Castis omnia casta

Позади бесконечный, казалось, перелёт с тремя пересадками — из Сочи в Пекин. Они кое-как кантовались в аэропортах, где ещё не додумались до капсул для сна. Спать приходилось кое-как, и они с Миланой, кажется, отлежали Алексею и плечи, и колени. Позади открытие, командник, оставшийся за Россией. Позади мужское одиночное с пьедесталом по праву для тех, кто боролся весь цикл — или не первый цикл. Позади мозголомные танцы, которые она смотрела с трибуны. Впереди — парное. А сейчас — произвольная женщин. Юля нервно отхлёбывает кофе — совсем замоталась. Нервы зашкаливают, но, кажется, не только у неё. В комментаторской с ней Гришин — и Ворон, временами бросающий на неё тревожные взгляды.  — Мне голову оторвут и скажут, что так и было! — шёпотом бросает он ей, пока они в одиночестве шли по коридору, а Юля спросила, чего он так волнуется.  — Не оторвут. Дел, что ли, других нет? Ворон мрачно хмыкает:  — Ради тебя от всех дел оторвутся… Микрофон горит зелёной лампочкой.  — Врремя фигурррного катания на Перррвом, с вами Александр Гришин, а со мной в комментаторской призёр Чемпионатов Европы Сергей Воронов и Олимпийская Чемпионка Юлия Липницкая! — выдаёт Гришин на одном дыхании. Им так слабо.  — Всем здрасьте, — усмехается Ворон в микрофон.  — Здравствуйте, — коротко бросает Юля. Подключаются не с первой разминки, а в этой как раз первой катает Милана.  — Первой в разминке катает представительница Беларуси, Милана Ромашова. — вторит Гришин её мыслям. — Ей шестнадцать лет, и она тренируется в Сочи под руководством Алексея Урманова и, как удачно, Юлии Липницкой!  — Действительно. Милана — мой первый опыт по части хореографии. Однажды случайно появилась идея программы, я пришла с этим к Алексею… Евгеньевичу, — поправляется Юля в последнюю секунду. — Он вроде как одобрил, вот, теперь на Олимпиаде показываем. На мгновение жаль, что никто не узнает, как весело рождалась эта программа — с огрызком карандаша и почти закончившейся ручкой, на кухонном столе, между двумя наполовину опустошёнными тарелками супа. Они спорили просто из чувства азарта, и ей казалось — кажется и сейчас — что в этом и есть вся прелесть тренерства. Сердце замирает на каждом прыжке — аксель-тулуп, лутц, флип… на последнем — степ, но дальше программа почти чистая. На повторах видны кьюшки, но сильно порезать не должны.  — Можно отметить артистизм Миланы, её прекрасную хореовыучку, — Ворон подражает Гришину почти пародийно, и Юля едва не тянется прикрыть микрофон, чтобы посмеяться. Ворон чуть дурачится даже сейчас, в ответственный момент, когда решаются судьбы. Может, поэтому и дурачится — сам боится. Повторы закончены, показывают кик.  — Всем привет! — с улыбкой — даже через маску видно — говорит Алексей, помахивая рукой в камеру — как всегда, как будто её сейчас ненароком сшибёт. Милана тоже машет ладошкой, и на сердце тепло, потому что это и её сейчас приветствуют. Показывают оценки.  — Это лучший результат в карьере Миланы! — торжественно объявляет Гришин, и только после этого Юля понимает это сама. И не может отойти, даже когда камера переключается на следующую участницу. Мандраж нарастает, Юля нервно держится за стаканчик, а по чести — хочется вцепиться в Ворона и заорать благим матом. Потому что… страшно. Да, страшно. За Лизу. Потому что если она проиграет, если оступится — это приговор всем долгим карьерам, приговор тому, что можно выигрывать и после пубертата. Приговор всё новым девочкам — их так же будут морить голодом и поить волшебными таблетками. И внушать, что взрослые знают лучше, что именно они хотят. Ворон бросает на неё внимательный взгляд и чуть кивает с лёгкой улыбкой — «всё хорошо, не бойся». От этого чуть легче, от этого не случается одновременно сердечный приступ и преждевременные роды на объявлении последней разминки. Лиза будто с ленцой, но на самом деле уверенно приветствует публику, вскинув руки. Она прекрасна в этом своём восточном платье, в своей Дискотеке — мнения, Арабская она, Египетская или Адлерская — расходятся. Просто дискотека. Объявляют участниц — по-китайски, по-английски. Юля тревожно следит за разминкой, сердце сжимается, когда Лиза падает с трикселя, и раз, и другой. Хмурится, подъезжает к Мишину, он что-то ей говорит, жаль, что отсюда не разобрать. Камила штампует четверные, один за одним. Юля не помнит, кто сказал — «не надо выигрывать тренировки», но этого кого-то она сейчас готова обнять до удушья. Это помогает не лезть на стенку комментаторской, не броситься на лёд и не пытаться катать программу — потому что, кажется, даже тогда, в Пьоне, ей было проще. Всё зависело от неё, её судьба была в руках-крыльях. Сейчас не зависело ничего. Она не помнит прокаты Вакабы и Люны, только краем глаза замечая, что что-то пошло не так, на автомате вставляла реплики.  — Мы все, конечно же, переживаем за наших девушек… — даже у Гришина чуть срывается голос, еле заметно, Ворон безотрывно смотрит на лёд, где заканчивает чистейший прокат Каори.  — Пожалуй, тут не к чему придраться, — успевает сказать Ворон аккурат перед тем, как дают повтор весьма сомнительного лутца Каори.  — Есть кое-какие прыжковые нюансы, — добавляет Юля, пытаясь сделать голос ровнее, — но тут дело за судьями. Каори — сильная соперница и показала прекрасный прокат. Больше она не говорит ничего. «Next to skate, representing Russia — Elizaveta Tuktamysheva!» Гришин отключает микрофон на время проката, Юля, сшибая стул, подаётся вперёд, пожирая глазами каждый прыжок. Триксель — двойной тулуп. Чисто. Триксель. Чисто. Лутц-тулуп, флип, вращение, дорожка… Ойлерник. Лутц… Риттбергер. На последнем прыжке из горла Юли рвётся почти предсмертный крик пополам с рыданиями, и это — от радости. Остались вращения, но уже на хореосеквенции, на этом смешном немного кантилевере — отпускает.  — Юль, ты бы присела, — говорит Ворон, и у него тоже скачет голос. Гришин улыбается, включая микрофон.  — Впереди нас ждёт прокат Камилы Валиевой… Юля закусывает губу.  — …но в эти минуты Елизавета, безусловно, лидер этого соревнования. Конечно, нужно дождаться оценок судейской бригады, но…  — Там нечего резать, — говорит Юля совершенно севшим голосом. Ворон кивает и, спохватившись, что в эфире это вряд ли покажут, добавляет вслух:  — Как там говорится — прокат жизни? Повторы расплываются перед глазами, расплывается весёлая Лиза. Жаль, некому скинуть ей венок, но кажется — у неё на голове и без всякого венка — императорская корона. Высвечиваются цифры.  — Лучший результат в карьере у Елизаветы Туктамышевой, и это первое текущее место!  — Ура! — вырывается у Юли прежде, чем она успевает заткнуть себе рот. Гришин оборачивается и укоризненно смотрит, но уже некогда — камера высвечивает Камилу. Ворон украдкой подмигивает Юле. Играет «Болеро» — странное, зловещее почти. Камила падает. Камила делает бабочку. Юля смотрит, и в мыслях — только что-то смутное. Личка в Сочи, наверное. Сожаление. Какая-то мутная, непонятная… она даже не знает, как объяснить.  — Не всё получилось у Камилы Валиевой, но будем надеяться… Звучит смешно — как можно с таким прокатом на что-то надеяться? По крайней мере, раньше было нельзя, пока их бесконечную череду маленьких гениев, один гениальнее другого, не поставили на какой-то очень грязный поток конвейерного производства. Камила плачет, когда идёт в кик. На лице Этери — ничего. «Бог не фраер», — почему-то думает Юля ужасно старомодно — у Алексея, что ли, нахваталась? Дают повторы. Говорить она не может, только поддакивает Ворону, когда тот отмечает недокруты, падения, ошибки. Очень много ошибок. «Кто там следующая?», — со злой, бессильной и грустной усмешкой думается Юле. — «Кому опять быть девочкой в красном платье?» Показывают оценки. «Камила Валиева за произвольную программу…» — мозг переводит автоматически. «Общая сумма…» И когда на фоне общей суммы высвечивается цифра «2», весь мир исчезает, весь мир суживается до трансляции из грин-рума, где Лиза неверяще смотрит на оценки — и закрывает руками лицо. Юля не помнит, что говорит и говорит ли вообще, потому что хочется, забив на весь политес, кричать «Лиза!» и выброситься на лёд, и бежать к грин-руму вопреки всем правилам. Она едва дожидается конца эфира, дрожащими руками натягивает маску и бежит к лестнице вниз — крутой, неудобной лестнице в комментаторскую.  — Да не беги ты так! — удерживает её Ворон. — Сверзишься же на радостях, Лип.  — Я флутц… — не своим голосом бормочет Юля, прежде чем вообще успевает что-то сформулировать, и Ворон заходится в беззвучном смехе, а за ним и она. Они никак не могут проржаться, даже когда уже спускаются вниз, и если это истерика — Юле, если честно, глубоко плевать. Добраться до Лизы удаётся уже после награждения, на котором у Юли — слёзы, она вцепляется в руку неотступного Ворона, который, кажется, примерно в том же состоянии, разве что не плачет, а просто молчит.  — Как ты думаешь, всё закончилось? — спрашивает она, когда они уже идут по коридору. Надежда выловить Лизу хотя бы к вечеру очень призрачная, поэтому остаётся только найти автомат с кофе и в кои-то веки позволить себе чашечку паршивой, но очень вкусной бурды. Ворон понимает.  — Чёрт его знает, Липа. Но пока мне всё нравится, — он улыбается очень по-джокерски, хорошо, что журналистов рядом нет, потому что это сжигание конторы синим пламенем и признание своих хейтерских чувств. Только этого им и не хватало. Алексей находит их прямо в том же коридоре, где они уютно устроились, болтая ни о чём, как будто выдыхая. Он тоже с кофе, едва не расплескивает его, когда бежит к ним.  — Кофе? — подозрительно спрашивает он. Юля закатывает глаза.  — После такого на радостях хочется шампанское из горла хлестать!  — Предлагаю чокнуться за сегодняшний день! — встревает Ворон, тянется к стаканчику Алексея, и тот, хмыкнув, всё же подносит руку навстречу. Юле остаётся только присоединиться.  — Мы и так за сегодняшний день категорически чокнулись. Забираем Милану из раздевалки и на шаттл. Остаток дня проходит в каком-то радостном вихре — и не вокруг, в голове. И кажется, что возможно всё. Лизу она отлавливает почти совсем к ночи — на той лица нет от усталости, только глаза, заплаканные от радости, светятся. В мятом костюме, с разводами стёршейся косметики — и медалью на шее. На социальную дистанцию обеим было сейчас наплевать.  — Спасибо… — шепчет Юля её на ухо, крепко обнимая. — И поздравляю — это твой день. Лиза тихо и устало хихикает.  — День тяжкой работы — ответить всем на сообщения. Ну или хоть кому-то…  — И кому ответила, если не секрет?  — Пока только Андрею. Придурок, спрашивал меня, в силе ли теперь наша помолвка…  — Он ебанулся? — недоверчиво присвистывает Юля.  — Вот это я ему и ответила. Ну и то, что зима, чума и тепловая смерть вселенной не уберегут его от сомнительного счастья нашей семейной жизни, желательно до гроба. Сегодня даже про гроб слышать не страшно. Не сегодня. И не завтра. Ещё долго — не.  — Ой, что это? Юля мысленно ругается — из-за шиворота футболки выбилась цепочка. С кольцом.  — Это я замуж вышла, — вздыхает она. Потому что знает — дальше Андрея эта информация от Лизы не уйдёт. С Лизы, кажется, скидывается минимум треть усталости.  — И ты молчала?! А за кого, а как, а где?  — У нас в Сочи, тихо, в загсе, — на первый вопрос ответить не получается. Почему-то страшно.  — Если не хочешь — не отвечай, — тихо и спокойно говорит Лиза, будто прочтя её мысли, и в глазах — ни капли осуждения. Юля глубоко вдыхает, поборов желание зажмуриться — и всё же говорит самую страшную тайну спецслужб:  — За Алексея. В глазах Лизы проскальзывает удивление — но только на миг. И этот миг спустя Лиза тянется её обнять.  — Тоже мне, я-то думала, реально страшная тайна! И вообще… — она отстраняется и смотрит чуть лукаво, — мне показалось, или под толстовкой…  — Скоро шестой месяц, — улыбка сама просится на губы. И отчего-то очень легко.  — Позовёшь в крёстные! — Лиза наставляет палец. — Ну, по крайней мере я выдвигаю свою кандидатуру! Юля в ответ смеётся и снова её обнимает. Ещё один человек, который понял — и не осудил, а только порадовался. Может, и вправду всё в итоге обойдётся? От эйфории хочется творить безумства, перелететь через Великую Китайскую стену, маячащую из окна на горизонте, ну или хотя бы бесцеремонно ворваться к Алексею в номер и невинно предложить проверить, имеет ли что-то общее с истиной байка про антисекс-кровати. Сдерживаться приходится из последних сил, она закидывается в своём, увы, номере порцией таблеток и идёт в душ остудить голову. Зеркало отражает её счастливые глаза, и от этого становится отчего-то ещё лучше, хотя казалось — больше не может. Пары проходят как в тумане — на них их не зовут, и Юля смотрит с трибун. Впереди — показалки, и снова тусить в комментаторской. Там у всех троих настроение приподнятое, такое, будто пили на рабочем месте, а на самом деле — просто вот такой расслабон. Не нужно считать элементы, затаив дыхание, ждать результаты. Просто смотреть и делать всем комплименты — и это просто и радостно. Лиза, наверняка, припасла что-то очень оскорбительное для высокоморальной публике, но это — только во втором отделении, а сейчас только заканчивается первое.  — Ребят, кофе на всех принести? — спрашивает Гришин, на экране идут повторы.  — Не откажусь, — отзывается Ворон, откидываясь в кресле и вытягивая ноги на освободившемся пространстве, Юля просто кивает, прикрывая глаза.  — Что делать будешь, как вернёшься? — спрашивает Юля, пользуясь отсутствием ненужных свидетелей.  — А к Гачу махну, — улыбается Ворон во весь рот.  — Если я спрошу, как всё сложилось…  — Да по-дурацки, на самом деле. Я уж переживал, зуб на зуб не попадал, припёрся с бутылкой водки, махнул стакан залпом для храбрости… И даже не сказал ничего — он просто всё понял. И, в общем, сидим мы, два идиота, на полу, целуемся, а потом ругаем друг друга, что у него спина, что у меня нога, а сидим кракозябрами на холодном полу…  — Старая семейная пара! — Юля хихикает, не сдержавшись.  — Ну, не без этого… Кстати, это… в крёстные пригласишь? — парирует он.  — Вас скоро микроочередь выстроится, Лиза вон уже спрашивала.  — Рассказала ей? — Ворон удивлённо вскидывает брови.  — Ну да. Только порадовалась за меня.  — А я говорил — это не страшно! — качает головой Ворон.  — Так я тебе то же самое говорила, нет? — отбивается она скорее в шутку.  — Так это, Лип, одно дело брак и ребёнок, а другое — распахивать ногой дверь шкафа и заявлять, как на меме — «я пидорас!».  — Ну… в целом… С этой точки зрения ей, надо сказать, правда должно быть легче. Может, всё и образуется… У Ворона вибрирует телефон.  — Кто там меня хочет… а, Гач, ну от него можно ожидать, — бормочет Ворон и подмигивает ей, прежде чем разблокировать телефон. Юля улыбается — ровно две секунды. Зрачки Ворона пробегают по сообщению — и из лица уходит весь цвет, кроме белого, почти до синевы. Нервно дёргается кадык, будто он пытается вздохнуть — и не может.  — Что? Что случилось? — в голове тысяча мыслей одна страшней другой. Ворон медленно поднимает на неё абсолютно застывшие глаза — и поворачивает телефон. Сообщение всего из двух слов. Очень страшных слов. «ИДИОТЫ МИКРОФОН!!!!!!» Кажется, они оборачиваются синхронно, медленно, не дыша. Над микрофоном горит зелёная лампочка прямого эфира. Ворон медленно протягивает дрожащую руку — и вдавливает палец в кнопку. Слишком поздно. А потом хохочет, истерически, лающе и зло, кажется — не остановится, даже если вогнать нож в сердце, даже если распылить на атомы: в ушах у неё всё равно будет клокотать это надрывное, кладбищенское карканье.  — Сука, блять, в жизни такое не придумаешь! — всхлипывает он, и непонятно — ещё смех это или уже плач. — На весь мир заявил, что я пидорас, а и похуй, а и всё равно подыхать, так хоть с музыкой! Сейчас включу микрофон и повторю для тех, кто не понял, что это каминг-аут, привет подкаткам в Благовещенске и свадьбе в Амстердаме! Так и скажу всем этим блядям с микрофонами, мать их, так и… — он было тянется снова к кнопке, но Юля кричит, не чувствуя ничего, кроме ужаса:  — Серёжа, не надо! Он замирает с протянутой рукой, оборачивается, и в глазах его что-то страшное и раненое. Юля поднимается на дрожащие ноги, подходит — и обнимает, прямо так, стоя, сидящего. Ворон прижимается почти бессознательно, сминая толстовку, так, что видно живот, и плечи у него мелко-мелко трясутся.  — Пусть все они идут в бездну, — тихо шепчет Юля, гладя его по голове. — И никаких подкаток в Благовещенске. Если погонят — приедешь к нам, ставку наскребём.  — Уверена? Не в ставке, а…  — Алексей нас ещё летом случайно слышал, и ничего плохого про тебя не сказал. Не думаю, что его вообще будет волновать личная жизнь хорошего тренера, такими не разбрасываются. Ворон не отвечает долго, и прежде поднимает голову. Глаза только чуть покраснели, а если и опухли — на фоне его вечных мешков под глазами и не видно. Нормально, не спалятся.  — Прости, — тихо говорит он. — Мы же и тебя спалили. Должен был посмотреть…  — Не пори ерунды! — голос даёт петуха. — Оба не посмотрели. И тебе хуже придётся.  — Тебе тоже достанется, — он коротко и досадливо поджимает губы. — Чёрт с ним со всем. Выплывем. Когда по лестнице слышатся шаги, они уже готовы, сидят как ни в чём не бывало, надеясь, что в мессенджеры Гришин не заходил. И правда, проносит пока что. И на Лизе, на её Токсике, легендарном уже почти Токсике, Юля позволяет себе улыбнуться. Нет, не пронесёт, конечно. Но это не смертельно. Они справятся. Но идти прочь они медлят — путь как раз через пресс-центр, и там наверняка накинутся. Но другого у них нет. Юля берёт Ворона за руку — тот крепко сжимает в ответ чуть влажную ладонь, они шагают почти в ногу. Впереди двери, перед которыми для антуража не хватает только какого-нибудь демона. На них оборачиваются — словно смотрят из амбразур пистолетными дулами, но молчат, наблюдают с интересом. Как за зверем в клетке. Ворон чеканит шаг, глядя прямо перед собой. Они почти у выхода, когда кто-то не выдерживает — бросается наперерез с диктофоном в руках. Чей-то голос возмущённо окликивает смелого искателя хайпа, но тот не замедляет шага.  — Как бы вы могли прокомментировать свои слова в эфире, касающиеся вашей личной жизни? Юля не видит лица, запоминаются только интонации — какие-то визгливые, полные почти похоти при виде самого эротичного объекта на свете — кликбейтной инфы. Ворон поворачивается, меряет его взглядом и зло растягивает губы в улыбке.  — Моя личная жизнь — моё дело. Юлина личная жизнь, полагаю, аналогично. Всего доброго, хорошего настроения и душевного здоровья, — не удерживается он под конец от насмешки и вздёргивает подбородок. Ворон невысокий, узкоплечий, субтильный почти — но сейчас кажется выше всех, кто собрался здесь.  — Но всё же…  — Всего доброго! — повторяет Ворон с нажимом и всё той же улыбкой Джокера, прежде чем обернуться к ней и посмотреть совсем иначе. — Пойдём, — просто говорит он и тянет её прочь. Двери захлопываются за ними с обратной стороны. …в каком-то пустынном закоулке Юля плачет навзрыд в толстовку Ворона, на которой девиз его жизни: «Мне всё равно на вас». На неё — не всё равно, он молча гладит её по голове и крепко обнимает, не отпуская, пока не выйдут все слёзы. Кажется, телефон гудит оповещениями, должен, но сейчас она не в силах остановиться.  — Всё будет хорошо, Юль, всё будет как надо… — бормочет он неловко ей почти в макушку, и дрожит нервной дрожью. Но всё же в его слова верится.  — Знаешь… — голос почти не слышен сквозь толстовку, но она знает — её слышат, — я часто думала: вот был бы у меня старший брат, он бы меня ото всех защитил. И, кажется, — Юля всё же поднимает голову и смотрит в бесконечно усталые серо-зелёные глаза, — он у меня есть. Ворон впервые по-настоящему улыбается.