I can't make it right

             Холодный воздух проносится резкими потоками по волосам, немного ероша их и заставляя юношу зарываться головой глубже в подушку. В который раз он дёргается, так и не сумевший привыкнуть к чужому запаху. Чонгук, задравший голову, с тяжестью разлепляет заспанные веки и поворачивается в сторону окна, что вероятно открыто. Тюль приветливо машет ему, но его взгляд в очередной раз приковывают золотистые кудри, которые так же, как и его волосы, чуть взметаются от сквозняка. Уже по привычке он на автомате рукой подтягивает пушистое одеяло к острому подбородку, укутывая тело спящее рядом плотнее, нехотя поднимается с кровати и шлёпает босыми ногами по паркету в направлении окна. Хотелось бы с резким хлопком его закрыть, а потом развернуться и отругать проснувшегося и провинившегося, но Чонгук знает, что разбудить сейчас парня ему не позволит совесть, да и накричать, в общем-то, тоже не получится. Будет странно как-то, после полугода молчания. Нет, он не объявил никому бойкот. Он просто перестал разговаривать в один день. Тот самый день, который до сих пор для него мурашками и холодом по позвоночнику, а тому, кто сейчас мерно сопит на кровати - едва ли не микроинсультом, при одном лишь воспоминании. Сна, конечно же, ни в одном глазу. Чонгук закрывает окно, упираясь лбом в идеально чистое стекло и оглядывает улицу. Едва моросящий дождь, серебристое, тяжёлое небо, порывистый ветер, гнущий тонкие стволы деревьев едва не обламывающий ветви, уже почти без листвы. Глубокая осень. Как и внутри него. Теперь навечно. С тяжёлым вздохом он отлипает от окна и выходит из спальни, плотнее закрывая дверь, чтобы шум не было слышно. А шумит он много. Сначала чертыхается в ванной, роняя бесконечные чужие бутыльки, путаясь в полотенце и, напоследок, едва не подскальзываясь на зубной пасте. Он, вот уже почти полгода живёт в этой квартире, а всё ещё как чужой здесь. Всё ещё, как в первый день, когда все стены казались ему врагами с глазами, следящими за ним одним. Убрав хаос за собой, Чонгук уходит шуметь на кухню. Гремит излишне сильно чашками, щёлкает кнопкой чайника так, словно пытается пробить её, нежели вскипятить воду. Даже на стул садится слишком шумно, так, что тот со скрежетом по полу отодвигается к стене, ловя парня в свои "объятия". А потому, и две двери не спасают его от хриплого сонного:       - Гук-и, малыш, тебе снова снились кошмары? - и горячих ладоней на ледяных, после душа, плечах. Он кивает и делает глоток горячего чая, немного морщась, обжигаясь. Руки окутывают его шею, ласково обнимая и согревая, а нежные губы осторожно касаются щеки. Чонгук прикрывает глаза и клонит голову в сторону поцелуя. Он не будет лгать - ему от этого тепло и приятно. Это успокаивает. Равно как и загоняет в угол, из которого ему не сбежать. Не то, чтобы он не мог. Просто бежать уже никуда не хочется. Совсем.       - Почему не разбудил меня? Я бы сам тебе завтрак сделал, - вздыхают в ухо, а Чон лишь ведёт плечом, а затем кивает подбородком на яичницу на столе. Он чувствует мягкую улыбку на шее.       - Спасибо, родной, но я не голоден. Чимин звонил ночью, я не стал тебя будить... Чонгук резко запрокидывает голову и вонзается тяжёлым обеспокоенным взглядом в янтарные глаза, что слегка скрыты под кудрявой золотистой чёлкой.       - Не беспокойся, эти оболтусы снова поругались из-за свадьбы, - блондин закатывает глаза, слабо улыбаясь уголками губ. Чонгук зеркалит эту полуулыбку и заметно выдыхает. - Точнее, как обычно, Чимин поругался и сказал, что пригласит регистратора к ним домой, если Юнги снова выкинет какой-нибудь фортель. Чон изгибает бровь и странно ухмыляется, хмыкая, но его, на удивление, понимают без слов:       - Ага, угрожал. Сказал, что сломает ему вторую ногу, если надо будет. И романтики на крыше даже не понадобятся, - тихий смех резко прерывается взволнованным шёпотом, - буди меня в следующий раз, прошу, хорошо? Они с полминуты смотрят друг другу в глаза, а потом Чонгук, изворачиваясь в чужих объятиях, обхватывает худое лицо прохладными ладонями и мягко целует в губы, не отводя взгляд.       - Я всё равно буду волноваться, ты ведь знаешь, - обречённо выдыхает блондин, припадая лбом к чужому. Чон слегка кивает, проводя большими пальцами по острым скулам и разочарованно прикусывая нижнюю губу. Он разочарован лишь в самом себе. Что довёл всё до такого. Позволил всему этому произойти с ним. С ними.             Это было двадцатилетие Бэкхёна. Цветущий, солнечный май. Мрачный, угасающий Чонгук. Какая-то совершенно дурацкая подработка, подкинутая заботливым Тэхёном в какой-то кофейне, в которой он работал, параллельно первой. Чон искренне ненавидел в тот день все эти цветные пирамидки из пирожных, улыбающегося во все тридцать два кондитера, счастливых птичек, что разрывались наперебой. Он ненавидел воздух, которым он дышал, потому, что в этот день - он должен был быть дома. Дома один на один со своими воспоминаниями. С Бэкхёном и бутылочкой соджу. А не вот это вот в...       - Молодой человек? Мне ещё долго держать? И я немного устал улыбаться, я... - кондитер ещё что-то лепечет, но Чонгук его не слышит, сцепляя челюсти покрепче. Он так сильно сейчас ненавидит Кима, который не помнит о том, какой сегодня день. Он так сильно зол. К чёрту деньги - этот день был неприкасаем. А ещё брат. Какой же он брат, если ранним утром разбудил Чонгука звонком с щебетанием о том, что Юнги сломал ногу, в попытках сделать ему предложение. И смеялся, и плакал в трубку, рассказывая об их романтике на крыше. О том, как отнял у Юнги кольцо и запретил ему впредь вообще делать предложения. И нет, Чонгук очень своих хёнов любит. 363 дня в году. Кроме сегодняшнего и ещё одного в конце августа. И о сегодняшнем дне все, почему-то, забыли. Только вот Гук забыть не может. Оно сжирает его клыками, разгрызая грудную и не давая ране зажить до конца. Никогда. Кровоточит и кровоточит само по себе вот уже второй год. Сегодня ему двадцать. Было бы двадцать. И это он должен стоять, улыбаясь, и держать эти тупые капкейки. А не этот чёртов кондитер, который...       - Йа, ну вы что, уснули!? И в любой другой, может, день Чонгук извинялся, кланялся и долго корил себя совестью...но не сегодня. Он роняет нарочито сильно на пол поднос с цветными десертами, скалится, посылает к чёрту, швыряет в кондитера карточку, которую дрожащими пальцами достаёт из фотоаппарата, и вылетает на раскалённую, залитую солнцем улицу. Вылетает в надежде наглотаться свежим воздухом, а в итоге задыхается в майской духоте и влажности пред дождевой погоды. До побеления костяшек сжимает фотоаппарат, до хруста - челюсти. И жмурит глаза, стараясь не заплакать. Он чёртов слабак, раз спустя два года всё ещё чувствует эту резкую боль. Раз спустя два года, всё ещё любит кого-то так сильно. Кого-то, кого даже и не знал по сути. Так сильно. Так навсегда. Кого-то, кого ему не смог заменить Субин. Похожая внешность - никогда не сможет стать единственным проводником в счастливое будущее. Особенно, если характер не тот, губы не те, душа не та. Всё не то, кроме оболочки. Но Чонгук был влюблён в Бэкхёна не за оболочку. За те несчастные несколько дней, и ещё кучу месяцев после, что он изучал его, его соц.сети, все, какие нашёл, его музыку, он влюблялся всё больше. Падал всё быстрее. Тонул глубже. Как сейчас пытался не утонут в собственных слезах, несущихся по щекам. Чонгук жмурит глаза крепче, встряхивая головой и, где-то на повороте, между своей улицей и цветочным магазинчиком, в котором он всегда покупает цветы на могилу Бэка, в него несильно, но ощутимо, врезается сияющий белоснежный автомобиль. Также, сшибая сног, как и чувства к Бэкхёну в своё время. Такие же ослепляющие, болезненные и доводящие до головокружения. Столкновение не сильное, но у Чонгука начинается приступ паники. Он кричит, задыхается, хочет сбежать и одновременно ото всех скрыться. У него ломит от удара бедро и голова идёт кругом не то от слёз, не то от нехватки воздуха. А он пытается кричать громче, чтобы услышали те, кто даже и не на этой земле. Он словно пытается докричаться до самих небес. Но слышат его лишь водитель, пара прохожих зевак, да Чимин, на том конце провода, которому набрал перепуганный мужчина, выхвативший из онемевших пальцев Чона мобильный. В контактах заботливо прописанное "Чимин-и хён♥" сейчас разрывает динамик истошными криками, матами и слезами. Он загнанно дышит и явно куда-то бежит. Чонгука хлопают по щекам, хватают за руки, чем-то хлопают перед глазами, водят даже чем-то премерзким перед носом. Но перед его глазами лишь одно лицо, одна улыбка, одни серебристые волосы, что переливаются как драгоценность в лучах солнца. Ему в приступе паники кажется, что он видит его - на той стороне дороги. У того самого цветочного магазинчика, где самые свежие белоснежные гортензии для него. А потом темнота. Чонгук проваливается в неё, закатывая почерневшие вмиг глаза и рушась в чужие крепкие руки, что уже оттаскивают его в машину скорой помощи. Вновь приходит в себя он уже в палате, моргающий в такт чьему-то тяжёлому дыханию по правую руку. Розовая макушка и обеспокоенные шоколадные глаза, без линз. Стоящие в них слёзы и дрожащие опухшие губы. Его хён плакал. Из-за него. И Чонгуку так хочется сказать что-то, успокоить...но получается лишь приложить дрожащую ладонь к пухлой щеке и слабо улыбнуться, вызвав этим лишь волну слёз на своей больничной рубашке, так как Чимин полез к нему с крепкими объятиями, пряча в шее нос. У Чонгука гематома на бедре, вывихнута сильно лодыжка, пара синяков на заднице, на которую он приземлился, стёрты немного ладони, сломан мизинец на правой руке, и...очень сильный шок, в силу которого, он замолчал. Он бы и сам, как Юнги, воззрился на врача, как на идиота, приподняв бровь и извернувшись в ухмылке...если бы слова и впрямь не застряли в его горле, как булыжник. И ни через час, ни через день, ни через неделю - ни звука не вырывалось. Лишь болезненное шипение при переворотах на кровати, да сиплый смех от шуточек хёнов. И неловкая улыбка от слишком рьяного внимания одного из них. Снова. Тэхён перепугался больше остальных, как кажется сперва. Он крутится всю неделю ужом около больничной койки, хотя Чонгук в состоянии всё делать сам. Вывих лодыжки дело неприятное, но не смертельное. Но Ким и слышать ничего не хочет, провожая под руку в нужные места, ведя заботливо по коридорам. Чонгук ему даже в кормлении с ложечки отказать не может, хотя по-хорошему надо бы. Да ещё и припомнить ему тот день, в который всё случилось. И вообще, если бы не эта его подработка, ничего бы и не случилось...но Тэхён смотрит так виновато янтарными глазами, рассказал, что за собственный счёт замял скандал с тем кондитером, а ещё напополам с Чимином оплачивает лечение. И Чонгуку стыдно стало вдруг. От свое несдержанности, от излишней эмоциональности. И, конечно, на чувстве стыда далеко не уедешь, как и на благодарности, они это уже проходили. Только вот, прошло с того момента полтора года. Многое забылось, у Чонгука были отношения с Субином, у Тэхёна с каким-то из своих коллег что-то вроде даже серьёзное. Вроде. Даже. Только разбежались они в те же холодные дни февраля, что и Гук с Бином. И случайно так совпало вроде. И рядом Ким был тоже просто так. Вроде. Они работают всё ещё вместе, ездят после работы вместе, у Чимина и Юнги, в конце концов, они по выходным тоже - все вместе. И не сказать, чтобы уж неизбежность, но какая-то постоянность, как ни крути. Тэхён решает забрать Чонгука на реабилитацию к себе. И пусть Чон возражает молчаливо, потому что и не болен вовсе, а Пак пытается отвоевать брата в свою квартиру, блондин не слышит ни того ни другого. Все пререкания с Чимином Тэхён обрубает одним лишь своим тяжёлым взглядом. Он, оказывается, у этого вечно заводного блондина есть. Чонгук на себе испытал. Не ожидал, но до дрожи в коленях. Когда Ким серьёзен - с ним шутки шутить не приходится. Он одними глазами пригвождает к месту и безропотно заставляет слушаться. А иногда, этими же глазами, просто смотрит в самую душу и её вывернуть хочется наизнанку. И как это всё в нём сочетается - Чон не понимал. Но знал его слишком давно, чтобы разбираться. Он привык уже к нему такому разному. И всё-таки да. Привык. Но по-хорошему как-то привык. Без усталости. Как к боли своей и пустоте в душе привык, так и к Тэхёну, что тоже вечно рядом. Он просто составляющая ещё одна. Как и усталый взгляд, как и безнадёжность, как бессмысленность и опустошённость. Он просто есть и никуда от него не денешься. И не очень-то уже, наверное, и хочется. Дёргаться куда-то. Видимо судьба. А Чонгук теперь с судьбой не спорит. Раз и с Субином не вышло - значит такова судьба. Он вообще очень фаталист теперь.       Первый месяц Чонгук просыпается с немым, застрявшим в горле, криком, оставляя на чужой наволочке следы от слюны и слёз. Тэхён почти не спит, как сторожевой пёс, охраняя его сон и вздыхая тяжко, когда на его руках засыпает дрожащее в рыданиях тело. Второй месяц Чонгук просыпается через день, просто тихо плача в чужое плечо и прокручивая в голове одно единственное имя. Тэхён всё ещё не спит, гладя тёмные волосы, успокаивающе что-то бормоча в самое ухо, пока уставшее тело не обмякает, повисая на нём тяжёлым грузом. Во всех смыслах. На третий месяц, Чонгука мучают кошмары стабильно по выходным, когда Тэхёна не бывает дома. Он позорно сбегает к Чимину, а младшему врёт, что по работе. Сил всё меньше, веры и надежды и вовсе не осталось. Они сами не понимают, почему Чонгук всё ещё у него живёт. И почему у Тэхёна всё ещё не закончились это терпеть силы. Четвёртый месяц делить одну кровать на двоих им, как друзьями, становится всё сложнее. Просыпается Чонгук реже, а Тэхён всё реже засыпает рядом с мерно сопящим телом. Уходит на кухню, подолгу курит и совершенно отказывается понимать, почему Чон самостоятельно ещё здесь, когда как его квартира стоит пустая и, возможно, ждёт возвращения хозяина. Но она не скажет. И Чонгук, как ни странно, тоже. Вместо этого, на пятый месяц, он не выдерживает и приходит в ночи на кухню к Тэхёну, что пускает тяжёлый дым в открытую форточку, мешая горечь с октябрьским воздухом, и просто крепко обнимает того со спины. Утыкается мокрым от слёз носом в шею и дышит чужим воздухом и безнадёжностью. Вбирает в лёгкие пустые надежды, веру в будущее и остатки счастья, осевшие пеплом на смуглой коже. Он так извиняется. И не знает, как лучше и как иначе. И Тэхён, туша сигарету, медленно разворачивается в чужих руках, ловя взгляд тёмных, полных слёз глаз и сцеловывает эту боль с чужих щёк, крепко держа пальцами за предплечья. Он так прощает. И не знает, как лучше и как иначе. Они оба какие-то безнадёжные, пустые и потерянные. Оба безнадёжно влюблённые и "не в тех". Бесповоротно, безропотно и...может быть, не взаимно. У Чонгука навечно. У Тэхёна, наверное, тоже. Но говорят, что минус на минус даёт плюс. Но говорят, что ноль на ноль - остаётся нолём. И если ничего не изменится, так хоть хуже и тоже не станет. А потому, они собирают воедино свою пустоту и просто существуют рядом, бок о бок. Деля одну кровать, один завтрак и ужин, одну улыбку и, временами, поцелуй.       Иногда, быть пустым не в одиночку - это тоже выход. И быть может, не самый плохой. Думает Чонгук.       - И раз уж ты проснулся, то собирайся, - вздыхает Тэхён, расцепляя руки с чужой шеи и заставляя Чонгука ёжиться от непрошеного вдруг холода. - Мне удалось уговорить Чимина не лютовать, а мы взамен должны помочь ему организовать свадьбу-сюрприз для Юнги. Чон вдруг смеётся. Тихо так, но раньше бы это звучало заливисто и ярко. Но Тэхёна и это трогает. Он улыбается шире. И шире, глядя на сощуренные чужие глаза, натянутые щеки, крупные зубы, что обнажились при искреннем смехе. И улыбается. Так же открыто и счастливо. Широко и...безболезненно. Чонгук впервые так смеётся за те три года, после смерти Бэкхёна. И Тэхён запомнит это ноябрьское утро, как одно из самых тёплых и солнечных. И вовсе не из-за погоды, что ледяными ливнем сейчас поливает землю, а из-за волшебной улыбки напротив, что ослепляет сейчас его, озаряя небольшую кухню душевным светом. Всё будет хорошо. Однажды.             Чонгук ведь обещал себе всё исправить...