welcome to wellness

      Поезд прибывает в городок у подножия Швейцарских Альп в половине четвёртого; солнце светит всё так же ярко, но уже не греет лучами, сбавив напор к вечеру, и Борис, накинув на плечи лёгкую куртку, ступает к стоящим в отдалении таксистам.       Его водитель, Энрико, оказывается очень разговорчивым и заводит беседу почти сразу, но так непринужденно, что Борис не замечает этого. Он не много знает о самом санатории, говорит лишь о том, как частенько забирает с вокзала богатых стариков и отвозит их туда, подмечая, что подобные Борису юные пассажиры редко отправляются в этот санаторий.       — Большинство там остается, — говорит он, бросая взгляд на Бориса в зеркало заднего вида, — большинство богатых стариков, что я забираю с вокзала.       — Почему? — Борис не уверен, что ему правда интересно, но у Энрико приятный слуху акцент, и Павликовский слушает.       — Нравится, наверное, — пожимает плечами водитель. — Я никогда не хожу ни в какие спа. Просто работаю, как это делал мой отец.       Борис чуть хмурится на сказанное — упоминание отца как-то неприятно режет, напоминая, что сам Павликовский на своего родителя едва ли хотел бы быть похож, хоть и сложилось несколько иначе. Возможно, в какой-то степени Борис жалеет об этом и, наверное, ему хотелось бы что-то переиграть, но сейчас это уже не имеет значения. Сейчас, будь это в его власти, он хотел бы вообще не знать отца, и уж тем более не знать, насколько похож он на него.       С легким, чуть затянувшимся молчанием они въезжают в деревеньку, расположившуюся аккурат у подножия горы с санаторием, и Борис с интересом вглядывается в проносящиеся мимо лица местных жителей, читая в них не что иное, как отторжение. Энрико поясняет ему, что деревенские особо не жалуют тех, кто живет на горе, а Павликовский лишь поводит плечами — ему тоже не особо нравятся обитатели санатория, пусть он еще даже не доехал туда.       Энрико же жаждет рассказать причину, пусть и с легким сомнением на лице, словно ему определенно нужно одобрение Бориса для этого, и тот с обреченным вздохом интересуется, хотя и не заинтересован вообще. И мужчина говорит; он рассказывает Борису много всего, и даже то, чего Павликовский и не предполагал, что хотел знать. Он говорит о санатории, куда направляется Борис — напыщенная роскошь для стариков, помешанных на своих болезнях, — и о замке с его прошлыми хозяевами. Энрико рассказывает легенды, которые Борис слушает не так, чтобы очень внимательно, но все же прислушиваясь.       — Несколько веков вся эта земля принадлежала одному местному барону, — начинает Энрико, когда кованые ворота санатория распахиваются перед ними. — И уж поверь, ничего хорошего с ним не произошло.       Они катят по витиеватой серпантинной дороге, поднимающейся в гору, и Борис с интересом разглядывает башни из красного кирпича, пики на крышах зданий и бесконечное количество арок из которых состоит поместье. Он не любитель экскурсий и прочего, предпочитая изучать всё самому, но Энрико и впрямь умеет выдерживать паузы, чтобы заинтересовать, а потому Павликовский терпеливо ждет, когда тот продолжит.       — По слухам, этот барон был одержим чистотой своего рода и решил, что лишь его сестра достойна была понести от него, — выкручивая руль и минуя очередную арку, продолжает водитель. — Церковь осудила этот брак, и тогда он отрекся от бога. Ошибка, что уж тут скажешь.       Борис лишь поводит плечами; его отношения с верой и богом завершились где-то в пятнадцать, оттого он не удивляется, но легкая ухмылка всё равно проскальзывает по его губам — в те времена это и впрямь было опрометчивым решением.       — В день свадьбы жители деревни поднялись на гору, загнали барона с невестой в катакомбы и на его глазах сожгли её живьем. И замок тоже сожгли — то, что сейчас, отстраивалось не одиножды.       — История жуткая, — выдыхает Борис и вновь упирается взглядом в стены замка, внезапно будто ощущая, как легкие наполняются гарью. Энрико же пожимает плечами, говоря о том, что многое изменилось с тех пор, и вновь замолкает, словно давая Борису осмыслить и проникнуться историей.       Когда же они въезжают во двор санатория, угнетающее и печальное ощущение проходит, оставляя у Павликовского несколько смешанные чувства; весь этот свет и зелень, которыми наполнен санаторий, словно дурманят, а стены бывшего когда-то поместьем особняка кажутся слишком величественными для обычного лечебного корпуса, специализирующегося на водных процедурах.       Борис смотрит на это всё и задумывается об отце и о том, что именно подтолкнуло того отправиться сюда, ведь он явно не был человеком, который стал бы посещать подобные заведения. Он скорее засел бы в своем доме с бутылкой водки или самогона и парой потасканных шлюх, но никаким образом не стал бы отмокать на спа-процедурах. И уж точно, он никогда не согласился бы бросить пить, пусть даже от этого жизнь зависела бы, ведь тут явно был сухой закон.       — Вы здесь на лечение? — интересуется напоследок Энрико, и Борис, ловя в зеркале заднего вида его взгляд, чуть качает головой.       — Нет, я приехал забрать отсюда отца.       Энрико кивает, паркуясь у входа в главный корпус, и Борис просит его задержаться ненадолго, чтобы потом поехать с ним обратно. Он уверяет, что это не займёт много времени, и водитель пожимает плечами, не споря. В это мгновение Борис позволяет себе подумать, что этот высокий крупный в плечах мужчина ему даже чем-то нравится; он напоминает ему повара Бами из Новой Гвинеи, с которым Борис дружил ребёнком. Это ассоциация внезапная, ничем не подкреплённая, но она вдруг так прочно обосновывается в мозгу Павликовского, что избавиться от неё теперь не выходит. Потому он скорее старается отвлечься, разрушить эту мысль, и оглядывается.       Санаторий этот обычный, какими и должны быть санатории, если бы Борис бывал хотя бы в одном; с чистым горным воздухом, с обилием зелени вокруг и персоналом в белых халатах и фартуках. Чем-то это место напоминает Борису лечебницу для умалишенных, но он не говорит об этом, предпочитая оставить это мнение при себе. В любом случае, говорить об этом ему все равно некому — Энрико, скорее всего, и так это известно.       Заходя в помещение главного корпуса, Борис думает на одну крошечную секунду, что ему следовало закинуться чем-нибудь, прежде чем переступать порог этого санатория. Не потому что сейчас ему сильно хочется, но потому что тогда было бы объяснение той волне настороженной расслабленности, сковывающей его.       Замечая у стойки регистратуры молодую медсестру, Борис ступает тут же в её сторону.       — Здравствуйте, я хотел бы увидеть одного вашего постояльца. Владимира Павликовского, — чуть растягивая губы в приветственной улыбке, произносит он.       — П’гостите, но часы п‘гиема уже закончились, — с заметным акцентом произносит она, указывая на стоящую рядом табличку: приёмные часы с 11:00 до 15:00.       Борис хмурится, переводит взгляд на циферблат часов, висящий на стене, прямо над медсестрой, и ощущает, как начинает кипятиться внутри раздражение. 16:23.       — Может быть, вы сделаете исключение? Я его сын.       Медсестра качает головой, но так спокойно, что это начинает раздражать Бориса, настолько она кажется ему медленной.       — Боюсь, это исключено.       — Послушайте, я приехал из штатов, проделал долгий путь, мне просто нужно поговорить с отцом.       — П’гостите, мисте’ Павликовский, — она делает короткую паузу перед тем, как обратиться к Борису, словно стараясь произнести без единой ошибки или заминки его имя, и у неё получается, — но это п’готив п’гавил. Вы можете п’гийти к вашему отцу завт’га.       Борис шумно выдыхает, переступает с ноги на ногу, будто собираясь то ли уйти, то ли броситься на медсестру, что с таким предельно спокойным лицом стоит перед ним, растягивая губы в вежливой улыбке. Он ничего из этого, конечно, не делает, вместо этого облизывая пересохшие губы и думая.       — Я могу переговорить с вашим начальством? Хоть с кем-нибудь?       Девушка чуть качает головой, выдавливая вновь из себя это ненавистное уже Борисом «П’гостите», и Павликовский раздраженно выдыхает:       — Blyat'. Ладно, хорошо, если я приду завтра, я смогу его увидеть?       — Конечно, мисте’ Павликовский, — медсестра улыбается ему, и Бориса на короткое мгновение бросает в дрожь — она, эта медсестра и в особенности её улыбка, так похожа на ту картонную безжизненную улыбку, какая снилась ему, приклеенная на лицо матери в воспоминаниях.       Кивая ей несколько растерянно, Борис почти вываливается из корпуса на улицу, где его встречает тепло, беззаботность пациентов и воздух, который тяжелее будто бы раза в два.       — Вы здесь тоже на лечение? — вопрос этот задаёт женщина, сидящая неподалёку за столиком с парой мужчин и разгадывающая кроссворд. Она не выглядит такой уж старой или больной, а весь её внешний вид не скрывает ее состояния, хоть никаких дорогих украшений на ней нет, лишь белый махровый халат поверх свободной одежды. Она заправляет прядь русых волос за ухо и глядит на Павликовского пристально, вот только Борис уделяет ей от силы пару минут внимания, доставая из кармана сигареты.       — Нет, я ненадолго.       — Молодой человек, здесь нельзя курить, — встревает один из мужчин за столом, оглядывая с пренебрежением сигарету в пальцах Бориса и получая в ответ полный раздражения взгляд.       — И что? — фыркает в его сторону Павликовский, затягиваясь и выдыхая дым, чувствуя при этом, как кипятящийся гнев понемногу стихает.       — Ну, что? Удалось забрать отца? — Энрико, привалившийся поясницей к боку своей машины, заметив Бориса, тут же выпрямляется и глядит с интересом, ожидая новых указаний. Павликовский краем глаза отмечает, как тот быстрым движением сбрасывает окурок и тушит его носком ботинка, и улыбается — не он один нарушает здешние правила.       — Нет, буду пробовать завтра. Приёмные часы у них закончились. Blyat', chto za der'movoe mesto!       — Не американец? — Энрико спрашивает, садясь за руль, и Борис следует его примеру, растирая подошвой пылающий огонёк своей собственной сигареты.       — Нет, из Украины. Но я много где побывал, что с трудом могу сказать, кем я являюсь, — Павликовский смеётся, выглядывает в окно, когда они отъезжают, и добавляет быстро: — Дерьмовое место.       Они вновь начинают кружить по серпантинной дороге, спускаясь с горы, и Борис выглядывает в окно, всё ещё с досадой думая о том, что ему не позволили хотя бы увидеться с отцом. Он оглядывает величественный особняк, перестроенный после пожара и переделанный под санаторий, пока автомобиль скользит по витиеватой дороге вниз с горы, и замечает на крыше одного из строений юношу.       Тот неспешно бродит из стороны в сторону по краю, а легкий ветер ерошит его темные кудрявые волосы и подкидывает полы его пиджака, и Борис наблюдает за ним завороженно. Он успевает подумать о том, что это очень странно — молодой парень в санатории, где одни старики, — когда Энрико отвлекает его разговором.       — Сюда, кстати, редко с визитом приезжают. В основном на лечение. О таких стариках забывают часто.       Борис неопределённо поводит плечами, продолжая глядеть в окно на стоящего на выступе юношу, но с Энрико не соглашается — о состоятельных стариках нельзя просто так забыть.       Всё происходит слишком быстро, чтобы Павликовский даже понять происходящее успел; вот он обдумывает сказанное водителем, вот он ощущает рывок чуть влево, слышит, как бьется лобовое стекло и чувствует, как машину сносит с дороги вниз по травяному склону. Он больно прикладывается головой о сиденье впереди и больше не чувствует ничего.