~~~
— Сюда обязательно нужно повесить бумажного снеговичка, — серьёзно заявил Маттиас. — …Да. — А на этой стене хорошо смотрелась бы ветвь омелы. И нужны гирлянды на окна. — Обязательно. — А на ёлку мы повесим очень красивые игрушки, да? — Да. Маттиас восторженно осматривал уютную гостиную. Ему дух захватывало от мысли, как прелестно её можно украсить. И он будет делать это не один. Слишком много раз он делал это один: в одиночной камере, безнадёжно простирая руки в цепях, развешивал невидимые игрушки на невидимые ветви. И когда он выбрался, когда он принялся наведываться в чужие семьи, почему-то никто не радовался ему, никто не хотел помогать ему. А сегодня всё изменится. Клеменс полулежал на полу, куда его, по всей видимости, положил Маттиас, когда он потерял сознание. Клеменс опирался на стену и смотрел в пол красными глазами. Он только пришёл в себя после удара по голове, он отвечал на вопросы маньяка, боясь, что за молчание его огреют ещё раз. Голова разрывалась, Клеменс не сомневался, что получил сотрясение, но боль была бы сильнее, если бы от неё не отвлекало другое чувство — страх. Он понимал, что перед ним тот самый «потрошитель», которого он считал чуть ли не выдумкой прессы. А ещё, возможно, он понял кое-что ещё. Да. Осмелившись поднять взгляд, он посмотрел в лицо злоумышленнику и увидел его дрожащую улыбку, детский восторг, абсолютное счастье. Сквозь уродство его искорёженного лица в мелких шрамах проглядывало нечто чистое и молодое. Так несмело и тихо улыбался только один человек на земле. — М… М-м… — Клеменс замычал, пытаясь заново вспомнить имя кузена. На глазах от невыносимой боли выступили слёзы. — Маттиас? «Санта» посмотрел на него и закивал. В его руках всё ещё был молоток, обёрнутый бинтом — видимо, чтобы удар был мягким. Вспомнив про молоток, Маттиас расторопно уложил его в свой красный мешок, после чего оттащил мешок в дальний угол. Это был какой-то страшный сон, кажется, такие сны Клеменс неоднократно видел… Он не верил в происходящее. Откуда взялся двоюродный брат, который давно должен был умереть? Зачем он пришёл? Что ему нужно? Он убьёт его, как убил уже многих людей? — Я скучал по тебе, — Маттиас ответил на не заданный вопрос и подошёл к Клеменсу. Он щурился, разглядывая его лицо, и посмеивался. — Ждал, ждал, и не дождался, пришлось искать тебя самому. А по-моему ты не сильно изменился, Клем. Не так сильно, как я. Клеменсу стало противно под его взглядом. Маттиас заметно жмурился и напрягал глаза: годы, проведённые в заточении, в камере с небольшим окошком, подпортили ему зрение. Он подал Клеменсу руку. Клеменс непонимающе уставился на неё. Маттиасу пришлось сгрести его в охапку, чтобы поднять на ноги. Клеменс громко застонал и выругался, череп раскалывался так, будто маньяк заново поколотил его молотком. Он хотел начать вырываться, схватить что-нибудь тяжёлое и ударить Маттиаса, спастись. Но силы были лишь на то, чтобы подумать об этом, а не совладать с онемевшими конечностями. Маттиас осторожно, но уверенно повёл его куда-то, придерживая за плечи. Клеменс устало моргал и смотрел, как перед ним плывут стены нежно-голубого цвета, белый потолок, привычная старая мебель. Уютные комнаты вдруг стали ареной преступления. Что должно произойти? Неужели эти стены будут заляпаны его кровью? Нет. Так нельзя. Нужно найти способ сбежать, запереться в какой-то комнате и забаррикадироваться, или всё-таки разбить что-нибудь об голову Маттиаса. Он, судя по всему, просто больной, так что несложно будет провести его… Как? Ноги подкашивались, мысли расплывались, Клеменс будто заново терял сознание. Маттиас привёл его на кухню: видимо, успел освоиться здесь за пару минут, пока брат был в отключке. — Ты уж извини, братец, — Маттиас усмехнулся и сжал Клеменса за плечи, обнимая. — Не хотел повредить тебе череп, но пришлось. Ты бы иначе меня не впустил. В следующее мгновение Клеменс оказался брошенным на стул за кухонным столом. Маттиас принялся шарить по полкам и ящикам, что-то доставая, открывая, пробуя на вкус. Он спрашивал, где лежит мука, сахар, масло, но Клеменс не мог ответить. Он гипнотизировал глазами подставку с ножами, которая стояла на тумбе в нескольких шагах от него. Нужно только добраться до них и… и что? Заколоть брата? Или угрожать ему и заставить уйти? Вот только Клеменс может упасть сразу же, как только встанет с места. Он аккуратно прикасался к месту удара, которое всё ещё пульсировало, и старался прислушиваться к словам брата, который увлечённо что-то рассказывал, продолжая доставать миски, тарелки, продукты. Он выглядел странно в дурацком красном костюме, с белым мехом на рукавах, которые уже успел присыпать мукой. Он выглядел счастливым. Это не был Маттиас. Это было нечто бесформенное, больное и жуткое. Его красная фигура расплывалась перед глазами, и когда он с улыбкой оборачивался, лицо тоже расплывалось, превращаясь в землистую маску. Клеменс клялся себе, что, каковы бы ни были намерения этого психа, нужно добраться до стойки с ножами… Он сделал попытку встать, но кухня такой каруселью закружилась перед ним, что он с болезненным воем упал обратно на своё место. — Ты чего плачешь? — заметил Маттиас и покачал головой. Он взбалтывал что-то венчиком в миске. — Я бы тоже поплакал, если бы не был так рад тебе. Знаешь, как я рад? А ты чего боишься-то? Ничего страшного не случится. Не бойся. Мы просто отпразднуем Рождество с тобой. Рождество уже завтра, ты понимаешь? Завтра, а у тебя в доме ни черта нет украшений, ёлка не украшенная стоит, что это такое? Мы просто нарядим её вместе. Но перед этим я сделаю пирог. Помнишь, как мы вместе с твоей мамой делали пироги на Рождество? Клеменс не смог вспомнить, да и не очень пытался. Он закрыл глаза и слушал. — Понимаешь, Клеменс, это просто было нечестно. Ты обещал вернуться за мной. Я очень тебя ждал. Ты и не проставляешь, что творилось в психушке, ой… ничего хорошего, конечно… только один человек, доктор… Тредсон? Доктор Тредсон работал со мной, но, к сожалению, недолго. Я успел понять всего одну вещь. Я ни в чём не виноват. Не виноват, понимаешь? Я только за это и держался. Я мечтал тебя найти и думал, что ты тоже знаешь, что я никого не убивал, а ты, малой, так и остался тормозом, ничего ты не знаешь. — Маттиас добродушно заулыбался. — Но я тебя не виню. Как я сбежал оттуда, это не очень-то и интересно, знаешь, суматоха там была такая, что сбежать могло хоть пол-лечебницы. И вот я снова стал свободным. Я очень хотел тебя найти. Но мне не хотелось тебя пугать, нет-нет. Поэтому я не приходил к тебе, я приходил к другим людям. Но мне с ними не нравилось. Мне не нравился их дух Рождества, у них его не было. Маттиас вымешивал тесто, неуклюже, но с усердием. Клеменс ничего не понимал из его слов, его тошнило. Он лишь чувствовал, что был в чём-то виновен, но не мог вспомнить, объяснить это самому себе. — Ты убивал их, — прохрипел он. Маттиас скривился: — Это было нетрудно… Клеменс совершал большую ошибку. Ему захотелось понять Маттиаса. Он начал думать и вспоминать. Вспоминать, каким Маттиас был раньше. Это было сложно, прошло много лет. Припоминая бессчётные лекции по психологии, Клеменс думал, что могло привести брата к убийствам, каковы причины его душевной болезни и, главное, зачем он на самом деле пришёл в его дом. Может, Маттиас говорил правду. Может, он и правда всего лишь хочет отпраздновать Рождество и уйти. Он так и остался обманутым мальчиком на всю жизнь — годы в психушке лишь сделали ребёнка жестоким, но не изменили сути. Маттиасу столько раз говорили о том, что он убил своих родителей, что ему захотелось проверить, действительно ли он на такое способен. Как оказалось, да. Маттиас не придавал убийствам особого значения, потому что убийство была чем-то, что легко мог совершить ребёнок. Клеменс тихо стонал, держа пальцы на висках и пытаясь собраться с мыслями. Ему показалось, что боль стала утихать. — Неужели ты не понимаешь… — проговорил он. Любое слово грозило вызвать у собеседника бешенство, приходилось быть осторожным. — Ничего уже не вернётся. Мне правда жаль, с тобой обошлись очень плохо… — Это так. — Но я ни в чём не виноват. Родители заставили меня забыть про тебя. Я сначала письма тебе писал, а их отбирали… и я забыл… А потом… когда я вспомнил о тебе, я писал в Брайрклифф, хотел узнать, что с тобой… Маттиас прервал его: — Ты не виноват. Я же говорю. Мы просто отпразднуем. И поедим пирог. Клеменс очень хотел бы в это верить. Он затих, а Маттиас продолжал свой бессвязный рассказ. Он оказался довольно болтливым. За все эти годы, был ли хоть кто-то, с кем он мог поговорить? Изливал ли он душу кому-то ещё? Вряд ли он рассказывал историю своей жизни всем тем, кого убивал. — Ты не представляешь, как мне было одиноко, — жаловался Маттиас. — Знаешь, как плохо от мысли, что ты навсегда заперт в одном и том же здании? А в одной камере? Знаешь, обидно, что я так испортил зрение в камере, мне теперь плохо видно твоё лицо… Маттиас вновь обернулся, чтобы посмотреть на ненаглядного братца, но обнаружил, что тот уже не сидит за столом, а тянется к тумбе с ножами. Маттиас далеко не сразу понял, что происходит. У Клеменса потемнело в глазах, и вместо того, чтобы схватить нож, он опрокинул всю стойку и упал на пол. — Ты… — Маттиас яростно засопел. — Ты чего?.. Так не поступают… так нельзя, понял? Он схватил Клеменса за шиворот. Тот барахтался и выбивался, отказываясь верить в то, что шанс спастись упущен. Маттиас снова ударил его по голове, чтобы Клеменс больше не смог стоять на ногах. Сопротивление ослабло, Маттиас потащил его обратно в гостиную, ругаясь и крича что-то о своём пироге. В гостиной уже чуть стемнело, голубые стены превратились в сиреневые, они снова плыли перед глазами и усугубляли тошноту. Клеменс получил пару ударов ногой под дых. Он кричал в надежде, что его услышат соседи. Он оказался привязанным к батарее обеими руками крепкой верёвкой. И верёвка была не единственным, что Маттиас принёс в своём красном мешке. Тяжело дыша, почти со стонами, Маттиас стал доставать из мешка ёлочные игрушки. — Я принёс их для тебя. Нравится? — прорычал Маттиас. Он держал в ладонях стеклянный шар и шерстяную зверушку. Зверушка явно была запачкана чем-то бурым. — Я позаимствовал их у тех, кому они не очень-то были нужны. Клеменс морщился, косо глядя на игрушки, которые Маттиас совал ему под нос. От них пахло кислой затхлостью. Наконец Клеменса стошнило. Маттиас подошёл к ёлке, стоявшей у стены. Проклятая ёлка. Клеменсу она вообще не была нужна, просто они с девушкой решили, что будет весело вместе нарядить её хотя бы на один день. Маттиас дрожащими пальцами повесил игрушки на ветвях. — Тебе нравится?! — он почти выкрикнул с плохо скрытой истерикой. Брат не отвечал и только неразборчиво мычал что-то, чем только сильнее бесил Маттиаса. Одну за другой он доставал из мешка игрушки, заляпанные давно высохшей кровью, обрывки гирлянд, развешивал их на ёлке и стенах. Но что-то было не так. Он видел, что Клеменсу явно не весело. Клеменсу больно. Он выплёвывает горькую слюну, что-то пытается сказать и дёргает привязанными руками. Маттиас метался, не зная, что ему важнее — успокоить брата, закончить наряжать ёлку или позаботиться о пироге: тесто так и осталось на столе. Это был провал. Всё уже было кончено, и Маттиас не мог больше ничего сделать, кроме как пойти на кухню и вернуться, неся что-то в руках. Что-то оказалось ножом. — Нет. Нет-нет-нет-нет… — прошептал Клеменс, ближе прижимаясь к батарее, будто это могло его спасти. От страха и боли не было сил соображать. Он напрягал связки, думая, что в уговорах есть смысл. Маттиас неумолимо приближался к нему. Это не должно было кончиться так. Он всё представлял иначе. Он тысячу раз представлял своё возвращение. Думал, что брат хоть немножко обрадуется. Он должен был сразу узнать его ещё на пороге и обнять, и тогда бы не пришлось использовать молоток, и тогда бы всё было по-другому. Всё было бы так же, как в тот вечер в Брайрклиффе много лет назад… Маттиас навеки застрял в том сказочном предрождественском вечере и отказывался понимать, что Клеменс вырос. Долгий путь был проделан зря. Тот вечер не вернуть, не прожить снова, сломанную жизнь не переиграть, не вернуть маму и папу… И этот парень, что валяется на полу и не может даже крикнуть в полный голос, потому что Маттиас отбил ему мозги, он уже ничем не поможет. — Это несправедливо, — сказал Маттиас, склоняясь над ним. Подслеповатые глаза невидяще скользили по лицу Клеменса. — Всё то, что с нами произошло… Чёрт! Как выключить эту чёртову музыку?! В комнате было тихо. — М… музыку?.. — Ты разве не слышишь? Не слышишь?! Она играет здесь всё время, что я здесь нахожусь! Доминику-нику-нику… долгий путь не надоел!.. — громко от раздражения пропел Маттиас, в такт размахивая ножом по воздуху. — Господи, отпусти меня!!! Я ни в чём не виноват… — Я тоже, Клем, я тоже. — Я хотел тебя найти, я писал тебе!.. письма! Умоляю… Клеменс был так занят своими визгливыми мольбами, что не увидел, как Маттиас заносит руку для удара. Нож легко разорвал ткань рубашки и мясо, войдя куда-то в живот. Клеменс вопил от боли, но, что удивительно, боль была не всем, о чём он мог думать. «Ящик. Нижний ящик стола», — это всё, что он смог выхаркнуть между криками и матернёй. Маттиас замотал головой и рванул ножом, отчего Клеменс дёрнулся и обмяк. Крики сменились бульканьем и хрипом. Маттиас плакал, он не хотел делать это долго и мучительно, но руки не слушались, и понадобилось много времени, чтобы довести дело до конца. Он испачкал рукава, белый мех стал тёмно-красным. Его сапоги чавкали по красной луже, пока он, всхлипывая, продолжал втыкать нож в мёртвое тело. Клеменс так и не смог заставить брата остановиться и открыть проклятый ящик стола, найти там письмо, которое он написал в Брайрклифф ещё будучи маленьким мальчиком, а также те письма от руководства лечебницы, в которых мистера Клеменса Ханнигана уведомляли о том, что пациент Маттиас Харальдссон якобы давно уже умер естественной смертью. Клеменс так и не объяснил брату, как ему на самом деле было жаль. Ему было жаль, что четырнадцать лет назад он бросил его и забыл. В воздухе стоял тошнотворный мясной запах тёплой крови. Маттиас бросил нож в сторону и разрыдался. Он не хотел, чтобы его визит к брату закончился так же, как все предыдущие. Вот Клеменс мёртв. Маттиас знал, что скоро прекратит и свою жизнь тоже. В тюрьму, на электрический стул или снова в психушку — не важно, он всё равно больше не хочет жить и не будет. Он плакал долго, как никогда в жизни не плакал. Он обнимал труп и хотел растерзать его на мелкие куски, но не мог найти в себе сил слезть с пропитанного кровью тела. В конце концов Маттиас успокоился. Он отстранился от трупа и рассеянно провёл рукой по красной каше развороченных внутренностей. Его ладонь остановилась на чём-то гладком и округлом. Это была почка. Не без усилий Маттиас вырвал её. Он ни о чём не думал, идея возникла сама собой. Порывшись в своём мешке, он нашёл обрывок металлической проволоки и с её помощью повесил почку на ветвь ёлочки. Смотрелось безумно красиво, и Маттиас заулыбался. Размазав по лицу слёзы и кровь, он захохотал. Наконец-то он знал, что делать. Он начал снимать с ёлки стеклянные и пластиковые украшения, чтобы заменить их на более подходящие случаю.~~~
Девушка Клеменса в тот вечер засиделась с подругами и уже опаздывала, зато родители приехали как раз в назначенное время. Они были слегка обеспокоены тем, что Клеменс весь день не отвечал на звонки. Но в гостиной горел свет, значит, всё было в порядке. Ханниганы смело поднялись на крыльцо и позвонили. Дверь им открыл незнакомец в нелепом красном костюме Санты, прячущий руки за спиной. Он был абсолютно спокоен и смотрел будто бы сквозь этих людей. — Извините… кто вы такой? — спросила миссис Ханниган встревоженно, пытаясь заглянуть за его спину и надеясь увидеть сына. Незнакомец проигнорировал вопрос и со слабой улыбкой сказал: — Я рад вас видеть. Нет, правда. Мы с Клемом уже нарядили ёлку. Получилось очень красиво. Хотите взглянуть?