Домино

Что ж, из первого раунда он вышел с честью. Отвратительное радушие начальника, по чьей милости Снейпу приходилось минимум раз в месяц идти «общаться с коллегами», раздражало не сильнее, чем год или месяц назад. Да и схема проведения праздника практически не изменилась: тот самый начальник произносит «приветственное слово», а потом утаскивает «шишек» чуть мельче себя в угол зала, где начинается вполне стандартное совещание. Работники же рангом пониже, с которыми обсуждать нечего - вроде самого Снейпа - слоняются по залу, от нечего делать поедая канапе и устриц. Напиться шанса не было - ничего крепче шампанского не подавали, да и то расставляли его как-то так мудрено, что больше одного бокала за вечер выпить было затруднительно. Правда, сослуживцы Снейпа обычно не скучали, быстро находя собеседника. По крайней мере, большинство их. Сам же Снейп обычно проводил вечер где-нибудь на стуле возле стенки, совсем как барышня без кавалеров для танцев, сожалея только о том, что не догадался взять с собой книжку. Снейп нес это сожаление, можно сказать, сквозь года. Книжку бы он не принес в любом случае - не любил выделяться. Вчера он выдержал и отвратительные попытки Мэтью, что сидит за соседним диспетчерским столом уже второй год, заболтать его, и радушные призывы быть счастливее сегодня, ибо жить в мире - само по себе счастье (начальник Снейпа явно отличался любовью к «кухонной философии»), и несусветную скуку, что нагоняла его, стоило только хоть полчаса посидеть без дела. Он заслужил чашку кофе и неторопливую беседу с собственной памятью в месте, которое уже лет тринадцать как шествовало рука об руку с ней. И теперь он неторопливо шел под аккомпанемент типично лондонского серого дождя к этому месту. Кафе без названия (точнее, оно у него наверняка было, ведь была какая-то древняя вывеска над дверью, только Снейп никогда не обращал на это внимания) за эти тринадцать лет практически не изменилось. Это была забегаловка для нищих студентов и офисного планктона. Приходя сюда, Снейп, как диспетчер, чувствовал себя практически особым исключением. Здесь все тринадцать лет звучала одна и та же радиостанция - что-то наподобие «Retro forever». Снейп был этому рад: современной попсы он бы не перенес. Еще здесь при небольших ценах варили довольно-таки приличный кофе. На самом деле в его горечи Снейп не находил ничего привлекательного. Просто это был аромат прошлого. Кофе любил Регулус. Снейп часто порицал его за это, когда был моложе - мол, специально ты, что ли, чтобы я не мог тебя целовать. Обычно на это Рег только щурился, копируя насмешливый взгляд самого Снейпа. Но даже в самых его ехидных словах, даже в едкой усмешке было тепло. Снейпа часто звали летучей мышью, иногда присовокупляя к этому «сальноволосый» или «жуткий». Сам же он сравнивал себя с ползучим гадом, медянкой - безногой ящерицей. У него самого частенько возникало ощущение, что его лишили средств передвижения - то ли ног, то ли крыльев. Может, потому он мечтал летать, хоть и холоднокровные крылатые - птеродактили - вымерли еще в эпоху динозавров. Так или иначе, Снейп был холоднокровен и происходил из рода холоднокровных. Даже несмотря на огненный норов его отца, порой доходящий до бешенства. Снейп мысленно звал его «огненной саламандрой». Он и восхищался отцом, и боялся его. Мать же определенно была птеродактилем. Такие, как она - начитанные воспитанные девочки - редко умели так убедительно рявкать на окружающих, будто бы уязвляя их мощным, похожим на аистиный, клювом. Кто знает, может, только благодаря ей Северус в конце концов остался жив. Эти двое свили себе змеиное гнездо и вырастили свое чадо в вечном непреходящем холоде. Чадо же, как ни странно, тянулось к теплу. В школе оно нередко получало за это тумаки, но, съехав от родителей, кинулось во «взрослую жизнь» буквально с разбегу. И практически сразу нашло целых два источника тепла. Регулус был братом лучшего друга парня Лили. Услышав, кем они друг другу приходились, трудно предположить, что эти люди были близко друг с другом знакомы. Они и не были. Их, собственно говоря, просто познакомил сам Северус. Снейп учился в авиационном, Лили - в медицинском университете, Регулус - в высшем техническом колледже. Кому-то, возможно, могло показаться странным, что люди, не пересекавшиеся по учебе, так тесно сдружились. Но они даже перед экзаменами зубрили (или писали шпаргалки) все вместе. Часто в этом самом кафе: тут было недорого, и хозяева были снисходительные, в отличие от управляющих общежитиями. Если же было ясно и сухо, то они втроем устраивались в парке напротив кафе. Рег вместо пледа приносил кожаную куртку брата, Сириуса - тот, вечный щеголь и мамин любимчик, имел их столько, что пропажу одной на часок-другой ни разу не замечал. Лили иногда приносила планшет, карандаши и бумагу для рисования. Кустики, что она намечала на листе бумаги размашистыми линиями, из года в год не менялись - парк был небольшой. Но Лили это не смущало. Северусу те дни вспоминались чем-то солнечным, далеким и невыразимо прекрасным. Единственное, что могло омрачить тогда его дни - встреча с Сириусом, братом Регулуса, или же с парнем Лили - Джеймсом Поттером. Про себя Снейп считал, что последний обходится с ней по-свински: со своими соревнованиями по теннису он мог видеть ее в лучшем случае дня три в месяц, в остальное же время обходился телефонными звонками и при этом, по-видимому, считал, что этого достаточно. Но в короткие встречи он разгонял всех знакомых Лили, подобно оленю, сгоняющему чужаков со своей территории. Регулуса и Северуса это предсказуемо раздражало. Однажды они даже в шутку предложили Лили подстеречь вдвоем ее парня и устроить небольшую демонстрацию того, что ей от них ничего не угрожает, но у Лили это вызвало нешуточный страх. Оказывалось, что Джеймс Поттер ко всему прочему был еще и ярым гомофобом. Что нашла в Джеймсе Поттере такая солнечная девушка, как Лили Эванс, Снейп решительно не понимал. Видя заспанные глаза Лили, что вставала в четыре утра, чтобы встретить Поттера в аэропорту, замечая, как вешаются на того девчонки даже в короткие промежутки его пребывания в Лондоне (и он не отгонял их!), Снейп чувствовал потребность встряхнуть подругу, поднять ей веки. Но он уже предпринимал такие попытки несколько раз еще в начале своего знакомства с Лили - та решительно обрубала разговор, едва тот поворачивал на «неправильную колею». На единожды заданный «в лоб» вопрос «Что ты в нем нашла?» она ответила после недолгого раздумья: «Волю к жизни, пожалуй». Пару раз Снейпу даже приходили в голову крамольные мысли - не «выдали» ли таким образом родители свое дитя за отпрыска богатых Поттеров, не имел ли тут место расчет. Но он их старательно отгонял. Лили была сильной, она не позволила бы другим собой вертеть. В кафе Снейпа только спросили: - Как обычно? Подумав о том, что он забыл сегодня позавтракать (путь к кафе пришлось преодолевать под рулады собственного желудка), он кивнул и добавил: - И один эклер, пожалуйста. Снейп, усмехаясь, звал себя «клиентом с сотворения мира». Для этого кафе он таковым и был - они втроем, с Регулусом и Лили, начали ходить сюда в аккурат в лето после открытия. Лили «обрубила все концы», неожиданно уехав вместе с Поттером куда-то в Боливию, не оставив контактов, даже не пообещав поддерживать связь. К тому времени они уже были не такими уж тесными друзьями - встречались раз-два в месяц, просто чтобы поболтать. Но этот «побег» Лили Снейп воспринял почти как личное предательство - особенно потому, что она сделала это ради Поттера. Даже неуклюжий Фрэнк Лонгботтом, подрабатывавший в «их» кафе и мечтавший быть, как ни странно, публицистом, подошел бы ей больше. По крайней мере, так Снейпу нравилось думать. Еще он, несмотря на все уважение, что питал к Лили, чувствовал крамольную радость, когда однажды увидел в газете фотографию Поттера, а над ней заголовок: «Знаменитый теннисист погиб от передозировки допинга». Нет, - оборвал себя Снейп. Это был приятный день, с почти любимой им привычной лондонской моросью. Его не хотелось омрачать неприятными мрачными воспоминаниями. Снейп опустил голову, почти погрузив длинный нос в чашку с кофе, и усилием воли вызвал воспоминание о Регулусе. Как вились его волосы - непослушными волнами, наводящими на воспоминания о юношах на картинах итальянских мастеров. Какой запах исходил от его тела - терпкий и одуряющий, как валерьянка для кота или свобода для воспитываемого в строгости ребенка. Как он отзывался на его прикосновения, как он, чертов упрямец, не позволял себе заявить звуком или движением об удовольствии - они даже несколько раз устраивали соревнования «до первого стона». Как они вдвоем бегали по городу в поисках специализированных технических библиотек - как-никак, их специальности пересекались, и книги по технике были нужны и Снейпу тоже. Как вдвоем открывали для себя новые уголки старого Лондона - и рядом с Регом все приобретало какой-то отчетливый оттенок старой Италии, хоть Снейп там никогда не был, но надеялся побывать хоть в перерыве между рейсами. Не сложилось: летчиком он так и не стал, а просто слетать в Италию за все восемь лет не вышло. Может, плюнуть на все и смотаться туда... хоть на Рождество, - подумал Снейп, низко склоняясь над столиком и откусывая от пирожного. После первой же недели в диспетчерской он стал завязывать волосы в хвост: наушники постоянно путались в длинных прядях, снимая их, Снейп нередко дергался и шипел от боли - кожа на голове у него всегда была чувствительная. Из-за этой особенности он в школе заработал репутацию «сальноволосого»: мать из-за бедности нещадно экономила, и самый дешевый шампунь, что она приобретала чуть ли не ящиками ради скидок, нещадно стягивал и раздражал кожу, потому-то Снейп и избегал водных процедур. Получив позже некоторое подобие финансовой независимости, Северус начал, как бы это ни было смешно, мыть голову. Регулус как-то сказал в перерыве между поцелуями, прижав его к стене, что волосы были не последним, что его привлекло в Снейпе. Как ни странно, коже головы не было больно, даже если он перевязывал их немного туже. Снейп привык к хвосту быстро, но в такие моменты, как сейчас, начинал об этом жалеть: он не любил показывать свое лицо, когда ел, пугался или же погружался в воспоминания. Сейчас распущенные пряди пришлись бы как нельзя кстати. Дожевав эклер, Снейп кинул на стол пятифунтовую бумажку, - сдачи оставалось примерно на полфунта, пустяк, который мама бы непременно выдрала из официанта до последнего пенса. Конечно же, если бы в принципе когда-нибудь оказалась в кафе. Он немного постоял на улице возле двери кафе, вглядываясь в темную зелень начинающегося прямо напротив - через дорогу - скверика. Идти туда, конечно, не было смысла: только ноги промочить, да и самому промокнуть насквозь - вон как ветер встряхивает темные от влаги кроны деревьев. Но, к дьяволу, это его память. Это. Его. Память. Снейп вздохнул и повернулся, собираясь возвращаться домой. Отсюда до дома было всего минут пятнадцать. Помнится, за съемную квартиру, находившуюся так близко к памятному для него месту, он схватился сразу обеими руками - а потом жалел, что не подобрал вариант, находящийся ближе к работе. Спустя какую-то пару секунд, уже заворачивая за угол дома, он основательно пожалел, что это место для него вообще является памятным. Виной этому была цепкая, костлявая и какая-то легко узнаваемая рука, вцепившаяся в плечо. Из-за спины дохнуло запахом юности - сиречь юного, почти мальчишеского пота, запахом роликов и дешевых сигарет. Впрочем, последний был настолько слаб, что было ясно: мальчишка просто-напросто поболтался среди курящих. - Эээ... Мистер Снейп! Сэр...