Невесомые чувства

— Здравствуй, — негромко произнёс Костя, ощущая, как слева в груди что-то ощутимо тянет. Как глупо и нелепо они расстались! Как они были счастливы! Почему всё так закончилось?.. — Привет, — подняв взгляд на подошедшего мужчину, с заминкой ответил Безруков. Он явно не ожидал такой встречи. — Как дела? — сделав глоток своего турецкого кофе, Хабенский удобнее устроился на стуле, как бы давая этим понять, что готов к продолжительному разговору. — Хорошо. Сам как? — поставив смартфон на блокировку, напряжённо ответил Сергей. — Не жалуюсь. Как там твоя книга? — Уже издана. — Сдружился с Мироновым? — Да. Эта история нас сблизила. — Думаешь продолжать свою писательскую карьеру? Безруков покачал головой: — Было бы что продолжать. Ну, а как твоя работа? Как в клинике? — Я ушёл работать в обычную бюджетную больницу. И пока не пожалел о своём решении, — Константин всматривался в светлые и такие чужие глаза Серёжи. Видел, что те смотрят обыденно, отчуждённо. А когда-то всё было иначе… — Необычное решение, — сдержанно прокомментировал услышанное Безруков. — Да, но Ваня меня поддержал, — ухмыльнулся Хабенский. Сергей вспомнил того парня, с которым видел бывшего. Потёр подбородок. — Слушай, раз уж мы встретились… Нам нужно развестись. Всё думал, как связаться с тобой. Мужчине было немного неловко всё это говорить, но Олег дал понять, что чем быстрее он это сделает, тем лучше. Хабенский на несколько секунд изменился в лице, затем медленно поднёс скучную белую чашку к губам и сделал глоток. Словно хотел запить услышанное. — Для этого нужно лететь в ту страну, где мы скрепили отношения. Но, вроде, сейчас это уже можно делать на специальном сайте, достаточно распечатать документы, заполнить их и отправить сканы. — Это хорошо, потому что лететь я никуда не планирую, — кивнул Безруков. — Можешь прислать мне на почту всё, что нужно? — Да, — помолчав, глухо произнёс Костя. — Буду ждать. — Из бана убрать не забудь. Безруков улыбнулся. Так улыбаются знакомым, с которыми сталкиваются на улице. Хабенскому вдруг стало по-настоящему больно. И эта боль поразила его, ведь кардиолог был уверен, что пережил расставание, смирился с ним, готов двигаться дальше. Уже двигается. Но что это за чувства тогда сковали грудную клетку? — Мне пора, — несколько суетливо сказал Сергей, убрав смартфон в карман джинсов, и вставая. — Приятно было поболтать. — Я уж заметил, как приятно, — сварливо и даже зло произнёс Константин. Он понимал, что не надо так себя вести, что это просто перечёркивает равнодушие, которого следовало держаться. Понимал, но ничего не мог с собой поделать. Их взгляды встретились. Сергей первым отвернулся и, больше ничего не сказав, вышел из кофейни. Хабенскому хотелось догнать его, треснуть пару раз по морде, а потом прижать к себе и сказать: «Ну почему мы такие кретины? Почему мы всё просрали?». …Серёжа пришёл домой с покупками. Он решил попробовать потоптаться у плиты, чтобы сделать приятное Олегу. Нельзя ведь всё время питаться ресторанной едой. Пока мужчина снимал кроссовки, в коридоре возник Меньшиков. — Привет, — улыбнулся он, забирая у Безрукова пакет и касаясь губами его губ. — Привет, — мягко ответил Сергей, ответив на лёгкий поцелуй. — Сегодня я готовлю. Надеюсь, не спалю кухню… — Я в предвкушении, — довольно ухмыльнулся Олег. — Хочу сделать стейки и запеканку. Кажется, я помню рецепты. — Классно. Они прошли на кухню. Как же приятно и уютно было в новой квартире! Как здорово было строить быт и семью с нуля! Безруков испытывал воодушевление. А ещё он думал, что надо бы познакомить Олега с матерью, ведь они ещё ни разу не виделись. — Я сегодня видел Костю, — сказал он, моя руки. — Да? И… что? — Меньшиков повернулся к Сергею и чуть прищурился. Ревность полоснула по внутренностям, но он привык не показывать этого чувства. В глубине души ещё сидел страх, что мужчина вернётся к Хабенскому, а то, что они ещё не развелись, просто подливало масла в огонь. — Я напомнил ему про развод. Он обещал прислать всё мне на почту. Оказывается, можно через сайт это дело оформить. — До чего дошёл прогресс, — невольно улыбнулся Олег. — Я рад. Давно пора с этим покончить. — Да. Сегодня же займусь, — Безруков начал доставать из пакета продукты, которые приобрёл. Меньшиков провёл ладонью по чёрным, уже давно тронутым сединой волосам ладонью, и сел за стол. Он с нежностью наблюдал за Сергеем, на которого падал дневной весенний свет, щедро сочащийся из большого окна. Иногда он сам не верил своему счастью. Проснётся, бывало, да и смотрит на Серёжу, затаив дыхание. Столько лет прошло впустую, спущено в никуда, но, может быть, так и должно было случиться, чтобы теперь они снова встретились? Чтобы были вместе до конца своих дней? Меньшиков и подумать не мог, что его самые смелые мечты станут реальностью. И что же это, если не чудо, волшебство, магия? Судьба… — Ты что так смотришь? — улыбнулся Безруков, убирая уже пустой пакет. — Просто… я тебя люблю, — негромко, с лёгкой хрипотцой отозвался Олег. Сергей сглотнул, на его лице отразилось приятное волнение. — И я тебя люблю, — тихо, но твёрдо ответил он. — Иди ко мне, — Меньшиков протянул Серёже руку. Тот подошёл, взял любовника за ладонь, сел на его колено. Он чувствовал себя немного неловко и «не по годам» в таком положении, но, всё же, в этом было что-то приятное, волнующее. — Ты сегодня что-нибудь почувствовал к Хабенскому, когда встретил его? — тщательно скрывая ревность в голосе, Меньшиков провёл ладонью по спине Безрукова, пристально глядя в его глаза. — Нет. Точнее, да. Я вдруг поймал себя на мысли, что даже не понимаю, как мог с ним быть. Мне он показался… — Ну? — Несимпатичным. Олег внутренне возликовал. Снова провёл ладонью по спине Серёжи. — Я рад, — прошептал он, целуя плечо мужчины сквозь голубую ткань рубашки. — Можешь не ревновать, — улыбнулся Безруков и обнял мужчину за шею. Оба замерли, наслаждаясь теплом, запахом друг друга. Наслаждаясь прекрасным мгновением чистого счастья. В этих простых объятиях было так много доверительности и родства душ, что у обоих бежали по коже мурашки. — Ты ел, пока меня не было? — вдруг тихо спросил Сергей, поглаживая Олега по затылку тёплой ладонью. Тот зажмурился, как кот, и чуть не замурчал — так хорошо ему было. Шумно выдохнул в плечо Безрукова, обнимая его покрепче и приникая к нему лбом. — Нет. И будто бы даже не жил. Без тебя…

***

Святослав, он же Святик, лучший друг Янковского, содержал небольшой магазинчик, в котором продавали недорогое старое барахло. Чаще советское. То, которое не имело серьёзной ценности. С открытием этого бизнеса парню помог его отец, достаточно известный в узких кругах скульптор Ярослав Каширский. Иван находил этого человека большим талантом, а тайно, где-то совсем в закромах души, завидовал другу, ведь у него с отцом были доверительные и дружеские отношения. Сам же Янковский почти всё время должен был бороться с Филиппом, что-то ему доказывать, спорить. Это выматывало. Они сидели на Старом Арбате, ели мороженое. Неподалёку одинокий виолончелист играл на виолончели, блестя яркими зелёными глазами-изумрудами. Возле его ног лежала шляпа, в которую наслаждающиеся музыкой могли бросить пожертвования. И бросали. — Святик, мне вот интересно… — задумчиво сказал Янковский, проглатывая пломбир. — Что? — спросил сидящий рядом друг. — А если бы твой отец узнал, что ты встречаешься с парнем, как бы он отреагировал? — Странный вопрос, — ухмыльнулся Святослав. — Я никогда не буду встречаться с парнем, это не моё. — Я в курсе, но всё же. Если бы. — Он бы меня понял и принял. Это точно. — Да, наверное… — Почему ты спрашиваешь? — Каширский, с интересом глядя на друга, откусил от мороженого. — Твой батя узнал, что ты живёшь с Костей? — Господи, нет, — Янковский даже слегка испугался услышанного. — Если он это узнает, то… не знаю, что будет. — Смешно. — Не сказал бы. — Смешно, что в двадцать первом веке есть гомофобия, — задумчиво и рассудительно сказал Святослав. — Я хоть и чистый натурал, не понимаю, как можно гнать на человека только из-за его ориентации. — Мой отец просто лютый гомофоб. Он бы всех геев и лесбиянок уничтожил, будь его воля. — Мерзко. — Точно. А что там у тебя с Соней? — Янковский откусил от мороженого. — Всё сложно. Решили пожить отдельно, — Святик скомкал в руке красную упаковку от мороженого и бросил её в урну. — Ладно, чувак, мой обеденный заканчивается, надо ехать в магазин. Вечером наберу. — Давай. Они пожали друг другу руки, и Каширский пошёл в сторону своего «Ford Mondeo», припаркованного неподалёку. Янковский слушал виолончелиста и доедал мороженое, когда ощутил за спиной чьё-то присутствие. Кто-то стоял за лавочкой и смотрел на него. Ваня почему-то не решался повернуться, словно предчувствовал… И вдруг раздался до одури знакомый голос, сразу, мгновенно проникающий под кожу и заставляющий сердце ходить ходуном. Слова полились, дыхание коснулось уха. — Ты помнишь запах мокрого песка? Прибоя шум и крики белых чаек? Мы — молоды, прекрасны и случайны. Когда весь мир опутала тоска, И люди нервно думают о том, Что море в октябре уходит в спячку, Мы, просыпаясь в бешеной горячке, Бросаем на неделю тесный дом И уезжаем. К чёрту тишину! Нам слышен зов покинутого мыса, Где по ночам маяк, теряясь в мыслях, Целует покрасневшую луну. Тихон медленно обошёл скамейку и встал на одно колено перед Янковским. Тот выронил остаток мороженого. Октябрь. Море. Чайки, покусывающие малиновый персик солнца. Они вдвоём, в жаркой постели. И неделя безоглядного счастья. — Ты? Ты что тут… — прошептал Иван, сумрачно глядя в весёлые и вместе с этим грустные глаза того, когда-то так безумно любил. Ему казалось, что ещё немного, и он просто потеряет сознание. — Твоё пальто в дыму от сигарет. Ты пахнешь ноткой яблочного сидра. Мы молоды, безумны и всесильны, Покуда оживаем на заре. Вдави педаль сильнее, в самый пол, Включи погромче музыку, а после Рванём туда, откуда ночь на вёслах Отчаливает в звёздное депо. Как описать октябрь, если я Который год на время становлюсь им, Но только миллион дождливых бусин, Нанизанных на нитку бытия, Отчаянно застыв на ветровом, Об этом знают, ведают и верят В законы тайн. И пуст осенний берег, Уснувший под ноктюрн печальных волн. Стихотворение лилось плавно, мягко, как дым дорогих сигарет, обволакивающих старые книги, фарфоровые чашки древних сервизов, что хранятся за стеклом бывших питерских коммуналок с их вечным «тут была жизнь». — Тихон… — прошептал Ваня. Его руки были ледяными. Каждое слово, что произносил Жизневский, напоминало о том, о чём давно стоило забыть. Но он помнил. Вернее, сердце помнило. — Как тяжело нам будет уезжать! Но мы пока не думаем об этом, Прикуривая слаженным дуэтом В лучах медово-лунного коржа. И время переливчато течёт Песком сквозь пальцы, каплями из крана. Мы чокаемся вермутом в стаканах, Не в силах отдавать себе отчёт. Мир скоро станет старше и мудрей, Года его изрядно утомили. А мы навек останемся такими Прекрасными, как море в октябре! Прикрыв глаза, Янковский позволил чувствам полностью завладеть собой. Эти стихи были выше всех законов и условностей, правил, традиций, смыслов. Это была часть его сердца, которую забрал Тихон в тот день, когда они расстались. «Зачем ты здесь? Зачем?» — скулило внутри. Ваня даже и помыслить не мог, что так потеряет себя, если снова увидит Жизневского. Нужно было взять себя в руки, но перед глазами всё ещё тревожилось октябрьское небо, а красное солнце склонялось в горизонту, ничего не обещая, кроме кровавого и краткого сияния. Очередной маленькой смерти, как само расставание. — Красиво? — прошептал Тихон, не выпуская руки Ивана из своих. — Очень, — сглотнув, тихо ответил Янковский и открыл глаза. Их взгляды встретились, как встречаются люди, которые слишком долго не виделись, но которым судьба уготовила ещё одну встречу. Ещё один шанс. Реверберация сердца. — Когда я писал его, я думал о тебе. Да что там… все мои стихи о тебе. И благодаря тебе. Иван не знал, что сказать. Ему казалось, это всё сон. Так не бывает. Так не может быть. — Почему ты занёс меня в чёрный список? А, Ванечка? — голос Жизневского звучал мягко и тепло, но глаза были неожиданно серьёзны, требовательны. — Прости, просто я подумал, что так будет лучше… — Кому? — Мне. — У тебя кто-то есть? — Да, я переехал к нему недавно. — Счастлив? Янковский кивнул. — Я рад, что ты счастлив, — спокойно сказал Тихон. — Но я здесь не просто так. — Ты следил за мной? — Нет, наша встреча случайна. Говорю как есть. Ваня, я думаю, ты и сам понял, зачем я появился в твоей жизни снова. Ты нужен мне. Иван судорожно выдохнул, ощущая, как больно и сладко сжимается сердце. — Да, я был полным кретином. Я всё проебал. Но я… я понял, что ты нужен мне, чтобы жить дальше. Только ты. Мы были предназначены друг другу, да и сейчас ничего не изменилось. Давай попробуем? Я изменился. Дай мне шанс. Нам. Янковский чувствовал, как поднявшийся ветер принёс аромат лаванды и того дикого волнения, которое возникает, когда вот-вот должно случиться что-то очень важное, импульсивное и дорогое сердцу. Он приоткрыл губы, провёл по ним языком, пытаясь подобрать слова, ведь нужно было что-то ответить. Тихон видел безумное смятение Вани и, не удержавшись, потянулся к нему, поцеловал ласково, по-летнему, вкладывая в поцелуй все чувства, что были в его душе. Янковский прикрыл глаза, покраснел, но не отстранился. Ему казалось, что сердце сейчас разорвётся. И вдруг, словно гром посреди летнего голубого неба, раздался грозный голос Филиппа Олеговича: — Иван?! Что тут происходит?!