике языка, но Канао благоразумно проглатывает эту фразу. Смак стыда от размышления над будущей ложью начинает жечь рецепторы, но иного выхода нет. — Я торопилась домой и упала с лестницы. Но ушиб почти не болит, остался только след, — неуверенность, сделав брешь в броне притворства, слишком открыто засквозила в голосе девушки. «Какое же банальное оправдание, достойное быть в книге под названием «Канао и её тысячи и одна ошибка». Я бы никогда не прочитала такое», — нервно закусив нижнюю губу, подумала она. Цуюри неожиданно вспоминает свой первый поцелуй. Её гладкие ланиты невольно горячеют, закрашивая белизну насыщенным алым, и она безвозвратно падает с прорезавшимися и прижатыми к спине крыльями в купель нектарных фантасмагорий. Она забывает об опасности, о том, что её порицают, о том, что она должна непрерывно отчитываться перед единственным важным ей человеком, который не отвернулся от неё в момент страшного и острого одиночества. Но она не может вернуться. Пальцы дрожат, желая дотронуться до уст, чтобы сымитировать тот поцелуй. Но вместо этого она ещё раз закусывает губу, и взгляд её становится отчётливо томным, не заметит его лишь слепец. — Ты не умеешь врать, Канао, — обрушивается на неё громом тяжёлый голос Урокодаки, для которого её упадок в мечтания стал последней каплей. Звонкая пощёчина, от которой кожа горит. Цуюри не издаёт звук и не удивляется, только прикладывает ладонь к месту удара, чтобы охладить ожог. Потому что Саконджи не умеет иначе выражать своё волнение, а Канао в принципе почти разучилась плакать после потери родителей. Разве что она впервые ощутила такой позыв с Канае, почему-то не вызвавший у неё испуг, а пробудивший что-то, напоминающее облегчение, будто она наконец-то готова сбросить накопившийся груз. — Ты ведь понимаешь, что я сделал это не со зла? — с сожалением произносит успокоившийся седовласый мужчина, со стыдом положивший руку на плечо Канао. Ему бы хотелось обнять её, но что-то останавливает, и после удара на эмоциях это кажется абсурдной идеей. — Я очень беспокоюсь о тебе и хочу знать, что ты находишься в безопасности. Но когда ты так откровенно лжёшь мне, я не могу сосредоточиться на чём-то, кроме гнева. — Я понимаю, господин Саконджи, — опустив макушку, пристыженно пролепетала она, постепенно возвращаясь в суровую реальность, где Канае станет и должна стать благолепным миражом. — Ты помнишь, как тебя бросили родители? Помнишь, как они были готовы продать тебя за копейки? Ты могла бы сейчас стоять у дороги и призывать к себе грубых мужчин, — он страдальчески поморщился, вспоминая, как нашёл её, грязную и в ободранных лохмотьях, совершенно потерянную и невинную девочку. — Но ты находишься под моей опекой, потому что я вижу в тебе потенциал. И я не хочу, чтобы из-за каких-то глупостей ты потеряла его. Я никогда прежде не брал опекунство над своими учениками, потому что боялся, что как-либо потеряю их. Но ты — другой случай, Канао. И мне будет очень больно, если ты подведёшь меня. — Простите, господин Саконджи. Я действительно совершила ошибку, — Канао искренне раскаивалась, вспомнив о своих родителях. Боль засела так глубоко, что она перестала думать о чём-то, кроме своей вины. — Это больше не повторится. — Я рассчитываю на тебя. А теперь собирайся на учёбу. Не хватало ещё того, чтобы меня обвинили в том, что я посоветовал им взять не ту ученицу. Сердце Цуюри испуганно сжалось. Она совсем забыла про последний день каникул, про то, как Саконджи договорился о её поступлении в одно из самых заветных мест, про то, что это было её мечтой. Она посмотрела на настенные часы. — Но я уже так сильно опаздываю… — она обняла себя обеими руками, ощущая мелкую дрожь и подступающий пот. — У моих учеников не должны быть подобные оправдания. Если ты всё время будешь думать о том, что ты где-то лишняя по каким-либо причинам, ты будешь пропускать важные события и ничего не добьёшься. Больше целеустремлённости, Канао! — он хватает трость, громко роняя её на пол. От резкого шума девушка вздрогнула. — Да, Вы правы. Саконджи оставляет девушку одну, позволяя той второпях сменить одеяние. Канао не заботили ни помятая форма, ни запах вчерашнего дня. Распутав блузку и едва не споткнувшись о юбку, брюнетка побежала к выходу, напоследок поклонившись мастеру с извинениями. — Канао, — он не поворачивается к ней, его голос по-прежнему тяжёлый, и это настораживает девушку, — мне не понравился твой туманный взгляд, когда ты о чём-то задумалась. Мы ещё вернёмся к этому разговору. Цуюри сглатывает огромный кислотный ком, который едва не застревает в саднящем горле, и убегает. Она торопится уже не в академию, а к любому месту, где она перестанет ощущать на себе прожигающий сквозь маску взгляд опекуна.

***

Канао бежала по узким улицам Токио, щедро увитыми изумрудными деревьями и малахитовыми коврами трав. Обилие ярких цветов с непривычки бритвенно режет глаза, и невольные влажные капли в уголках дробят свет на спектр. Девушка перемаргивает, пытаясь найти в неоновых пятнах нужный путь, но врезается в незнакомца, который успевает подхватить её за талию. Канао медленно размыкает веки, с удивлением и смущением сталкиваясь с невинным взглядом симпатичного юноши. — Привет! — невозмутимо поздоровался он. Его большие и чистые винные очи как будто смотрели в душу Канао, от чего она замерла. — Ты не ушиблась? — Н-нет… — Это очень хорошо! У меня крепкое телосложение от мамы, поэтому люди могут получить травмы от одного столкновения со мной. Цуюри быстро и непонимающе хлопает ресницами. Юноша был таким открытым и беззатейливым, что в этом виделся подвох. Заинтересованно разглядывая его, она не сразу вспомнила, что всё это время находилась в его сильных руках, из которых он сам смущённо выпустил её на волю. — Ох, блин, я же опаздываю! — опомнился он, глянув на экран телефона. — Сегодня первый день в академии, стыд-то какой! А ты куда торопишься? — Тоже в академию, — не сразу ответила Канао, заторможенно переваривая случившееся. — Какое совпадение! — интонировал он детской восторженностью, на которую Цуюри неловко подняла уголки губ; со стороны она смотрелась окаменелой фигурой, над чьими эмоциями поработал неумелый скульптор. — Значит, мы должны опоздать вместе! Ты согласна? — Эээ… да? — Канао растерялась, совсем не зная, что ей ответить. Широко улыбнувшись, незнакомец взял её за руку и пустился в бег. Канао не успела ни осознать происходящее, ни пискнуть от мимолётного страха, сменившегося зашкаливающим адреналином. Она не успевала перебирать тонкими ногами за молниеносным юношей, но буквально парила без крыльев благодаря тому, что он так крепко держал её ладонь в своей. Когда взор девушки опустился на собственную руку, оказавшуюся во власти юноши, её щекотливо коснулся лепесток волнения. Перед глазами снова пронеслись обломки памяти о вчерашней ночи, и теперь Канао ощутила более отчётливо нежное прикосновение незнакомки и её поцелуй, таящий цветенью на отзывчивых губах. Близость с юношей, даже столь целомудренная, имела совершенно другой оттенок эмоций, но и они были волнительными, заставляющими её впасть в состояние крионики, когда конечности индевеют, а мозг крепко засыпает. И это волнение нарастало и заострялось, врастая шипом в стеснённую грудь, от чего стало тяжелее дышать. Канао не понимала, что с ней происходит. Однако в её мечущейся душе появилась доля облегчения - она считает этого юношу привлекательным. Она совершенно нормальная девушка, у которой есть интерес к противоположному полу. То, что было прошлой ночью, могло оказаться влиянием той отравы, которую ей отдали бармены. Канао хочется навсегда вычеркнуть из своей жизни сомнительные заведения, из-за которых она едва не потеряла рассудок и расположение Саконджи. Ему будет не о чём беспокоиться. И у неё теперь тоже нет смысла переживать о том, что она неправильная. — Совместные опоздания объединяют людей, неправда ли? — задорно спросил парень с непослушными тёмно-бордовыми волосами. — Н-наверное, — неуверенно промямлила девушка больше для того, чтобы не смущать его желанным молчанием. — Меня зовут Танджиро Камадо. А тебя? — Канао Цуюри. Они продолжали бежать, огибая встречающиеся препятствия: от проходящих мимо старушек, выгуливающих маленьких собак, до уличных торговых лавок, у которых на них гневно ругались продавцы. Тяжело дышащие и скачущие, они поддерживали диалоги, и Канао казалось это сумасшедшим и одновременно забавным. — Кстати, мне нравится твоя униформа! — Эта…? — Цуюри недоумённо указывает пальцем на рубашку, будто вытащенную из пещеры, и попутно отмахивается от пчелы. — Да, очень оригинально помято! Я немного отстаю от моды, поэтому не знаю, какую одежду стоить носить. Теперь я знаю, что гладить не обязательно. Нужно будет не забыть предупредить об этом мою сестрёнку Незуко, чтобы её не засмеяли в школе. Юноша говорил так искренне и простодушно, что у Канао дёрнулся глаз. А следом в сердце поселилось необъяснимое умиление. И желание не останавливать выматывающий бег, сменившийся с жестокой пытки на интересное путешествие в приятной компании. Пока Цуюри не наткнулась на красочный плакат, в котором было изображение уже знакомого ей человека. «К-Канае?!», — ошеломлённо пронеслось в её сознании, дополнив осмысление резким ударом сердца, точно набатом. Даже на бегу она смогла узнать в прекрасной девушке с характерным макияжем и роскошном кимоно свою новую знакомую. «Я была с майко?!».