Анти-гейша

Птицы над Домом Вечного Рая начинают умирать. Они срываются с небес и разбиваются о землю. Одни прихожане говорят, это из-за жары. Другие молвят, всему виною загадочная болезнь, что подкосила растения, а теперь перекинулась на зверей и птиц. Но под крышей дома, окруженного цветом лотосов, внешний недуг никому не угрожает: здесь уже копится свой собственный. Весть о женитьбе основателя распространяется среди культистов заразной болезнью. Её тяжкие симптомы нарастают с каждым днём, не давая никому покоя, оставляя ночи бессонными за шитьём и ремёслами, а дни — полными суеты и тщательных приготовлений. Дата свадьбы неуклонно близится, назначенная на ближайшее полнолуние — Доума явно не хочет долго ждать. Ждать не желает и Шинобу. Каждый день, выходя в сад, она боится, что ворона не прилетит, а свалится камнем вниз, как другие пернатые. Но птица всегда на своём месте, как часовой. Единственная нить, ведущая прочь из золотой клетки. Что ни день, то на Шинобу примеряют свадебное кимоно. Порой швеи ухитряются что-нибудь стачать или отпороть прямо на ней — нужно, чтобы каждый слой сидел безупречно. Как-то раз помощница в спешке колет Шинобу иглой чуть выше запястья и потом долго раскланивается в извинениях. Её зовут Мико-сан, и она очень завидует невесте их лучезарного основателя. В нём она видит спасение и смысл своей жизни. Шинобу очень хочется сказать ей, чтобы она бежала прочь от этого места, не оглядываясь. За два дня до церемонии привозят белую утикакэ (1), расшитую журавлями, стрекозами и бабочками. Шинобу смотрит на себя в зеркало и думает, что белый цвет ей не к лицу. После примерки, оставшись одна, она проверяет ножны своей катаны, а потом прокалывает её острием палец. Капля-другая крови падает в прозрачный сосуд, где, смешавшись с водой, окрашивает её в глубокий лиловый. Шинобу выливает воду, чтобы никто не увидел. В день свадьбы она растворяет в воде последние остатки своего глициниевого порошка и выпивает их. Доума приходит к ней с закатом, наряженный в чёрное кимоно, с золотым веером в руке. С плеч его спадает плащом тьма с пурпурными лентами, светло-латунные волосы подвязаны в высокий хвост. Когтистая лапа зверя тянется к добыче — в этот раз наверняка. Сходя со ступеней, Шинобу сжимает ручонкой его гигантскую ладонь, на которой легко могла бы поместиться целиком. Проверяет его силу, хоть и знает, что та непостижимо велика. И следует за зверем в чащу. Деревня культа шумит радостным гомоном и звенит бубенцами. Парадные кимоно гостей — цвета кровавой пены. Среди их бурой суеты Шинобу светится, точно белый лебедь на глади ночного озера. Снежный купол её вуали качается, но исправно несёт свою службу: покрывает воткнутые в объемный свадебный парик тонкие заколки-рожки — неприглядное, но обязательное напоминание о женском демоническом начале. Шинобу кажется смешным нести на себе поддельные рога, когда подлинный демон, нисколько не скрываясь, вышагивает с нею рука об руку. Но улыбается она не поэтому. Вечного рая не существует. Счастье — лишь миг, зависший порхающим бражником над цветками. Тонкое стекло всегда ломается и крошится под жадными клыками зла. Осколки его слезами сыплются на могилы умерших, а тем, кто выжил, врезаются под кожу в вечном напоминании. Шинобу могла бы быть счастлива в эту ночь: её берёт в жёны мужчина богатый, красивый и ласковый. Как жаль, что вместе с тем мужчина этот — бесчувственный ублюдок, лишивший жизни множество людей, с улыбкой ангела порушивший множество чужих счастий. Включая её собственное. Шинобу благодарно склоняет голову в ответ на одно из пожеланий молодожёнам. Как счастлива она, что Канао, Аой и девочки не увидят её в столь позорном качестве! Как хорошо, что не увидит Томиока-сан: интересно, он бы посмеялся? Или вновь бы ничего не ответил? Шинадзугава-сан, должно быть, скорчил бы неодобрительную гримасу, а Ояката-сама моргнул бы слепыми глазами, склоняя голову в понимании. Так надо, и скоро её миссия будет завершена. Она ждала, что станет себя ненавидеть, что испытает стыд. Но этого не случается даже тогда, когда они с Доумой, стоя в помещении для обрядов, обмахиваемые бумажными лентами, клянутся друг другу в вечной преданности. Раз, два, три; цветные фонарики взмывают вверх, рисовое вино жжёт Шинобу рот, а у Доумы на тонких губах остаются незаметные следы её помады, отпечатавшейся на крохотном блюдце. Это их первый непрямой поцелуй, обещание скорой смерти, и у Шинобу кровь в жилах стынет. Она даёт мужу клятву быть рядом с ним до конца их дней, и ни одно её слово не является ложью. Палач надевает жертве на палец кольцо — символ ограничения в преддверии неизбежной казни. На огромной руке Доумы платиновый обруч теряется — кажется тонкой проволокой. На пальчике Шинобу он поёт светом в унисон с праздничной сякухати (2). Первая нота в её (его) погребальной песне. Во дворе главного дома горят факелы, бьют барабаны размером с бочки и танцуют ряженые. Прихожане хлопают в ладоши, встречая Доуму с женой, и не видят, как из густеющей тьмы смотрят на них, затаившись, десятки горящих глаз. Низшие демоны привлечены громкими звуками и полны предчувствия скорой крови, но никто из них не осмелится ступить во владения Высшей Луны. В большом молитвенном зале давно накрыт банкет, а на пьедестале основателя готовы теперь уже две подушки. Для него и для неё. Гости шелестят, точно затаившиеся полевые травы перед грозой, ожидая появления жены в новых одеяниях. Ей положено нарядное кимоно, расшитое заморскими малиновыми цветами и птицами с хвостом-водопадом, а она, сбросив тяжесть свадебных одежд, склоняется, обнаженная, над иссиня-чёрной стопкой охотничьей формы. Руки привычными движениями застегивают пуговицы, затягивают ремень, заправляют хакама в повязки на голенях. Когда она выходит к Доуме, в руках её — объявление войны: катана Ничирин с лепестками цветов на гарде (3). На спине её — объявление войны: «Уничтожить». Всё её тело, вся она, внутри и снаружи — объявление войны. Что бы он ни сделал на столь дерзновенный выпад в его сторону, Шинобу готова. К веерам его, к когтям, к клыкам, к техникам крови — она готова. Но не к удовлетворённой улыбке, будто другого от неё и не ждали. Доума подходит так близко, как только муж имеет право подойти, подцепляет изогнутым когтем её подбородок к себе. Говорит: — Как ты прекрасна, сокровище моё, — и глядит на неё с больным обожанием, будто одержимый коллекционер на редкий камень. А Шинобу приподнимает уголки рта и глядит в ответ так, будто он уже труп. Доума выводит молодую жену к гостям, и тишина зависает в зале всего на пару мгновений — потом тут же разлетается вдребезги радостными восклицаниями и поздравлениями. Шинобу смотрит на гостей, смотрит в пустые глаза мёртвой охлаждённой рыбы на столе, и понимает, что у всех кругом — такие же. Видят на невесте военную форму в нарушение всех традиций — но им и дела нет. Видят у невесты в руках катану — будто не замечают. Готовы одобрить всё, что скажут, готовы принять всё, что назовут для них благом. Их дорога в Вечный Рай — шаг в пропасть с завязанными глазами. Отличается ли она от них? Под отрывистые отзвуки бивы (4) гости благодарят молодых за подарки и торжество, просят передать богам наилучшие пожелания для них и умоляют Шинобу заботиться о том, чтобы супруг всегда был сыт. Шинобу бессовестно хихикает, прикрывая ладошкой рот, и услужливо кивает: она позаботится. — Ты почти ничего не ешь, — укоряет Доума, заметно наклоняясь к ней в разгар всеобщей трапезы. — Как и ты, — Шинобу поспешно исправляется, отправляя в рот немного водорослей комбу. — Ждёшь главного блюда, мой супруг? Доума прикрывает веером отблеск клыков — лунное затмение. Ответа им обоим не надо. Первое главное блюдо вносят немногим позже. Это приготовленная на огне целиковая туша дикого вепря. Шинобу наблюдает, как слуги разделывают жаркое, и вспоминает одного мальчика с кабаньей головой, которому она обещала никогда не умирать. На языке её — горький прилив решимости. Второе главное блюдо сделано из бамбука и шириной с руку Шинобу до локтя. Наполненное водой, блюдо долго блуждает по всему залу, собирая капли крови гостей. Маленькие иглы прокалывают палец за пальцем в торжественной многозначительности тишины. Кап. Кап. Кап. Шинобу не задаёт вопроса о том, что будет. Она в курсе, что демоны делают с кровью. Она вопрошает лишь: — Почему? — Не бойся, это лишь знак их сопричастности, — когтистая рука с лаской проскальзывает по её спине. Шинобу незаметно вздрагивает. «Нет, это ещё одно твоё испытание мне». Струна бивы дёргается в нервном исступлении. Бьётся, как артерия под кожей. Всё быстрее, быстрее, будто спешит оборваться. Блюдо плывёт выше и выше на руках молодожёнов. Шинобу обещает себе не закрывать глаза. Она хочет ощущать всё до конца. Они пьют одновременно. Всего несколько глотков. Даже сидя, Доума куда выше жены, и держать блюдо ровно не выходит. Несколько капель мимо — вниз по её шее. Она успевает стереть прежде, чем он заметит. В горле у неё — нотка кровавого металла, призрачная, в сотню раз умноженная чутьём истребительницы демонов. Шинобу больше не голодна. Доума голоден до радужных сумерек в глазах. Ему подносят рис, жаркое и вино, но жадная радуга скользит лишь по зеленовато-розовым крыльям бабочки. Он знает, каким будет третье, самое главное блюдо. И самое главное блюдо тоже об этом знает.