Drinking Buddies

      — …а главное, сэр, держитесь правой стороны и не приближайтесь к заключенному слишком близ…       — Заканчивай, сынок! Я, по-твоему, похож на долбанную Кларису?!       Молодой офицер до ушей залился краской, пробормотал что-то об инструкциях и долге, и загромыхал ключами.       Буллок раздраженно наблюдал за ним из-под полуприкрытых век. День не задался с самого утра, вернее — с того момента, когда в готэмскую редакцию пришла очередная шифровка от психопата. Буллок привычно мучился бессонницей и похмельем. Голова раскалывалась: к непогоде — тучи который день висели над Готэмом, но так и не могли разродиться снегом. Помог бы опохмел, только фляжку вместе с табельным оружием пришлось оставить у проходной.       К черту все! К черту тюремных надзирателей и их сраные правила!       Сколько денег утекает из карманов честных налогоплательщиков на содержание этого вольера с тиграми? Или сказать лучше — с бешеными псами, которых язык не повернется назвать людьми и которых гуманнее пристрелить. Буллок так бы и поступил. О, да! Будь его воля, он так бы и сделал прямо сейчас!       Пристрелил бы всех грабителей.       Всех серийных убийц.       Всех террористов.       Всех гребаных мафиози, имеющих несчастье провести свои лучшие годы в худшем месте на земле!       Блэкгейт питался отбросами общества, пил их дыхание, пот, экскременты, обгладывал до костей, высасывая самое вкусное, что есть у людей.       Высасывая души.       Буллоку нравилось думать, что однажды он тоже лишился своей: без души и совести в Готэме выживать гораздо проще.       Коридоры множились, дверные засовы лязгали за спиной. Буллок не мог вспомнить, было ли в прошлый раз так много замков, пропускных пунктов, надзирателей, решеток? Несколько лет назад, когда по подложному обвинению осудили Гордона, они виделись на спортивной площадке практически без надзора, и не сказать бы, что Джимбо пользовался в тюрьме какими-то льготами. Более того: полицейских здесь совсем не любили. Но все-таки Гордон сумел доказать свою невиновность и вот теперь он — комиссар полиции Готэма.       Буллок поморщился как от боли, провел языком по губам: они снова предательски пересохли, в горле — как в пустыне, в висках — дробными барабанами пульс. Непогода надвигалась. Может, к ночи выпадет снег. Да уж поскорее бы! Покончить с этим неприятным, совершенно незапланированным визитом в рамках разрешенных двадцати минут. Как пластырь оторвать…       Буллок помнил побелевшие глаза Гордона, его жесткий голос:       — Речь идет о детях! Понимаете вы это?! О детях!       И собственный — ломанный, сожженный бесчисленным количеством спиртного:       — Тем более, Джим! Мы должны использовать все возможности, чтобы установить личность этого «Судьи»! Специалисты все еще бьются над расшифровкой его криптограмм, и ты мог бы поехать…       — Я подумаю.       Ответил — как отмахнулся. Повернувшись на пятках, зашагал к кабинету.       — Джим! — окликнул Буллок, и получил в ответ еще более раздраженное:       — Да подумаю я!       И удар захлопываемой двери.       Буллок вытер лоб дрожащей рукой. Чего он ожидал? Новый комиссар — новые законы. В его свежеотстроенном, с иголочки чистеньком городе появились новые правила, где Джиму Гордону нет нужды пачкать руки об очередного неуловимого маньяка (Судья? Ха! Ироничная кличка для серийного убийцы в городе, где преступников больше, чем полицейских), угрожающего устроить массовую резню прямо под Рождество. И не пристало самому наведываться в Блэкгейт. И совершенно недосуг вспоминать о старых друзьях. Будь то сам Буллок или…       — Прошу сюда, детектив, — прервал размышления надзиратель, распахивая последнюю дверь и впуская в коридор немного болезненно-желтого света.       Спрятав мокрые ладони в карманы пальто — и почему он разнервничался? Так глупо! Он просто получит информацию и уйдет, как уходил всегда! — Буллок вошел в камеру и бросил как можно небрежнее, словно совершал некий обязательный ритуал, от которого потом совершенно точно захочется вымыться:       — Привет, Пингвин.       Маленький человечек вскинул лицо. Его глаза — всегда яркие, цепкие, — вспыхнули узнаванием, затем яростью.       Буллок подумал, что сейчас самое время закрыть уши — и не прогадал.       Человек бросился через стол, целясь скрюченными пальцами Буллоку в горло, и завопил, срываясь на фальцет:       — Убью! Кожу сдеру! Выпущу кишки! И тебе! И Гордону! И Барбаре! И…       Его рванули за плечи. Пингвин поперхнулся словами и плюхнулся обратно на стул. Его глаза стали круглыми и бессмысленными как бутылочные стекляшки, а в подбородок ткнулась резиновая дубинка надзирателя.       Буллок криво усмехнулся и ответил:       — Что ж, я тоже невероятно рад тебя видеть… Освальд.       Его имя было таким же нелепым и вычурным, как его костюмы, но нравилось Пингвину гораздо больше прозвища. Ну, действительно? Что за кличка для гангстера? Смеяться охота!       Даже в лучшие времена прозвище обнажало его до костей, вытряхивало из многослойного дорогого костюма, из непропорционально огромного кресла, из помпезного кабинета с винтажной мебелью, камином, гигантскими люстрами, только подчеркивающими несуразность их хозяина.       Сейчас перед Буллоком сидел просто взъерошенный щуплый коротышка в безразмерной робе заключенного.       — Детектив… — прохрипел он, переводя дыхание и белея от касания дубинки.       — Капитан, — поправил Буллок.       Пингвин скривил губы в омерзительной улыбочке, от чего стал еще отвратительнее.       Полгода заключения не пошли ему на пользу: пропала холеная округлость щек, нос заострился и будто бы стал еще длиннее, и весь Пингвин состоял из натянутых нервов, какой-то наркоманской дрожи, сплошных острых углов. Буллок не сомневался: будь у гангстера нож — всадил бы полицейскому в горло, не раздумывая.       Но за его спиной все еще возвышался молчаливый тюремщик, и ярость схлынула, уступив место фальшивой угодливости.       — Конечно, капитан! — Пингвин нервно и быстро облизал тонкие губы — на нижней темнел кровоподтек. — Чем обязан визиту?       Удивительно, насколько быстро менялось его настроение: только что яростно визжал, как гребаная баньши, а теперь улыбается так, будто вот-вот лишится чувств от восторга.       — Нужна помощь, — сухо отчеканил Буллок. — Информация.       Пингвин аккуратно отодвинулся от дубинки надзирателя, и звякнула цепь. Наверняка, его ноги скованны между собой так же, как и руки. Наверняка, в кандалах, без трости и без ортреза на травмированной лодыжке передвигаться ему тяжелее, чем обычно. И наверняка, Пингвину есть, что рассказать, кроме своих кровавых фантазий.       — Забавно, — негромко произнес гангстер, глядя стеклянно поблескивающими глазами, один из которых, вспомнил Буллок, действительно был искусственным и прятался за отросшей челкой. — Неужели я все еще нужен городу, даже если город избавился от меня, бросив за решетку, как животное? Или лучше сказать — не городу, а Гордону? Почему же рыцарь в белом плаще не пришел сам? Боялся запачкаться, придя в клетку к такому чудовищу? Послал своего верного пса, а, Буллок?       Последнее он выплюнул вместе с капельками слюны. Голос опять возбужденно зазвенел, приближаясь к опасно высокому порогу. Буллок скрипнул зубами и склонился над столом, наплевав на инструкции и сокращая расстояние между собой и гангстером.       — Послушай, Пингвин! — сипло заговорил он, до белых костяшек сжимая кулаки и едва сдерживаясь, чтобы за шиворот не встряхнуть мерзавца. — Приберег бы ты свои обиды, лады? Хочешь поквитаться? Прекрасно! Так расквитайся лично!       — О! Я с радостью воспользуюсь твоим разрешением! — оскалился тот, но Буллок продолжал, не слушая:       — Хоть со мной, хоть с Гордоном. Вот только время для этого не подходящее! Совсем не подходящее, сечешь? Не когда по городу разгуливает массовый убийца!       — Хотя мне и осталось до освобождения каких-то жалких девять с половиной лет, но, боюсь, не доживу.       — На кону человеческие жизни!       — О, ради бога! Не смеши!       — Жизни детей! — он обрушил кулак на стол. — Что бы ты сказал, если б кто-то объявил себя новым королем Готэма, которому одному разрешено карать и миловать? В том числе сирот, которые виноваты лишь в том, что попали в приют Фальконе?!       Пингвин отпрянул. Наручники звякнули, зацепившись за край стола.       Буллок тяжело дышал, глотая вязкую слюну. Он почувствовал себя уставшим. Совершенно уставшим и старым. В такие моменты Буллоку хотелось уехать из города. Сменить значок полицейского на что-то более спокойное. Ночевать дома. Пить хороший виски по праздникам. Просыпаться с любимой женщиной.       Но он снова просыпался в холостяцкой квартире, и голова гудела после дрянного пойла, и город за окном сыто пыхтел, развалившись между двумя берегами, как пьяница между бедер проститутки. А где-то там, прячась в декабрьской темноте, выжидал Судья, готовясь нанести удар по самым незащищенным и юным гражданам Готэма.       Булок вытер вспотевший лоб. Выпить бы…       — Кто он?       Вопрос прозвучал на удивление тихо и напряженно.       — Мы не знаем, — ответил Буллок, со стыдом признавая собственную некомпетентность. — Он называет себя Судьей и хвалится своими «достижениями» в готэмской редакции. За последние пару месяцев он убил восемнадцать человек. Совершенно бессистемно, мужчин и женщин. Трое его жертв — подростки…       Пингвин вскинул острый подбородок.       — Судья, не так ли? Я должен был догадаться.       — Ты знаешь? — Буллок снова навалился на стол. — Если да, то…       К его разочарованию, Пингвин лишь покачал головой.       — Я просто читаю газеты, — ответил он. — Даже в тюрьме хочется быть в курсе событий, происходящих в моем городе.       Он особенно выделил слово «моем», и Буллок снова сдавил кулаки.       — Теперь он грозится убить сирот. Что, если бы в их числе оказался твой…       — Не будем об этом! — нервно перебил Пингвин и его взгляд враждебно полыхнул.       — Надеюсь, полиции хватило ума не налажать в этот раз и эвакуировать детей?       — Мы это сделали. Но сразу же получили новую шифровку. Судья обещает найти их всех, и выслал список жертв по порядку.       — Что за список?       — Мы все еще бьемся над расшифровкой.       — Боюсь, я ничем не смогу помочь, — Пингвин откинулся на спинку стула и поджал губы.       Встретившись с ним глазами, Буллок подумал, что никогда не поймет, что в голове у этого маленького, странного человека, умеющего быстро перескакивать с эмоции на эмоцию и находиться на три шага впереди остальных. Может, поэтому он и протянул столь долго. Может, поэтому его и ненавидел каждый полицейский в городе. И многие из тех, кто карабкался вверх по криминальной иерархии Готэма, кто раз за разом опрокидывал Пингвина, но неизменно оказывался поверженным этим настырным человеком с непомерными амбициями и фантастической живучестью.       — Понимаешь ли, — небрежно продолжил гангстер, буравя Буллока взглядом. — Не сосчитать, сколько раз я спасал мой любимый Готэм от монстров Стрэнджа, от террористов вроде братьев Валеска, от нечистых на руку политиков, от солдат Бейна, наконец. И что я в итоге получаю? Может быть, благодарность? Может быть, обещанную амнистию? Может, граждане хотят видеть меня новым мэром, действительно заботящимся о городе?! — Он истерично хохотнул и, скрипнув зубами, с ненавистью выплюнул: — Нет! Меня хотят видеть за решеткой! Но когда в городе появляется новая угроза, ищут помощи у меня! У меня! — Пингвин пожал плечами, кривя губы и дрожа, как в лихорадке. — И что же я должен ответить на твою просьбу, Буллок?!       — Чего ты хочешь? — прохрипел тот. — Срок тебе не скостят, не надейся! Никто не станет подавать на аппеляцию, пока…       Пингвин снова пожал плечами и перебил:       — Не беспокойся, я давно уже не рассчитываю на снисхождение Гордона. Его заботит только он сам. К несчастью, я не вхожу даже в круг избранных, а потому попрошу только о том, что могу получить.       Он выдержал паузу. От этой напускной театральщины сводило зубы, но Буллок все-таки спросил:       — Например?       — Например, угостить хорошей выпивкой.       Буллок не удержался и фыркнул, настолько нелепой показалась ему просьба. Пингвин ответно усмехнулся, но продолжил:       — Не просто хорошей выпивкой! Элитной! Ты, например, знаешь, что во Франции выращивается виноград, из которого изготавливается самый дорогой коньяк? Он называется «Черная жемчужина» и стоит десять тысяч долларов за бутылку!       — Пингвин, что ты несешь? — начал Буллок, но гангстер остановил его легким движением ладони:       — Их продают только по приглашениям! Или если ты сам являешься французом, — Пингвин закатил глаза и покачал головой, будто уже перекатывал на языке вкус элитного пойла. Буллок молчал, по-бычьи раздувая ноздри. Что-то было не так. Пингвин, конечно, тот еще псих, но что-то сейчас было определенно не так, а гангстер продолжал: — Когда я выйду на свободу, обязательно отмечу это событие покупкой «Черной жемчужины». А, может, забуду обиды и пошлю старым друзьям из полиции бутылочку ирландского виски. Разве ты не хотел бы напиться до зеленых чертей? Уверен, одна рюмка этого сокровища способна решить любые вопросы!       Он замолчал, прожигая Буллока взглядом. Улыбка держалась на лице как приклеенная, но вместе с ней во взгляде читалась настойчивая просьба. Буллок сглотнул, опять оттирая лицо рукавом.       — И маленькая бутылочка мартини, — закончил Пингвин. — Та, что осталась в моем баре. Я бы хотел, чтобы никто не разбил ее к моему возвращению. Пойми, капитан, она мне дорога. Ты ведь понимаешь?       В голове Буллока что-то щелкнуло.       Выпрямившись, он уставился на Пингвина. На этого чертовски хитрого сукина сына. На человека, обводившего вокруг пальца сильнейших игроков криминального мира, и так глупо попавшегося теперь!       Чертов Пингвин. Он все еще не изменился, этот мелкий ублюдок с взъерошенным загривком, который на деле оказался самой зубастой тварью в Готэме.       Буллоку захотелось закричать от радости и похлопать гангстера по плечу. Но вместо этого сцепил пальцы в замок и спокойно ответил:       — Мечтай, Пингвин! Только это тебе и остается. И я даже не буду врать, что ты этого не заслужил! Ты, маленький бесполезный ублюдок!       Он поднялся рывком, и железные ножки стула проехались по бетонному полу.       — Я заслужил больше, чем любой в Готэме! Чем любой в ДжиСиПиДи! Ты, бесполезный алкоголик! — в ярости прокричал Пингвин. Он тоже подскочил, но шлепнулся обратно, остановленный железной хваткой надзирателя.       Буллок в раздражении надвинул шляпу и зашагал к выходу, бросив через плечо:       — Катись к черту, Пингвин!       — Катись туда же, Буллок! — в спину прилетел истеричный ответ. — И привет Гордону!       Буллок уже не слушал.       Эхо шагов отголоском пульса колотилось в висках. Он шел обратно, мимо железных дверей, затхлых камер, наружу, к свежести зимнего вечера. Он думал о том, что сказал этот мелкий поганец. О том, как он это сказал. А еще о том, что кроме самого Буллока вряд ли кто-то додумается связать разговор о выпивке с ценной информацией, которая могла бы привести его к Судье.       Думал о новом, открывшимся на окраине Готэма клубе «Черная жемчужина».       Думал о владельце клуба по прозвищу Француз, которого просто необходимо допросить в ближайшее время.       Думал о зеленых чертях после ирландского виски, и под чертями он подразумевал, конечно, Эдварда Нигму — вот кто сможет разобрать шифрованные криптограммы!       А еще об одном очень дорогом для Пингвина мальчике.       И, пожалуй, о том, как объясниться с комиссаром. Но это сейчас заботило Буллока меньше всего. В конце концов, именно он, а не Гордон, принял много лет назад то приглашение Пингвина. Он, а не Гордон, напился с ним в бывшем клубе Фиш. И он, а не Гордон, вытаскивал пингвинью задницу из передряг, на людях продолжая играть во взаимную вражду.       Получалось до сих пор неплохо.       Криво ухмыльнувшись, Буллок откупорил, наконец, флягу, и сделал долгожданный глоток. На душе заметно полегчало.