Слепая зона

      Зуко не хватает скорости, не хватает воздуха и сил бежать дальше. Азула ловко обхитрила его и Хару и скрылась на служебной машине. Она одолела их, вырвала победу в жестоком сражении. Зуко не может себе этого простить. Он слаб. Слаб и беспомощен. И глуп. До ужаса, до дикого омерзения, до слез и ненависти к самому себе.       Это было слишком наивно. Верить до самого конца в то, чего никогда не было, надеяться на хороший исход. Думать, что его поступки правильны. Что именно он способен все исправить, вернуть на место, вырвать у судьбы второй шанс. Ничего из всего этого не было. Никогда.       Дорога тянется бесконечно длинной и узкой полосой, а ее края не видно даже в едва проглядывающемся горизонте. Свет мелькающих фонарей смывается в одну крохотную точку, дыхание спирает, а ноги бегут быстрее, чем успевают касаться земли. Он должен успеть. Должен спасти ее.       — Тоф!       Где-то вдалеке слышится приглушенный грохот, и Зуко, ведомый инстинктами, срывается в том направлении.       Он прибегает слишком поздно…       Отброшенная и перевернутая вверх колесами машина все еще продолжает рычать от заведенного мотора. Азула с сумасшедшей силой давила на педаль и не отпустила ее даже после того, как получила удар в сердце. Ее окровавленная голова выглядывает из-за смятой двери, а глаза, смотрящие на Зуко, так и остались широко раскрытыми, выражая удивление и непринятие собственной участи.       Зуко не может сдвинуться с места, завороженно глядя на последствия кровавого сражения, на поле битвы которого не осталось победителей. Свой первый шаг он совершает лишь в тот момент, когда слышит истошный женский крик. Что-то толкает его в ту сторону, сдвигает с места, точно каменный валун, и заставляет бежать на звуки. С тревожным сердцем Зуко направляется к большому столпотворению людей, и за эти несколько секунд ему кажется, будто земля уходит из-под ног.       Тоф лежит на земле неподвижно и безучастно смотрит куда-то вдаль, в небо. Пропитанная кровью, раненая, с опухшим лицом и многочисленными ранами, она не уступила Азуле и пошла до конца, зная, чем все обернется. Тоф не умеет проигрывать. Так же, как и Азула. Сталкивать их один на один — не та затея, на которую Зуко когда-либо пошел бы.       — Тоф.       Зуко расталкивает собравшихся вокруг зевак и резко припадает к земле, когда видит ее. Пальцы Тоф слабо дергаются, когда он прикладывает ладонь к ее горлу, чтобы прощупать пульс, и она, захрипев, тянется головой в его сторону.       — Продержись, — просит Зуко. — Умоляю тебя, Тоф, не закрывай глаза. Ты же обещала мне… Обещала… ***       Обещания не всегда выполняются, и об этом необходимо помнить. Зуко не помнит себя, своих чувств, действий. Ни лиц, ни единого слова, сказанного по дороге в больницу. Он даже толком не может понять, как оказался у реанимационной палаты, как на его ладонях неожиданно появились бинты, и как быстро пролетело время. Тоф только недавно была у него на руках. Зуко сам нес ее к подъезжающей карете скорой помощи, бежал, сломя голову, не зная боли и не отдавая отчета в своих поступках. Ее тепло все еще чувствуется на ладонях. Бледная, со слабо, через раз бьющимся сердцем, но не прекращающая дышать. Есть ли у нее хоть какие-то шансы? Зуко готов цепляться даже за крохотную нить ее жизни, хоть за малейшую, данную ему богом смерти возможность, только бы спасти ее.       Тоф обещала. Она никогда его не оставит. Зуко не сможет существовать без нее, как никогда не сможет простить себя, если она оставит его.       — Тоф!       Поппи и Лао Бейфонг. Зуко потерял счет времени, но точно знает, что они прибыли очень быстро. Примчались сразу же, как только узнали новости. Для них они стали настоящим ударом. Зуко больше, чем уверен.       — Моя девочка! — вздыхает Поппи и тихо оседает на пол, когда видит зажженную красную кнопку в палату реанимации.       Операция идет уже не один час. Все это время Зуко неподвижно сидит и ждет малейшего проявления движений с внутренней стороны дверей. Он на грани. Готов сорваться на месте, закричать во всю глотку, чтобы разодрать ее и никогда больше не иметь возможности даже говорить. Царапать стены, стерев пальцы в кровь по самые кости. Выть от отчаяния и собственного бессилия. Вместо этого Зуко просто сидит и отрешенно смотрит на табло, а когда оно гаснет, то не сразу осознает, что операция завершена.       — Множественные глубокие ножевые ранения, — отчитывается врач, — поврежденные костные ткани, крупные гематомы от столкновения с землей, большая кровопотеря и частичная мышечная атрофия. Мы сделали все, что было в наших силах. Однако не можем гарантировать полное ее восстановление. Пациентка пробыла в состоянии клинической смерти около шести минут. За это время могли повредиться крупные участки мозга, отвечающие за жизнедеятельность всего организма. Вероятность того, что она очнется, довольно мала.       Зуко не может понять смысла его слов. Речь доктора кажется ему слишком сложной и запутанной, словно это и не родной язык вовсе. Клиническая смерть? Повреждения мозга? О чем он? Это ведь Тоф! Такое вообще не могло с ней произойти, определенно!       — Что это значит? — Зуко сжимает пальцы на его предплечье. — Нет вероятности в том, что она очнется? Что это значит, черт вас всех побери? Вы врач! Вы обязаны были спасти ее!       — Простите, — кланяется он, — но мы сделали все, что смогли. В нашей практике еще не было случаев, когда пациент выживал после таких травм.       — Что с ней могло произойти такого, чтобы повредился мозг? — не выдерживает уже господин Бейфонг. — Моя дочь никогда не попадала в аварии! На ней всегда все быстро заживало! Я знаю ее лучше, чем кто-либо другой! Как вы можете утверждать нас в том, о чем не имеете понятия?       Лао готов замахнуться на врача. Как Зуко кажется, на кого угодно, лишь бы выпустить пар. Однако госпожа Бейфонг со слезами на глазах останавливает его от необдуманных поступков и сама накидывается на профессора. Только на сей раз она умоляет его о помощи.       — Спасите нашу дочь, — взывает Поппи, — прошу вас! Верните ее нам! Мы не можем потерять нашу маленькую девочку! Только не Тоф!       Врач, опустив голову, лишь молча выслушивает речь родителей, а затем кланяется с извинениями и спешно уходит по коридору. Поппи едва не падает на колени перед ним, однако Лао сдерживает ее, сам больше походя на призрака, чем на человека. Зуко понимает, что здесь он бесконечно лишний и никому не нужный балласт. Без него определенно будет ни холодно и ни жарко. Потерять ребенка куда сложнее, чем возлюбленную, не так ли? Ему, наверное, уже никогда не понять этих чувств.       — Ты… — Поппи поднимает растрепанную голову и обращается к Зуко. — Это ведь ты сделал? По твоей вине наша Тоф сейчас в таком состоянии?       В ее глазах постепенно возвращается живой блеск, а капилляры лопаются от гнева. Теперь-то понятно, от кого Тоф унаследовала необычный цвет радужки. Зелень, словно колышущаяся трава, обдуваемая прохладным утром на просторном поле; словно лес: густой, хвойный, поросший множеством елей и папоротников. В них отражается самое явление природы, ее цветение, как ощущение бесконечного лета. Госпожа Бейфонг цепляется за плечи Зуко и начинает его трясти.       — Это ты виноват! Именно из-за твоей семьи она пострадала! Говорила ей не связываться с сыном Озая! Сколько раз я твердила ей это, и что теперь? — кричит она и отталкивает его. — Убирайся! Прочь! Не хочу больше тебя видеть! Не появляйся больше на моих глазах! Уходи, я сказала!       Зуко приходит в себя от ее слов и отступает на пару шагов назад. Госпожа Бейфонг права. Несчастье произошло только по его вине. Из-за того, что он слаб, не смог защитить Тоф, спасти ее, вовремя прийти на помощь. Зуко позволил сестре одержать победу над ним и жестоко поплатился. Он будет носить это бремя весь остаток своей никчемной жизни.       Зуко не может и двух слов связать, даже смотреть в сторону ее родителей не в состоянии. Совершив еще несколько шагов назад, он резко срывается с места и убегает. Как последний трус, как самый ничтожный человек в этом мире.       Зуко ненавидит себя. Так сильно, так отчаянно, что хочет утонуть в бездне, рассыпавшись на части. Он и вправду осыпается. Он чувствует, будто кто-то разрывает грудную клетку изнутри, выжигая в ней пустоту. Черную, бесконечную, пожирающую его душу. Дыру, которая никогда не затянется.       «Спаси меня».       Зуко падает в пропасть. В огромную, бесконечную пропасть размером, больше, чем сама вселенная. Только в этот раз не будет той, что однажды спасла его. Не будет ее. ***       Его волшебницей была Тоф. Она ворвалась в его жизнь внезапно, ураганным вихрем, закружила в водовороте событий и осветила путь своим сиянием. Зуко никогда и подумать не мог, что мир в один миг снова может стать серым и безликим, стоит ей только уйти. Словно по щелчку пальцев — свет погас, и вокруг воцарилась темнота. Зуко видит его лишь в своих снах, и это не дает ему сорваться.       — Ты думал, что таким образом смог бы дать ему отпор? — улыбается Тоф.       Ее пальцы лениво крутят стебелек одуванчика, и он весь осыпается на белоснежной скатерти. Дует легкий ветерок, поднимая ввысь желтые лепестки, кружит их в воздухе, унося куда-то вдаль — в неведомые края, где Зуко еще не бывал. Одно и то же место, где он встречает ее, одиноко сидящую у деревянного стола посреди поля с одуванчиками и зеленой травой, в неизменно белом платье из кружев, легком, придающем ей образ весенней нежности и беззаботности.       — Мне так казалось поначалу, — оправдывается он, смущенно заводя ладонь за шею. — Все-таки это господин Накагава. Его так просто не сломать. А затем… как плюнул да высказал все, что накипело на душе! А тот даже ухом не повел! И вот так я оказался в пролете от крупной сделки, зато смог заработать репутацию честного и достойного гражданина. Ну как? Хорош?       — Ой, вы только на него посмотрите, — цокает языком Тоф, прищурившись. — Тебе бы дармоедов своих разогнать на таможне и самому вахту принять, а то совсем распоясался. Еще чуть-чуть, и к премьер-министру пойдешь выказывать претензии? Сколько раз говорила держать язык за зубами? Эта сделка могла стоить целого состояния! Ты в бизнес или в политику подался, петушиная башка? Сколько лет ты уже в этом кресле сидишь, а все никак не научишься манерам!       — Да что такого-то? — обижается Зуко. — Моих сотрудников принизили, а я должен это терпеть? Председатель я, в конце концов, или нет?       — Так бизнес не ведут, — вздыхает Тоф.       — Как будто сама что-то в этом соображает.       — Я дочь предпринимателя! — Она бьет кулаком по столу, затем замирает, шкодливо посмотрев на Зуко, и заливается звонким хохотом. — Ой, видел бы ты свое лицо! Полный атас! Жуть! Таким виноватым господина прокурора я еще не видала.       Тоф сгибается пополам, хватаясь за живот, и продолжает смеяться. Зуко завороженно засматривается на нее и не понимает: действительно ли он видит ее во сне, а не наяву? Такая живая, настоящая и счастливая. Как же давно она не улыбалась так искренне. Как же долго Зуко не слышал ее смеха.       — Что там, — спрашивает он, кивнув головой в сторону болотного тумана, окружившего непроглядной пеленой их крохотный луг с зеленой травой, — за этой стеной?       Тоф оборачивается назад и закусывает губу.       — Не знаю, — пожимает она плечами. — Ни разу туда не заглядывала. Иногда я слышу плеск воды, словно шумит река, но выйти и убедиться в своих догадках я не смогу. Без фонаря точно не обойтись, а у меня его нет. ***       Зуко учится жить без нее уже три года. Трудно, больно, невыносимо. День ото дня он проживает чужую жизнь: успешный бизнесмен, председатель, медийная личность, жесткий и хладнокровный начальник, отстаивающий справедливость. Забитый, неуверенный в себе человек, потерянный и глубоко несчастный. Эти две абсолютно противоположные друг другу стороны поочередно сменяются, в зависимости от места и обстановки. Но Зуко уже давно не может найти себя настоящего.       — Падение цен на топливо может положительно сказаться на прибыли, однако стоит учесть, что какая-то часть экспортируемого сырья резко сократит свои показатели.       Совещание директоров продолжается больше получаса. Да, валюта в последнее время снова нестабильна. Сказывается падение спроса на топливо на фоне его избыточного предложения. Корпорация пытается решить, какой курс стоит взять, чтобы не потерять выручку и покупателей из стран, наиболее уязвимых и зависимых от курса за один баррель нефти. Завязывается нешуточный спор, в котором Зуко вообще не принимает никакого участия. Сидя в кресле председателя, он расслабленно вертит тяжелую золотую ручку в руке и вслушивается в слова голосующих, присматривается и анализирует. Затем, едва дискуссия разгорается во вполне ощутимый пожар, громко стучит этой ручкой по столу, и весь совет разом вздрагивает, покорно замолкнув. Зуко выжидает еще пару минут, когда на их лицах начнут прорисовываться хоть какие-то признаки стыдливости.       — Итак, — начинает он, — мы знаем, что доход извне, так или иначе, упадет в следующем месяце. Так в чем проблема? Если мы сократим производство, как говорил господин Хигучи, и перейдем на систему предоплаты — решится четверть проблемы. Стоит развивать местный рынок, но для этого нужна грамотная маркетинговая стратегия. Наш народ слишком избирателен, и на что попало не поведется. Отдел по планированию займется этим. Но, что немаловажно, следовало бы сократить расходы. Разве я не прав? Связывайтесь с поставщиками и оговаривайте цены. Никаких сокращений штата или заработной платы, как и снижения качества продукции не будет! Не хочу, чтобы на корпорацию «Феникс» вновь полилась волна негатива от граждан Японии. Мы и без того понесли большие потери, восстанавливая нашу репутацию. Я ясно выразился?       — Господин председатель, — неуверенно встревает директор отдела продаж, — как мы можем менять уже установленные цены?       — А на что вам временные дополнительные соглашения по бонусным поставкам? — уже немного сердито выдает Зуко, вскинув брови, и небрежно машет ладонью в сторону подчиненного, вновь устремляя взгляд на бумаги. — Решайте этот вопрос, не сидите на месте. ***       Каждое утро похоже на предыдущее. Зуко просыпается от громкого звона будильника, и долгое время смотрит в потолок. Поначалу его рука непроизвольно тянулась на другую сторону постели, где спала Тоф, однако нащупывала только пустоту. Сейчас это периодически случается, но намного реже.       Зуко бредет от кровати до ванной и смотрит на свое лицо в зеркале. Оно все так же уродливо и смазано кривым шрамом, доставшимся ему от отца, но отражение больше не похоже на монстра, коим Зуко когда-то видел себя. Обычный человек со слегка покореженным глазом. Ничего особенного. И воспоминания из прошлого теперь его не преследуют, потому что их нет. Нечего там вспоминать. Все утекло безвозвратно.       Как мать, как отец, как его тщедушная сестра. Им троим просто не повезло быть одной семьей, а Зуко не повезло быть ее частью. Удача никогда не благоволила ему, и он давно вбил себе в голову, что это была просто карма. Испытание, которое ему необходимо было пережить. В какой-то мере помогает успокоить душу.       Зуко сменяет цветки ликориса в стеклянной вазе на новые, стряхивает пыль с надгробий и задумчиво проводит пальцами по выгравированным иероглифам на камне.       — Эй, вы, там, — обращается он к усопшим, — надеюсь, еще не разорвали друг друга в попытках снова убить? Даю честное обещание не появляться перед вами очень долго. Не сильно хочется ввязываться в эти бесконечные разборки, которые не приносят никакой пользы.       — А ты что, уже туда собрался? — смеется кто-то за спиной. — Не слишком ли рано?       Зуко оборачивается и тут же поднимается с земли, с изумлением оглядывая с ног до головы свою подросшую сестру. Красавица. Внешность больше в отца, однако кое-где прослеживаются черты Урсы: в ямочках на щеках, в фигуре, в форме губ и разрезе глаз. С тех пор, как приговор привели в исполнение, Кэйт сменила имя на японское Кии, улетела в Америку и окончила там старшую школу. А после поступила в университет. Самостоятельная. Не любит принимать от Зуко помощь, а если и принимает, то неохотно.       — Хочу быть успешным арт-дизайнером, — мечтательно проговаривает она. — Всегда любила рисовать. А тут представилась такая хорошая возможность показать свои способности.       — Жуй медленно, — ненавязчиво делает ей замечание брат, пододвигая яблочный пудинг. — Можно несварение заработать. Поверь мне, вещь не из приятных.       — Ой, да брось! — шутливо отмахивается Кии. — С каждым годом становишься похожим на маму. Тоже как заведет свою волынку, так может целыми днями не затыкаться по этому поводу. — Она вытирает рот мокрым полотенцем и принимается уплетать пирог. — Кстати, как успехи на личном фронте? Совет еще не оказывает давления, пытаясь призвать к совести, дабы обзавестись семьей?       Зуко бросает на сестру укоризненный взгляд.       — И как в тебе столько сообразительности помещается?       Этими чертами Кии похожа на Азулу. Такая же ушлая, верткая и хваткая. Так просто не обманешь. Уж скорее сама нагнет, а после догонит и добавит, чтобы неповадно было. Но у нее огромное сердце и очень отзывчивый характер. Поможет даже в те моменты, когда не остается никаких надежд.       — Ты обязательно дождешься ее. — Кии мягко дотрагивается до его руки и сжимает ее. — Не могу поверить, что после стольких мучений ты не заслужил настоящего счастья.       Утешение и тепло. Эти слова каким-то неведомым образом придают ему уверенности, хоть и ненадолго. Никто не гарантирует счастливый исход, никому не известно, что будет дальше.       Зуко навещает ее палату третий год… ***       Каждый раз, стремительно уходя после оповещений от медперсонала у регистратуры о прибытии четы Бейфонг. Каждый раз, склоняя перед ними голову в попытках просить о прощении. Каждый раз, получая за это обвинениями в лицо с криками убираться прочь. Госпожа Бейфонг старательно оберегает свою дочь. Она не позволяет приблизиться к ней любому, кто так или иначе может угрожать ее здоровью. Лао поддерживает жену во всем, и именно из-за него Тоф до сих пор не отключили от аппарата жизнеобеспечения.       — Ради своего ребенка я готов пойти на что угодно, — сказал он когда-то, обращаясь к Зуко, — даже преградить тебе дорогу. Сыну Озая нечего делать в нашей семье, как и брату, чья младшая сестра чуть не убила мою единственную дочь.       Зуко прекрасно понимает его чувства. Будь у него такая ситуация, он бы не просто не позволял приблизиться к Тоф. Зуко разорвал бы любого в мелкие клочья.       Тоф собирали по частям. Сломанные ребра, кости, глубокие ножевые раны, большая потеря крови. На ее теле практически не было ни единого целого места, но сердце все равно продолжало биться, отчаянно цепляясь за жизнь.       Во снах она выглядит даже младше того возраста, когда впервые пришла в бюро. Молодая, яркая, шумная, невероятно красивая, пышущая здоровьем, энергией и неуемным энтузиазмом. Такой Зуко ее и запомнил. Тоф, что лежит перед ним, бледная, иссохшая, со впалыми скулами, с синими, просвечивающими сквозь кожу венами, маленькая, хиленькая и совершенно чужая. Как будто от нее осталась только оболочка, а сама Тоф исчезла. Бесследно, словно марево в непроглядном тумане.       — Ты снова приходила ко мне во снах. — Зуко бережно поднимает ее худую руку и лишь только в этот момент, когда чувствует ее тепло, с облегчением прикрывает веки. Он боится однажды обнаружить ее холодной, не услышать биения ее сердца и больше никогда не увидеть. — Наверное, из-за того, что я часто о тебе думаю. Я скучаю. Очень сильно скучаю по тебе, Тоф, — голос его срывается, и Зуко изо всех сил старается подавить рвущийся наружу ком. Он склоняет голову, согнувшись на стуле, и припадает губами к ее тонким костлявым пальцам. — Мне так тебя не хватает. Прошу… вернись, я молю тебя. Пожалуйста… Господи, прошу тебя, верни мне ее… ***       — Говорила не появляться на пороге дома Бейфонг, но ты все равно имеешь наглость ходить сюда.       Поппи смеряет его недовольным взглядом и сцепляет руки у талии. У матери Тоф безупречные манеры. Она даже злится по-иному, не как обычные люди: не истерит, не доказывает что-то с пеной у рта, не сыплет проклятиями. Ее эмоции Зуко видел лишь однажды, когда она велела ему убираться из больницы. С тех пор госпожа Бейфонг старается вести себя сдержанно, однако всегда ставит в укор поступки Зуко, не скрывая своей злости на него.       А он снова продолжает попытки заслужить, если не прощения, то хотя бы меньшей ненависти. Зуко подавлен от собственной вины перед этой семьей. Если бы не он. Если бы не его сестра, Тоф была бы здесь, рядом с этими потрясающими, стойкими людьми. Ей безумно повезло с родителями, но не повезло встретить Зуко. Повернуть бы время вспять и никогда не попадаться ей на пути, никогда не знать ее. Что-нибудь бы изменилось?       — Я буду вставать перед вами на колени всегда, — отвечает он, — даже спустя сотню лет. Даже если Тоф сама прогонит меня, я не перестану этого делать. Я прекрасно понимаю ваши чувства, госпожа Бейфонг. Но никак иначе искупить свою вину перед вашей семьей я не смогу.       — О каком искуплении может идти речь? — спрашивает Поппи. — Ты можешь вернуть мою дочь, каждый раз вставая предо мной на колени? Тебе стоило защищать ее, сделать все возможное, дабы уберечь от несчастий. Стоило держать ее на расстоянии, зная, что представляет собой твоя семья. Я всегда считалась с решением Тоф, потому что у меня не было выбора. Ее нрав отнюдь не кроток, как и у всех наследников основной ветви Бейфонг. Но такой выбор в виде тебя я навряд ли смогу одобрить. Сколько боли людям причинили твои мать и отец? Сколько судеб они погубили? От гнилого дерева не поспеют здоровые плоды…       — Да, возможно, в какой-то мере вы правы. А что мне прикажете делать? — не выдерживает Зуко, и его голос срывается на эмоциях. — За всю жизнь я вдоволь настрадался от собственных родителей! Для отца я был разочарованием, для матери — возможностью сбежать от реальности, но ни для кого из них я не являлся настоящим и любимым ребенком. Я действительно стремился сделать все, что было в моих силах. И я чувствую огромную вину перед вами и Тоф! День ото дня эта тяжесть не дает мне покоя. Я несу ответственность за проступки моей семьи, но что я могу сделать, чтобы искупить хотя бы часть их грехов? Каждое утро я просыпаюсь в надежде увидеть Тоф живой и здоровой. Пусть она будет ненавидеть меня, проклинать. Я готов вытерпеть что угодно, только бы снова слышать ее голос! Если бы я мог сделать хоть что-нибудь, — шепчет он, склоняя голову вниз, — я бы убил себя ради нее.       Госпожа Бейфонг закрывает глаза, сдержанно вздохнув, и поворачивается спиной. Пару мгновений в полной тишине она стоит, не шелохнувшись, неслышно всхлипывает и говорит:       — У Тоф не наблюдается никаких изменений. Не знаю, сколько времени нам еще придется ждать, но прогнозы неутешительны.       Она уходит по каменной дорожке, ведущей в дом, и оставляет Зуко одного осмысливать сказанное. А он так и сидит, склонившись на коленях, не в состоянии даже пошевелиться. Зуко не может поверить. Что будет с ним, со всеми, если Тоф никогда не очнется?       «Не бросай меня. Если я потеряю еще и тебя, я этого не переживу».       Зуко чувствует, как задыхается. Ему больно, страшно и одиноко, как никогда в жизни. Что ему делать? Как быть? Пока бьется ее сердце, жив и он, но что будет, если оно остановится навсегда? Каким богам ему молиться и где искать спасения? Почему же Зуко так бессилен? Он ничего не может, только ронять слезы, сжимая пальцами рыхлую почву. Разве можно чем-то помочь, рыдая от горя?       Госпожа Бейфонг накидывает на его плечи вязаный плед, и Зуко внезапно и резко чувствует аромат Тоф. Все еще свежий, словно рядом она, а не ее вещь. Поппи мягко и ненавязчиво обнимает его, позволяя ощутить материнское тепло, и гладит по спине.       — Наша Тоф, — произносит она, — обязательно справится. Она очень стойкая и сильная. Никогда не стоит терять надежду. Ни нам, ни тебе, мой мальчик.       Зуко благодарен этой женщине. Материнское сердце выдерживает любые испытания, но не перестает оберегать свое дитя. Поппи Бейфонг простила его, и, пусть сам Зуко никогда себе этого не позволит, он безумно счастлив получить от нее одобрение. Разделить с ней это горе. Пусть и ненадолго.       Этой же ночью во сне Зуко умоляет Тоф вернуться. Он знает, это всего лишь его больное воображение, побочный эффект от седативных препаратов и бесконечных мыслей о ней, но он цепляется за подол ее летнего платья и просит. Так сильно, так отчаянно, так обреченно. Зуко и сам не может понять, почему, проснувшись, обнаруживает под собой мокрую подушку и смятые простыни. От этого ему становится только хуже.       Зуко ощущает только холод. Его не греют даже пуховые одеяла и котацу с его горячей печкой. По ночам Зуко просыпается от жуткого чувства, словно он весь закован в лед и не может оттуда выбраться. И это ощущение одиночества и подавленности, казалось, преследует его вечно. ***       В один день он не находит Тоф в палате. Вся ее постель собрана, на тумбе не осталось личных вещей, а медперсонал понятия не имеет, куда делась пациентка. У Зуко за минуту разрушается целый мир, сотканный из пустых иллюзий, надежд и ожиданий.       — Вы не подскажете, где сейчас пациентка из двухсот пятой палаты? — спрашивает он у сотрудников больницы. — Неделю назад здесь лежала, на этой кровати.       Если бы он только знал. Зуко бы провел с ней как можно больше времени и никогда не уходил. Это невозможно. Неправда. Он ни за что не поверит. Если за эти пару дней его отсутствия в стране с Тоф что-то произошло, Зуко этого попросту не переживет. Его горе будет слишком сильным.       — Где она?       Зуко цепляется за воротник лечащего доктора. Тот стоит с удивленным выражением лица и не может поначалу понять, о чем идет речь. И пока до него доходит, Зуко теряет к врачу всяческий интерес.       — Господин! — окликает его профессор, но тот не оборачивается.       Зуко медленно шагает в сторону железных сидений у телевизора, выстроенных в несколько рядов. Там люди или пациенты могут ожидать своих близких, либо насладиться интересной телепередачей, которую крутят по вечерам на спутниковых каналах. Сейчас на экране транслируют какой-то до безобразия слащавый мультфильм для детей, который она бы ни за что не стала смотреть.       Это кажется ему сном. Счастливым и волнительным видением в летнюю ночь, но на дворе осень, медленно приближающаяся к зиме, за окном давно опали пожелтевшие листья, оголяя деревья, а на носу ощущается прибытие Рождественских праздников. Как подарок. Как благословение. Как еще один шанс на жизнь.       Зуко присаживается рядом с Тоф на корточки и протягивает к ней руки, все еще не веря в то, что предстает перед его глазами. Он так часто смотрел на нее во снах, что и забыл, как может выглядеть Тоф настоящая.       — Это ты? — спрашивает она, глядя сквозь него. — Это и вправду ты, Зуко?       И он с ужасом понимает: Тоф его не видит. Ни детский мультфильм в телевизоре, ни снующих вокруг людей — ничего. Ее глаза стеклянные. В них не отражается сияние света ламп, не отражается и сам Зуко. Это пугает. Больше, чем что бы то ни было.       Зрение было для Тоф всем. Подарком от дорогого человека, шансом жить полноценной жизнью, ее проводником в этот мир. Лишившись сего бесценного дара, что она чувствует? Зуко боится даже представить.       — Прости, — глухо шепчет он дрожащими губами и касается ладонями ее лица. — Прости меня. Пожалуйста. Прости.       Тоф слабо улыбается, когда Зуко сжимает ее в объятиях, так крепко, словно опасается, что она рассеется под его пальцами.       — Долго же тебе пришлось ждать, — произносит она и осторожно сцепляет руки вокруг него. — Тебе незачем винить себя. И извиняться тоже не за что.       Зуко вопросительно смотрит на нее, а Тоф в это время на ощупь тянется к его лицу и вытирает влагу на щеках.       — Ты снилась мне, — говорит он, — каждую ночь.       — Знаю, — с улыбкой отвечает Тоф. — Я ведь обещала не бросать тебя. И я больше не оставлю тебя одного. Никогда. ***       Долгие два месяца реабилитации пролетают в один миг. Зуко с тяжелым сердцем наблюдает за тем, как она вновь учится жить, как постепенно к ней возвращаются силы, наблюдает за ее первыми самостоятельными неуклюжими шагами, радуется каждым ее успехам. И ощущает себя по-настоящему счастливым, когда видит, как Тоф улыбается. Сквозь боль, разочарования от собственной беспомощности, от того, что ее тело одеревенело за «эти несколько лет праздного безделья в кровати». Тоф порой слишком не любит быть зависимой от кого-то или чего-то.       — Я чувствую себя закованной в собственном теле, — жалуется она однажды Катаре. — Словно оно и не мое вовсе.       Ее беременная вторым ребенком подруга по очереди с Аангом навещает больницу каждые несколько дней. Пару лет назад они отвоевали одобрение от главы семейства Хакоды, и тому пришлось изрядно попотеть, чтобы добиться отказа от усыновления на Аанга. Зуко там не бывал, но говорят, в день их свадьбы Хакода плакал больше от осознания того, что «этот маленький шкет» больше ему не сын. На заверения об Аанге в качестве зятя, и что он не собирается покидать семью, а просто берет в жены его родную дочь, старик далеко начхал. И без того известно: рано или поздно оное бы все равно случилось. Хакода давно догадывался, — между их детьми кое-что да происходило временами.       — Уверена, ты придешь в норму, — заверяет Катара. — Не было ни единого момента, когда Тоф Бейфонг, полковник и следователь первого отряда Регионального Токийского бюро в отставке, не справлялась с трудностями. Я просто не поверю, если ты вдруг подведешь.       — Надеюсь, — улыбается Тоф. — В любом случае, спасибо за поддержку.       Никто из ребят еще не привык смотреть ей в глаза и натыкаться на пустоту. Будто она и не слепла вовсе. Тоф продолжает самостоятельно передвигаться на уровне инстинктов, заложенных еще во времена, когда не было Канто с его ценным подарком, и всячески отказывается от помощи, прибегая к ней только в экстренных случаях.       — Есть возможность восстановить зрение? — спрашивает Лао Бейфонг у врача.       Он настроен серьезно. Готов заплатить любые деньги, чтобы вернуть дочери утраченное, найти донора на другом конце планеты, если понадобится. И Зуко будет ему в этом помогать.       — К сожалению, травма головы была обширной и серьезной, — дает неутешительные прогнозы доктор. — Была нарушена целостность не только сетчатки глаза, но и нервных каналов. Обычно при наличии здорового донора зрение удается восстановить, но не в вашем случае. Повторно провести операцию уже не получится.       Родители Тоф ошеломленно замолкают, а затем открывают рты.       — Мама, папа, — резко выдает она, — Зуко. Выйдите.       Никто не знает, о чем именно Тоф разговаривает с врачом, но после она выходит подавленной, старающейся скрыть свое разочарование за маской спокойствия и непринужденности.       — Подумаешь, всего-то ослепла, — нервно усмехается она. — Некоторым людям части тела отрывает. Живут же как-то. Чего это я не справлюсь? Впервые сталкиваюсь, что ли?       Она вдыхает морозный аромат зимы и потирает раскрасневшийся нос. Замерзла. Зуко понимает, что ее нужно вести обратно в здание.       — Не хочу! — отнекивается Тоф. — Здесь определенно очень красиво, поэтому хочу посидеть подольше!       — Здесь пусто. — Зуко сжимает ее ладонь в своей руке. — Только снег и голые деревья. Пойдем внутрь больницы. Простуду подхватишь, если просидишь еще немного.       — Нет! — отрезает она и отворачивается от него. — На меня уже давят эти стены, и этот запах, и люди в этом месте. И вообще, я хочу в Киото!       — Ну как дитя малое, ей-богу, — качает головой Зуко и сгребает ее со скамейки.       Тоф брыкается, кричит на него, но Зуко ее не слушает. Она стала слишком легкой, словно пушинка или бродячая дикая кошка, которую не кормили несколько дней. Поднять на руки и унести ее хрупкое тельце не составляет особого труда. Тоф только и остается висеть у него на шее и выдавать бессвязные ворчания.       — На что я тебе, — спрашивает она, — такая беспомощная? Не могу даже самостоятельно определить дорогу.       Зуко аккуратно усаживает ее на больничную койку и стягивает обувь.       — Я не знаю, заляпаны ли мои ботинки, — продолжает Тоф, — и сколько времени на часах, чтобы быть точно уверенной: ты придешь в восемь. Не могу определить, какая на этот раз погода за окном, и как выглядит сын Аанга и Катары. Я не могу понять, красивую ли одежду я сегодня надела перед встречей с тобой. Не могу определить твое настроение по выражению лица. Мне постоянно приходится спрашивать людей о чем-то. Я так ненавижу себя за это, но мне приходится принимать от них помощь. Мне приходится быть для всех обузой. Скажи, на что я тебе такая?       Зуко снимает с ее головы шапку и поправляет остриженные волосы, торчащие в разные стороны.       — Ты стала сентиментальной, — с улыбкой проговаривает он. — Трогательной и ранимой. И одета ты сегодня красиво, очень красиво, поверь. А всю грязь я вытряхнул еще у порога.       — Я вообще-то на полном серьезе тут распинаюсь, — обиженно выдает Тоф.       — А я на полном серьезе отвечаю тебе, — смеется Зуко. — Все еще не веришь? — Он берет ладонями ее лицо. — Ты для меня — не просто любимый человек, а самое ценное сокровище, которое мне удавалось достать. Ты досталась мне тяжелой ценой, но я готов заплатить больше, если потребуется. Потому что ты дорога для меня, Тоф. Никогда не говори мне уходить от тебя. Никогда не допускай в мыслях, что ты будешь для меня обузой или кем-то еще. Я хочу прожить с тобой каждый день, хочу видеть тебя рядом и идти с тобой рука об руку. И я ни в коем случае больше не хочу терять тебя. Я люблю тебя. Безумно, сильно люблю, как никогда и никого не любил. Более сильные чувства я буду испытывать к нашим с тобой детям, ведь родительское сердце не знает границ. Это я увидел на примере твоего отца и твоей матери. Благодаря им я понял, каково это — получать заботу, тепло и поддержку без какой либо корысти или выгоды. Просто за то, что ты есть. Отдавать себя человеку, быть рядом с ним в трудные моменты, проживать вместе взлеты и падения. Вот, на что ты мне, Тоф. Не отказывайся от меня, не отталкивай и просто прими это.       — Ты идиот, — шепчет она, раскрасневшись от его слов. — Я хотела от тебя признаний? Я просто задала один единственный вопрос, а ты опять все перевернул. И как мне теперь отказать тебе?       Зуко улыбается и целует ее губы. Все такие же: мягкие, податливые и теплые. Тоф отвечает ему и обвивает руки вокруг его шеи, упиваясь каждой секундой. Зуко впервые за долгие годы ощущает настоящее счастье. Оно разливается по его телу быстро и стремительно, и заставляет летать. До одури. До потери сознания. До чувства, граничащего с безумием. ***       Улочки Киото узенькие, длинные, сохранившие традиционное историческое обаяние и таинственность, всегда привлекали своими манящими каменными дорогами, небольшими магазинами и прилавками, старинными фонарями и домами. А также раскрашенными и переодетыми в кимоно гейшами, которые периодически выходят на прогулку и мило улыбаются. Только и остается, что провожать их восторженными взглядами, мечтая когда-нибудь нацепить на себя эти пестрящие платья. Эти потрясающие женщины умеют сохранять в себе некую мистическую привлекательность, но, скорее всего, только из-за одежды и украшений на голове. Или может, из-за безупречных манер, прямой осанки и семенящей походки?       — Вы дали не ту купюру! — Девочка резко отвлекается от любования заколкой на волосах одной из майко и встревает в диалог между матерью и продавщицей. — Думаете, покупатель не сможет отличить тысячу йен от пятисот? Сколько жуликов развелось, это просто ужас какой-то! Нечестно обманывать людей, зная свое превосходство.       — Юзу, — одергивает ее мать, и девочка нехотя замолкает. Женщина прощупывает бумагу на пальцах, затем хмыкает и опускает темные очки на переносицу. — Я хоть и слепая, но точно знаю, что тысяча йен шуршит приятнее, чем пятьсот. Возможно, вы ошиблись? Пересчитайте весь товар и сдачу, которую вы мне должны вернуть.       Продавщица бросает растерянный взгляд на девочку, переводит его на, как ей показалось в начале, богатую, но незрячую леди, и театрально всплескивает руками.       — Ох, и в самом деле! — восклицает она, начиная суетиться. — Что-то совсем запуталась. Целый день голова кругом! Уж извините за эту оплошность.       Юзу дергает мать за подол платья, но женщина не реагирует. Так и хочется сказать, мол, ее же обманывают, а она что, не замечает?       — Все в порядке, — вежливо улыбается ее мать. — Понимаю, торговля — весьма суматошное дело, требующее внимательности и ответственности. Хорошей вам выручки! И прекрасного дня!       Продавщица кланяется ей, протягивая купюру, и улыбается враждебно настроенному ребенку.       — Да по глазам же вижу, что врет, — насупленно протягивает Юзу, когда они отходят от прилавка.       — Правда? — усмехается ее мать. — Нужно было оскорбить ее в ответ, чтобы показать свою невоспитанность? Или опуститься до ее уровня, начав разборки?       Девочка кривит губы и призадумывается. Ни мать, ни отец никогда не показывали своего плохого воспитания при спорах с чужими людьми. Юзу как-то раз удалось сцепиться с одноклассницей в школе, но когда родителей вызвали в учительскую, кричала и сыпала обвинениями только мать одноклассницы, которая, к слову, первая начала конфликт. А отец ловко осадил ее одной фразой, и настоящей зачинщице пришлось-таки приносить свои извинения перед Юзу.       Она хватается за руку матери, поспевая за ее быстрым и выверенным шагом, и молчаливо обдумывает сказанные слова.       — Уже по походке слышу, как ты утащил из родительского дома не только знания, но и тяжелый груз дополнительных лекций, прочитанных стариком.       — Ты это сейчас про меня? — с ходу интересуется Зуко, остановившись на нижних ступенях улочки.       — Если бы речь шла о тебе, я бы вообще тебя туда не пустила, — язвит Тоф. — Не люблю, когда вы двое что-то творите за моей спиной. Спелись как подружки.       — Снова завела свою шарманку? — устало вздыхает Зуко. — Говорил же, это было условием сделки, которую сама ты и заключила со своим ушлым отцом, а мне, как всегда, расхлебывать.       — Я заведомо отдала сына взамен на нашу свадьбу? — вскидывает брови Тоф. — В качестве главы клана Бейфонг. Я просила вас о такой медвежьей услуге?       — Завелись, — громко бурчит мальчик, отрываясь от отца и шагая по лестнице вверх. — То старики им не нравятся, то фамилия, то сделки какие-то устраивают, торгаши несчастные. Вот уеду к деду — будете знать!       — Широ! — прикрикивает на него Зуко. — Вот же мелкий негодник. Так с родителями не разговаривают!       — Дед сказал отстаивать свою точку зрения! — пререкается малец. — Мужчины семьи Бейфонг так просто не сдаются!       — У тебя другая фамилия, орел. — Тоф приставляет два пальца к его лбу и слабо отталкивает от себя. — Как прошли занятия? Все усвоил? Если дед действительно решил сделать тебя своим наследником, то тебе нужно сильно постараться, чтобы оправдать его доверие.       Широ кривится, потирает лоб и обходит ее стороной, утягивая за собой сестру.       — Все хорошо, мам, не переживай! — бросает он небрежно, убегая вперед.       — Твое воспитание, — выдает запыхавшийся Зуко.       Подъем по крутой лестнице в жару в удовольствие только детям, у которых энергии хоть отбавляй. Остальным же только в напряг.       — Не спорю, характер полностью от меня, — самодовольно хмыкает Тоф и протягивает ему руку.       — Счастлива, да? — с иронией протягивает Зуко. — А я с этим оболтусом управиться не могу.       — Меня он почему-то слушает, — прилетает ему в ответку.       — А меня вообще в этой семье кто-нибудь слушает? — возмущенно выдает Зуко. — Или я для мебели?       Юзу. Она слишком сильно привязана к нему. Суюки как-то обмолвилась, что даже внешностью она больше пошла в отца, как и эмоциональностью. Широ более сдержан, немногословен, но упрям до чертиков, свободолюбив, и унаследовал от Тоф ее глаза. Однако никто из детей внешне не похож на нее.       — Словно ты и не мать им вовсе, — выдала однажды Суюки, присматриваясь к малышам.       Тоф словила тогда еще четырехлетнего сынишку на повороте, чтобы тот ненароком не грохнулся с игрушечной радиоуправляемой машинки, и совершенно безучастно произнесла:       — Это очень… расстраивает.       Она обнимает Зуко за руку и прижимается к его плечу ухом, медленно шагая по вымощенной дорожке. Так в такт. Подол ее платья периодически шуршит, а стук каблуков слышится на всю улицу. Тоф так и не научилась в них ходить, поэтому не преминет случаем схватиться за Зуко при первой попавшейся возможности.       — Ты мне для опоры, — произносит она, — защиты и поддержки. Рядом с тобой я чувствую себя спокойно.       Зуко плывет от ее слов. Тоф все же научилась льстить, причем так красиво и грамотно, что порой он сам не понимает, как ловко она обводит вокруг пальца, но добивается желаемого. Зуко стал замечать в ней перемены постепенно. Отчетливо это стало проявляться после рождения первого ребенка. Тоф стала чересчур сентиментальной, могла растрогаться от какой-нибудь слезливой передачи, превратилась в более покладистую и робкую жену. До тех пор, пока не завязала на шее своего несчастного муженька тугой узел. Конечно, он сам виноват в том, что не предупредил Тоф о сделке, но в тот момент, когда правда вскрылась, Зуко думал, она его задушит. С тех пор ему приходится тащить на себе груз ответственности за сей проступок, ибо продать собственного еще не рожденного сына в качестве выкупа за невесту, по словам Тоф — слишком большая цена. Вполне нормальная, если этот мальчишка без ума от стариков и сам рвется к ним на каникулы. В чем проблема-то?       — Я вот все думаю, — говорит Зуко, задумчиво глядя на сиреневый закатный небосвод и стоя у перил каменного моста через реку, — что будет, когда они подрастут? Широ и Юзу очень дружны между собой. Иногда ссорятся, но это детские разборки, не имеющие серьезных последствий. Думаю, ты потрясающая мать, Тоф. Ты привила им то, что никак не могли дать нам с Азулой мои родители: сплоченность, любовь, взаимовыручку.       — Только я одна? — с хитрецой переспрашивает она. — Думаю, в этом принимали участие все, включая нас с тобой, стариков и ребят из бюро. Точно, — смеется она, — Катара ведь больше там не работает, Аанг стал директором, а Сокка и Суюки открыли свою адвокатскую контору. Но мы все равно продолжаем оставаться семьей. Годы спустя.       Зуко поправляет ее шифоновый шарф на шее и снимает с головы зацепившийся при падении лепесток сакуры. Заботливо и бережно, как и всегда. Своего рода, это уже стало привычкой.       — У меня есть один вопрос, — неожиданно выдает Тоф, и Зуко настораживается. — Дети ведь уже выросли. В прошлый раз им было по два и четыре года, когда я спрашивала это. Они похожи на меня? Хотя бы немного. Всего на во-от такую крохотную часть. Хоть кто-то из них должен иметь черты моего лица! Ну, что за несправедливость?       — Вообще не похожи, — смеется Зуко. — Как будто не ты родила.       И удаляется под ее возмущенные крики, жутко довольный своей выходкой. Не говорить же Тоф, что Юзу со временем приобретает что-то от матери, вплоть до мимики, и тем самым потешить ее самолюбие? Вот уж нет! И ребят из бюро он попросит не говорить об этом. Зазнается ведь, как пить дать! Зуко еще немного поиздевается над Тоф. Так, из вредности. Нравится ему иногда портить ей всю малину. Особенно, когда вспоминает, с чего начиналось их знакомство.       — А ну стоять, негодяй! — тем временем продолжает распинываться Тоф. — В каком это смысле, не я родила? А кто тогда? Кто восемнадцать месяцев ходил с опухшим животом, страдал от тошноты по утрам и терял драгоценные зубы? Ты? Я! Это я их родила, так почему они все вдруг оказались похожими на тебя? Я не поняла! Эй! Я с кем разговариваю? Стоять!       Она снимает каблуки и бежит босиком через мост следом за Зуко с целью навалять ему этими самыми туфлями. Один раз даже замахивается, причем попадает точно в цель — прямо в макушку любимого муженька.       — Вот же несносная женщина, — устало вздыхает он, потирая голову, и оборачивается, закатывая рукава. — Мне снова усадить тебя на перила, чтобы ты остыла немного? Учти, в этот раз здесь слишком высоко. Будешь сидеть одна. И кричи, сколько душа пожелает, — я на помощь не приду.       Тоф боится высоты. В невесомости она чувствует себя уязвимой, так как ничего не видит. Порой даже обычное сидение на месте без единой опоры может заставить впасть ее в тихую истерику. Она научилась жить без зрения. Тоф постоянно говорит, что не просто не видит и перед ее глазами не стоит абсолютная темнота. За эти долгие двенадцать лет ее мозг давно перестроился и попросту отключил вышедшую из строя функцию. Несмотря на это, Тоф продолжает жить полноценной жизнью. Благодаря друзьям, родителям, семье и своим ученикам, которым она преподает уроки по самообороне.       На накопленные деньги Тоф открыла академию единоборств и первым делом стала набирать туда людей с разными физическими отклонениями. Им, как никому, тяжелее всего приходится жить в этом жестоком мире. Тоф придает им сил и уверенности, взращивает в них стойкость духа и желание никогда не сдаваться.       С бюро давно покончено, хотя периодически к ней заглядывают юные детективы с целью познакомиться, попросить совета или взять интервью. Тоф — легенда, ставшая настоящим достоянием для страны, ведь именно благодаря ее отряду было раскрыто множество преступлений, что повлияло на ход истории всего народа. Аанг продолжает работать там в качестве директора, и, по его словам, у Тоф Бейфонг много поклонников и подражателей. Но ни один из них не сравнится с ней.       Зуко поражается ее способностям успевать всегда и везде, и при этом всегда оставаться бодрой и полной энергии. Тоф потрясающая жена, любящая мать, незаменимая помощница в его работе, прекрасный учитель и хороший, преданный друг. Ее боятся и уважают абсолютно все сотрудники корпорации «Феникс», ибо супруга председателя характером еще хлеще, чем сам председатель. Уж очень они не любят, когда она на время отсутствия Зуко берет бразды правления в свои руки. Тоф хоть и слепа, но далеко не дура. Обмануть ее или провести все равно, что продать душу дьяволу — невозможно, либо слишком опасно.       Зуко чувствует себя счастливым, ведь теперь у него есть все: сплоченная семья, дорогая сердцу женщина, друзья, преданные делу товарищи по работе и потрясающие родители в виде стариков Лао и Поппи Бейфонг, которые зовут его «сынок» или «наш любимый зять». Чаще всего при спорах они встают на сторону именно Зуко, обвиняя во всем скверный характер Тоф и ее нежелание принимать чужую точку зрения. А ей только и остается развести руками, вновь признав свое поражение. Против такой команды она уж точно не пойдет.       Тоф держит свое обещание. Она не оставляет Зуко одного и всячески помогает ему. Он — ее опора, а она — его фундамент и мотивация проживать каждый день. Как бы тяжело им ни было.