***
Металлический вкус крови на языке особенно въелся в память, его я, кажется, помню до сих пор. От этого чуть подташнивает, стоит мысленно хотя бы на секундочку вернуться в тот день. Кровь на руках, кровь из разбитого носа стекает по подбородку, заливает лицо, со стороны я, наверное, выгляжу, как типичный герой из фильма ужасов — никакого грима не нужно. У меня нет времени собрать все свои вещи, про мебель я вообще молчу. Лишь бы документы и хоть какие-то деньги на первое время не забыть, а там уже буду смотреть по ситуации. В тот момент меня не волнует, где я буду жить и с кем. Мне лишь важно сбежать отсюда настолько скоро, насколько это возможно. В моей башке даже не формируются мысли о том, что мне, блять, семнадцать, что я только закончил школу и что бежать мне по сути некуда и не с кем. Я собираю вещи быстро, будто все дьяволы из преисподней за мной гонятся и цепляются, кусают за пятки, подгоняя покинуть место, которое раньше казалось мне безоговорочным оплотом безопасности. Но всё имеет свойство заканчиваться, и разочарование приходит слишком неожиданно и беспощадно. Этот вечер, будто за пару часов поставил мозги на место и заставил меня повзрослеть. Понять, какую оплошность я совершил. Снизу доносятся крики родителей, но до меня всё доходит как сквозь толщу воды. В ушах шумит, а пульс зашкаливает от адреналина. И в голове стучит одна единственная мысль: «быстрее прочь, убегай отсюда». Обида, боль, непонимание и растерянность такие глубокие, что, кажется, не простить никогда. Заставляешь себя поклясться, что не простишь ни за какие извинения. Что вот она — точка не возврата, и пути назад не будет. От подобных поступков нет антидота, и всегда нужно держать это в памяти, чтобы не напороться на грабли в следующий раз. У меня кружится голова, но я не спускаюсь — скатываюсь — по лестнице за одну минуту, с одной единственной сумкой в руках, и ещё не знаю, что на ближайшие три года вход в эту дверь мне будет закрыт. Что все звонки будут игнорироваться, а сообщения останутся непрочитанными. Не принимать прощения? Забавно, потому что я первый, кто попросил его тогда спустя совсем короткое время. И напоролся на глухую, непробиваемую стену. Ирония в том, что я всё понимаю. Что это так жалко и неправильно было с моей стороны первым извиниться, ведь по сути я ни в чём не виноват. Извините, что избили меня? Что за бред? Но я «сломался» первым, очевидно потому, что мне это было нужнее. Их присутствие в моей жизни. Но в тот день только слепая ненависть и ничего больше. Тогда мне, конечно, было невозможно представить, что именно я пойду на примирение, это казалось выше моих сил и выше моей гордости, которую на тот момент пытались вывалять в грязи без грамма раскаяния. И тогда боль в голосе моей мамы звучала, как нож гильотины, когда она приказывала мне остановиться, что только усилило моё желание сбежать. Это была животная паника, когда ты понятия не имеешь, за что тебя «отхлестали по щекам», но точно знаешь, что больше этого не выдержишь. Я ошибочно расценивал этот крик как повторную попытку нападения, но из-за шока, накрывавшего с ног до головы, я катился в самую бездну морального и физического уродства, которое сам себе приписал. Конечно же, как тут выхватишь из её слов что-то дружественное. Я подумал, что сейчас мне снова прилетит, что сейчас снова повторится весь тот ужас, поэтому мои ноги действовали мудрее меня и просто инстинктивно несли прочь, подальше от них, и ближе к безопасности, которая я понятия не имел, где находится. Где найти эту безопасность, если самые жёсткие вещи вытворяют с нами наши ближайшие люди, и нож в спину, как ни странно, прилетает именно от них? — Как, по-твоему, все эти события повлияли на твои отношения с людьми? Песочные часы на столике не издают ни звука, спокойно себе пересыпаются, но мне кажется, они шумят на всю комнату. Они должны успокаивать, но, по сути, лишь бесят меня. Хотя, боже, пора бы уже привыкнуть. Каждый раз на протяжении месяца я пялюсь на них, будто вижу что-то новое, хотя не поменялось ровным счетом ничего. Но так проще. В глаза смотреть тяжелее. Ебучие часики. — Напрямую. Если и раньше я относился к людям настороженно, потому что не хотел подпускать их слишком близко, боялся, что они узнают слишком много того, в чём мне страшно признаться, то после этого во мне будто блок из цемента вырос. И с каждым днём он становился только выше, и всё больше я отгораживался от других. Я даже сам до себя временами не мог достучаться. Вместо того чтобы в открытую признать, что у меня проблемы, что меня что-то беспокоит, я просто зарывался в каких угодно вещах, которые отвлекали бы меня хотя бы на минуту. Лишь бы не признавать, что со мной что-то не так и что рано или поздно мне придётся решать это в одиночку. Я так сросся с этим ощущением пустоты, привык, что мне должно быть плохо, потому что это то, что я знаю. Я знаю, как реагировать на депрессивные моменты, но как реагировать на спокойные периоды? Как ни странно, я не научился тому, как быть счастливым. Меня ужасно пугает то состояние, когда мне хорошо, когда я могу расслабиться с кем-то и не контролировать каждое своё движение и слово. Мне кажется, что только я позволю себе быть счастливым, это тут же рассыплется у меня в руках, развеется, как мираж. Идея записаться к психологу была давно спланированной. Нельзя назвать её спонтанной, когда каждый день на протяжении последних лет я только и думал, что о способах приглушения той боли, которая разрасталась во мне с невероятной скоростью, подобно сорняку. Да, она привычна. Но как же мне хотелось избавиться от неё, от этих кровоточащих ран, которые всё никак не хотели заживать самостоятельно. Слишком долго я уговаривал себя на то, что пора уже, Эдди. Дальше некуда, приплыли. И Ричи, который решился принять специализированную помощь ещё раньше меня, посоветовал мне посмотреть на ситуацию проще — представь, что ты находишься в полной безопасности и имеешь возможность рассказать кому-то абсолютно всё, что тебя беспокоит, и быть при этом уверенным, что он не проболтается. Ты платишь ему за то, что он гарантировано будет держать свой рот на замке, иначе наступят серьёзные последствия. Этот человек не будет воспринимать тебя как нытика, не будет пытаться преуменьшать твою боль и обесценивать её, не будет давать личностных оценок и судить тебя. Он рассмотрит твою ситуацию более глубоко, потому что он врач. И сможет дать советы, которые при всём желании не способны дать даже самые близкие люди. От него это прозвучало так здраво, хотя он просто вслух озвучил то, что я и так обдумывал слишком долго. И он не давил, как сделали бы другие, мол, не капай на мозги и сходи к врачу, раз тебя что-то беспокоит. Я-то чем могу помочь? Он просто рассказал свою историю, и это со временем сработало. — Ты говоришь об этом с кем-то? Делишься с близкими людьми тем, что боишься их потерять? А зачем же тогда психолог? — хочется мне съязвить, но это желание отпадает само собой ещё в самом зачатке. Первое разрушение барьера между нами уже произошло, хотя, помню, первые сеансов пять мне не хотелось ни слова ей говорить. Я даже думал, что так дело не пойдёт и что, наверное, такой способ просто не для меня. Как подростку хотелось грубить, но не потому, что проблема в нём, а потому что ты начинаешь злиться на ситуацию в целом. Почему со мной это происходит? Почему я это чувствую? Почему не мог обойтись своими силами? Но и этот первичный страх и агрессия потихоньку сходят на нет, когда ты задумываешься о том, что это вообще-то охуенно круто, что существует подобная помощь. Что есть люди, совершенно незнакомые, которые никак с тобой не связаны, которые хотят помочь. Какой она задала вопрос? Ах да, говорю ли я об этом? Я говорю. Мы с Ричи разговариваем каждый день на самые разные темы, иногда до самого утра, иногда затрагиваем такое, после чего оба не можем уснуть, потому что понимаем, открыли что-то чересчур личное и нужно будет обмозговать это не один час. Раньше у меня никогда не было человека, с которым можно обсудить буквально всё. Каждый раз, стоило мне открыться кому-то хоть самую малость, я чувствовал сожаление. Потому что не тем. Потому что не то. Неподходящее время, неподходящая ситуация. И это только заставляет тебя чувствовать себя более дерьмово и ущербно. А здесь Ричи. Который слушает и слышит. И мне нужно время, чтобы перестать одёргивать себя каждый раз, когда я хочу искренне с ним поделиться своим беспокойством и перестроиться на что-то здоровое, нормальное. — Да, я говорю, насколько это возможно. Всё это непривычно, учитывая, что такие вещи высказывать не очень приятно. Приходится снова погружаться в воспоминания, а это всё хочется забыть поскорее. Кажется, что если не будешь мысленно цепляться за них и просто молчать, они растворятся сами собой, будто ничего и не было. Что, конечно, не правда, это я уже понял. — Но что-то мешает быть полностью откровенным? Ты говорил, что всегда есть вещи, которые не скажешь никому, даже здесь. Забавно, как строится наша беседа. Поначалу, как только я записался к этому психологу, я думал, что больше она будет говорить, а я молчать. Что мне тут как тут выложат на стол все мои проблемы и на блюдечке с голубой каёмочкой подадут их решения. Но не тут-то я губу раскатал. В большинстве своём говорил я. Она же так хитро и грамотно задавала вопросы, наталкивая меня на определённые мысли, чтобы я всё продолжал говорить и не терял нить разговора. Медленно, потихоньку вытягивала из меня такие вещи, которые раньше я боялся сформулировать у себя в голове. И эта хитрость, хоть я понимал, что это определённая тактика, давала свои плоды. У меня было ощущение, что я до многих вещей дохожу сам, что не нуждаюсь в человеке-«спасителе», который вывалит все карты на стол и скажет мне, как дальше жить, что я сам себе спаситель, и только я собственными руками могу работать над проблемой, если уж она меня беспокоит. — Ты не думаешь об этом каждый день, — продолжаю я. — Иногда, когда разговор переходит на такие темы, тебя начинает внутренне колотить, потому что ты понимаешь, что начинается хождение по тонкому льду. Ты, как испуганный зверёк, чуешь сигнал об опасности и хочешь зарыться в свою тёплую, уютную норку. Первое время с Ричи я долго переступал этот барьер. Понадобилось время, чтобы я рассказал ему о родителях, но когда я сделал это, я думаю, понял то, чего раньше не замечал. Она приподнимает бровь и отчего-то так сильно напоминает мне Чеширского кота, что я едва не прыскаю от абсурдности этой мысли. Вечно в подобные серьёзные моменты что-то нервное заставит меня выдумывать всякую ересь. Глаза внимательные, почти смеющиеся, и веет от неё какой-то холодностью. Не пофигизмом, скорее на ней маска профессиональной невозмутимости, что меня лишь привлекает в докторах. Пиздец был бы, если бы она жалела меня или что-то в таком роде. Я ведь плачу ей, чтобы она здраво и холодно оценивала мою ситуацию. И советы давала не эмоциональные, а обдуманные, чего мне порой не хватает. — Прозвучит дико эгоистично, но думаю, я увидел в Ричи такого же сломленного человека, как и я сам. Ещё с первой нашей встречи. Но никогда не озвучивал это так. То, как на нас влияли разные люди долгие годы, естественно оставляет свой след. Наверное, это и зацепило меня в первую очередь. Я понял, что он чувствует и проходит через подобное, даже если сам ещё не осознавал этого. К нему ужасно относились на протяжении долгого времени, и я всё гадал — почему он не видит очевидного. Когда на деле сам наяривал своим родителям и в пустоту слал им смс-ки после всего, что они сделали. Я ведь тоже понимал, что это неправильно, но никак не мог оторвать этот кусок своей жизни, даже если он и отравлял меня. Сейчас я стараюсь смотреть на вещи более открыто и широко. Не просто по факту судить о некоторых событиях, а пытаться разобраться, почему и чем то или иное поведение вызвало эти ужасные вещи. Иногда это удается. А иногда эмоции берут верх. Трудно сказать, что именно в полной мере делает нас теми, кто мы есть. Всех факторов не учтёшь. Но я уверен, искренне и глубоко — самые серьёзные, порой неразрешимые заморочки идут прямиком из детства. Не потому что у меня было так, и мои родители повлияли на то, чтобы создать костяк моего характера. А потому что у каждого есть точка отсчёта, моменты, после которых ты делишься на до и после, и назад пути нет. — Есть что-то, что ещё волнует тебя сильнее всего? В чём тебе самому себе стыдно признаться? Я задумываюсь на минутку. Хотя уже и так прекрасно знаю, что это. На самом деле, если постараться быть честным с собой, то ответы всплывают в голове удивительно быстро. Время уходит на то, чтобы придумать себе оправдание. — Тот эпизод, когда я избил Билла. Я всё чаще вспоминаю об этом, и всё больше пугаюсь того инцидента. — Что именно тебя пугает? Что ты будто отключился и ничего не помнишь из этого? — И это тоже. Более пугающего чувства сложно придумать. Я пытаюсь проанализировать свои ощущения, когда на меня отец поднял руку и это. И меня едва не тянет рвать. Больше всего я боюсь увидеть в себе эти черты и превратиться во что-то подобное. У моего отца, конечно, была другая история, он делал это с очень осознанным видом, я не видел той пелены перед глазами, будто твоё тело тебе не принадлежит. Он знал, кто перед ним и почему он это делает. А я? Разве я тоже не знал, почему напал на Билла? Какие бы ни были причины, это всё опять звучит, как оправдание. А я не хочу придумывать оправдания насилию. Она смотрит на меня и пару секунд ни слова не произносит. И вот этот момент страшнее всего. Я прав или параллели, которые проводятся в моей голове, не имеют никакого смысла? За эти несколько секунд, что она обдумывала мои слова, я словно сам успел выписать себе обвинительный приговор и сам на своей шее затянул петлю, стою себе, жду, когда же выбьют стул из-под ног. — Эдди, ты не твой отец. Тебе может казаться, что эти два случая идентичны, и конечно, насилие ни в какой форме недопустимо, помимо самообороны, но ты должен понимать специфику этих эпизодов и то, как по-разному вы отреагировали на эти события. Ты боишься, что станешь кем-то вроде отца, который способен разрешить конфликт только избиением и оправдывать себя этим, но то, что ты боишься этого, уже показывает, что ты не он. Людям, которые систематически издеваются и избивают других, особенно близких, редко придёт в голову мысль, что они делают что-то не так. Они могут показать, будто раскаиваются и сожалеют, но их эмоции кардинально различаются с их настоящей позицией на этот счёт. Проблема в том, что в их системе ценностей это допустимо и нормально. Поэтому так трудно, практически невозможно исправить это, так как границы дозволенного человек расширил донельзя. И у него в подкорке плотно сидит, что ему можно так поступать, что он имеет на это право, что другой человек, его состояние, его тело, принадлежит ему, и он решает, как с ним обращаться. Мысль о том, в кого я превращаюсь и какую боль приношу другим, не задерживается в голове. Та мысль, которая так долго мучит тебя. Я мигом цепляюсь за фразу, которую она произнесла. Практически невозможно поменяться? — То есть, шанс на изменение отношения этих людей к тебе невелик? Нельзя иметь всё сразу, и тот факт, что хотя бы мама остаётся со мной на связи, уже заставляет порадоваться. Но мысли об отце всё-таки не покидают мою голову. Что бы я ни делал, он так и не захочет разговаривать со мной? Говорить о том, что вычеркнешь кого-то в теории, — одно, но на самом деле делать это в реальной жизни даже звучит жутко. У меня нет другого отца. А у него нет другого сына. — Болезненная реальность состоит в том, что мучителя поменять очень тяжело. Знаю, что ты ожидал услышать другое, но мне не хотелось бы дезинформировать тебя, только потому, что так звучит лучше. Многим кажется, что это болезнь или влияние проблемного детства. И это тоже играет роль. Но дело в системе ценностей. В основе такого поведения лежит образ мышления, который усваивается на протяжении многих лет. «Переделать» такое очень сложно, если сам человек не будет над этим работать.***
Я всегда чувствую себя выжатым как лимон после этих встреч. И Ричи уже это знает. Чаще всего мне просто хочется прийти и отрубиться на пару-тройку часов, чтобы забыть вообще обо всём, потому что, кажется, ты думал сразу обо всём. Сейчас мне не хочется разговаривать, не хочется делиться, как прошел сеанс, и, слава богу, Ричи не из тех, кому нужно объяснять почему. У него самого бывают подобные моменты, поэтому ему не в первой видеть меня таким. Его руки мягко сгребают меня в бережное объятие, и тепло его тела обволакивает и успокаивает меня лучше любых слов. Когда тем вечером я прихожу в его комнату, он лежит в кровати с ноутом на коленях и спокойно похлопывает ладонью по местечку рядом. Он уже запомнил моё расписание сеансов, знает, когда я хочу разговоров глубоких, чтобы словно кожу сдираешь, а когда мне рот открывать больно. И я ложусь к нему, краем глаза сонно, на грани забытья вижу, как он захлопывает крышку ноутбука и убирает его подальше. Его губы невесомо чиркают по щеке, спускаются ниже, к губам сухим, горячим, и уносят в нежный, неторопливый поцелуй, подтирая все тревоги, все жужжащие в голове мысли.***
— Знаешь, я даже рад, что Беверли устроила нам этот якобы выпускной. Несмотря на то, что он официально через год. Хоть какой-то праздник нам не помешает. Перед летними каникулами Беверли решила продемонстрировать свои таланты планирования уже по более радостному поводу. До того, как многие разъедутся по своим городам и не увидятся до сентября. Этот год был одним из самых тяжёлых, и если начать его вспоминать, то понадобится выпивка, и чем больше, тем лучше. Но, несмотря на всё, я согласен с этой затеей. Нужно научиться отпускать. Это новое моё кредо, которому я стараюсь научиться. Как хорошее, так и плохое. Многие вещи не будут так важны в будущем, как кажется, и, если задуматься, не так много вещей заслуживают оказывать такое громадное значение в жизни влияние на всю оставшуюся жизнь. «Навсегда» — это чертовски долго. И это чертовски сильное слово, чтобы разбрасываться им сгоряча, не вкладывая истинный смысл. Навсегда люблю, навсегда ненавижу, навсегда злюсь. Чем больше навешиваешь на себя этих ярлычков, тем сильнее они тянут тебя своим весом вниз. А каждое это «навсегда» сродни десятикилограммовой гире. Много таких не утащить, если хочешь дышать легко и свободно. Уметь двигаться дальше, когда сильнее всего хочется замереть на одном месте и притвориться в камень — одно из самых нужных качеств. Позволять себе чувствовать, когда сильнее всего хочется обесценить всё на свете и превратиться в бесчувственный мешок без содержимого, — сложнее всего. Это задачка, с которой я пытаюсь справиться в последнее время. И не я один. Некоторые события нужно только принять, потому что их ты уже никак не исправишь. И постоянно терзать себя тем, чтобы мысленно возвращаться к ним, бессмысленно копаться в чертогах прошлого, мол, а если бы я поступил иначе? История не имеет сослагательного наклонения, и эти «если» бесполезны. Важно только будущее, в котором неплохо бы сохранить свою здравую психику и адекватное восприятие происходящего. Ричи стоял у зеркала и приглаживал свою рубашку, которая и без этого сидела на нём идеально. Я смотрю на него, и почему-то его слова о нашем первом знакомстве вспыхивают в памяти. По моей просьбе Ричи ещё не раз пересказывал мне ту встречу на вечеринке Бев. Мне казался тот день таким до боли важным, что я без устали снова и снова, как в первый раз слушал эту историю, потому что мне был важен этот первый толчок. Первое притяжение, которое подтолкнуло нас один к другому. У меня по-прежнему была густая, пресная каша в башке на месте тех воспоминаний, которые мы должны были иметь с ним наравне. Но я ловил своеобразный кайф каждый раз, когда Ричи всё добавлял новые детали того вечера, поэтому интересно было слушать всегда, даже если бы он талдычил одно и то же, как сломанная пластинка. Меня удивило, но он запомнил, что на мне было надето, что стояло у меня на заставке на том злополучном телефоне и ещё миллион разных вещей. Порой эта история в моих глазах уже превращалась в легенду, и иногда я с прищуром переспрашивал Ричи, всё ли так, как он рассказывает? Но надо отдать ему должное - его история никогда разительно не отличалась, чтобы можно было подумать о приукрашивании. И то, с какой осторожностью и нежностью он делился своим первым впечатлением обо мне, не могло не заставлять чёртовых бабочек в животе делать кульбиты, от которых тепло разливалось по всему телу. — Ты меня совсем не слушал, да? Его слова доходят до меня с опозданием, и когда я выпадаю из своих мыслей, Ричи уже подошёл ближе. Рыжеватый цвет волос потихоньку сходит с его кудрей, и лишь на кончиках остатки отливают золотым. Он перестал их подкрашивать, и, казалось бы, мелочь, но даже от этой мелочи разило переменами. Будто есть целый ряд вещей, которые мы хотим оставить в прошлом и больше к ним не возвращаться. Даже к таким, невинным пустякам. — Прости, задумался. Я весь внимание. Ричи вместо ответа наклоняется ниже, и кончик его носа задевает мой нос, имитируя «эскимосский поцелуй». — Что не так? — С чего ты решил, что что-то не так? — я говорю едва слышно, потому что наивно надеюсь, что так он не различит тревоги. Но это не срабатывает, Ричи знает меня слишком хорошо. — Ты витаешь в облаках и постоянно мнёшь пальцы. Ты всегда так делаешь, когда нервничаешь. Я опускаю глаза вниз и действительно замечаю, что на автомате сжимаю пальцы слишком сильно. Делаю постепенный выдох и вдох. Самое главное - не забывать о дыхании. Внезапно я соскучился по дурацким часам на столе психолога. Я так привык пялиться в них, когда не хватало духу смотреть в глаза. — Стэн мне сказал, что на вечеринке будут все. — И? Ричи пока не понимает, куда я клоню, но когда я произношу следующую фразу, его лицо меняется. Буквально на секунду, перед тем, как он снова берёт себя в руки. Если бы я не присматривался к нему так внимательно, то и не заметил бы. — И Билл тоже. Он помогал Беверли с вечером, так что он там будет сто процентов. Это первый раз за прошедший месяц, когда его имя упоминается вслух. До этого мы, конечно, разговаривали о произошедшем, но то ли ради сбережения нервов, то ли уже по привычке, старались обсуждать эту ситуацию в целом, как бы со стороны. И имя «Билл Денбро» звучит, как набатом по голове. Звонко, почти кричаще. — Что мы говорили по этому поводу? Что нас это не должно никак расшатывать, так? Билл имеет полное право появляться там, где ему угодно, у него столько же прав на эту вечеринку, как и у нас. У нас свой праздник, у него свой. Эдди, я же рядом с тобой буду, ты там не один. Я чувствую, как руки Ричи сильно сжимают мои плечи, и есть слова, которые сказаны таким тоном, будто способны закрыть за собой металлическую дверь. Таким его «я рядом с тобой» прозвучало для меня, и на секунду дышать снова стало легче. Я знал, что рано или поздно мы будем пересекаться с Биллом, это неизбежно. В конце концов, несмотря на его лечение, нам ещё учиться в одном колледже целый год. Я усмехаюсь нервно, совсем невесело: — Как тебе удается быть таким спокойным? — Просто у меня будет возможность нажраться в хлам, вдруг что. Я больно щипаю его в руку, на что Ричи от неожиданности ойкает, но тут же притягивает меня к себе, и смеётся мне в волосы. Но уже через секунду я чувствую кожей на шее его тяжелый выдох. — Я не спокоен. Мне тоже волнительно. Но невозможно вечно бояться этого, Эдди. Я так устал вздрагивать каждый раз, когда имя Билла случайно произносится между нами, когда кто-то упоминает его среди наших знакомых. То, что было, никуда не девается, но я хочу перестать оглядываться на эти моменты и подливать масла в огонь. Каждый из нас зажил своей жизнью, и я уверен, что Билл вынес свои уроки. А даже если и не вынес, это его личное дело, и менять его я не собираюсь. Я сосредотачиваюсь только на своём состоянии и пытаюсь собрать по кусочкам то, что осталось после всего этого пиздеца. Своё и твоё состояние, конечно. Я замираю, боясь пошевелиться от того, как уютно и легко мне сейчас. И как я не хочу, чтобы эта атмосфера рушилась. Но мне нужно всё-таки выбраться из его греющих объятий и переступить порог этой комнаты. Я прямо чувствую этот комок в горле, который не получается проглотить, как ни пытайся. — Чего конкретно ты боишься? Что он заговорит с тобой? Дыхание Ричи щекочет мне ухо, и сердце неприятно сжимает внутри. Со мной? Это не совсем то, что меня пугало, ведь о себе я не задумывался. — Меня волнует, как ты отреагируешь на это. Я не хочу, чтобы ты переживал. Я знал, что Ричи уже пересекался с Биллом за эти месяцы из-за общей компании, но мне самому не удалось увидеть его. Тозиер тоже пытался держаться от него подальше, но я всё равно ощущал, что он испытывает что-то вроде ответственности касательно того, как проходит лечение Билла. — Я не боюсь с ним встретиться. Сказать честно, после всего всё, что я видел, когда смотрел на него — это вину. Даже не жалость или желание вернуть всё, как было. Ничего подобного. Только вина. И именно с этим мне пришлось работать дольше всего. Но сейчас более осознанно я уже понимаю, что это была привычная для меня мысль, с которой я свыкся и которую он заставлял меня испытывать. Но она не имеет под собой никакого здравого смысла. Он говорил мне, что не планировал на самом деле умереть. Хотел привлечь внимание, потому что не знал, что ему делать. Его башка не осознавала на тот момент, как это серьезно. От этих слов мне должно было стать легче, я не понимаю? И знаешь, вот в это верится очень сильно. Что он готов был на всё, что угодно, чтобы вернуть этот контроль надо мной. На него не действовали слова, мои поступки, он всё думал, что я вернусь к нему, когда осознаю, что никому я на самом деле больше не нужен, и я одумаюсь. И когда это не сработало, у него просто закончились рычаги давления, он не понимал, почему его план не сработал, как работал до этого годами. Это был уже пик, когда он осознанно выбрал такую манипуляцию, на которую конечно я не мог не отреагировать. Только он не рассчитал с дозой. И его маленькая манипуляторная головоломка превратилась в попытку суицида. Билл не из тех, кто сводит счёты с жизнью, когда его бросает кто-то вроде меня. Всё должно было идти по его плану, как и всегда, а тут он даже поставил на кон свою жизнь, и ничего не выгорело. Думаю, это подкосило и испугало его очень сильно. Ужасно, что всё такими методами, но такой своеобразный разрыв шаблона дал ему свою встряску. Ричи запинается, словно воздуха в лёгких не хватает, и именно поэтому я не люблю возвращаться к этой теме. Даже просто разговаривая, я вижу, как ещё трудно ему даются все эти воспоминания. Парочки месяцев явно недостаточно, чтобы раны, которые «вручались» годами полностью затянулись. Говорят, сколько ты входил в подобное деструктивное состояние, приблизительно столько же времени и понадобится, чтобы выйти. Но никто из нас не ведёт счёт и таймер над головой не летает, подгоняя психику прийти в себя. В таких вещах скорость не играет никакой роли, и здесь скорее срабатывает случай, когда тише едешь, дальше будешь. Его речь я не прерывал, как не делал все эти прошлые месяцы, потому что Ричи говорил, как важно ему проговаривать всё это. Он так долго этого не делал вслух, будто и вовсе разучился высказывать своё недовольство и тревогу, как делают все нормальные люди время от времени. Для него не совсем привычно было сердиться на поступки Билла, да и в целом сердиться казалось привилегией, которой он почему-то лишён. Потому что раньше это вызывало недовольство, скандалы, перетягивание одеяла на себя, когда на самом деле неприемлемо «соревноваться», кому хуже. Нельзя меряться болью и сравнивать её между разными людьми, словно взвешиваешь на чаше весов - у кого ситуация херовее. Каждая боль заслуживает, чтобы её выплеснули. Без осознания проблемы не будет никаких сдвигов в сторону исцеления. — Я снова начинаю всё анализировать и давать какую-то оценку. В который раз. Нужно притормозить. Все мы люди. И все делаем глупости. Я рад, что всё закончилось так, а не иначе. Поэтому тебе незачем переживать за меня. Я не собираюсь вступать с ним в контакт какой бы то ни было. Там будет уйма людей, может, мы даже не пересечёмся. Именно сейчас происходит один из тех моментов, которые мы часто обсуждали с психологом. Когда наступает период штиля, мне становится тревожнее всего, я не позволяю себе почувствовать безопасность. Что угрозы нет, и мне позволительно вдохнуть полной грудью. Снова тянет засасывать себя в привычную пучину темноты и отчаяния, хотя сейчас я уже знаю, что такие мысли нужно пресекать сразу, не давать им цвести внутри. Перестать ожидать худшего и просто позволить вещам идти своим чередом. Я делаю глубокий вдох и прикрываю глаза. Ричины руки на плечах приятно давят своим весом, будто через одно прикосновение переливают свою уверенность, с таким трудом собранную. — Ну что, готов? Он проводит руками по моей рубашке, скользит пальцами по пуговицам, будто проверяя всё ли застегнуто, и когда я открываю глаза, его лицо так близко к моему, что каждую ресничку можно рассмотреть. Наверное, на сто процентов я никогда не буду готов, но главное и не в этом. А в том, чтобы начать. Хоть с чего-то.***
Ты можешь тысячу и тысячу раз репетировать в голове один и тот же разговор, чтобы создать иллюзию полной готовности. Миллион раз прогонять свои реплики, чтобы звучать уверенно. Якобы предугадывать все вопросы, чтобы контратаковать любые нападки, которые только вздумают лететь на тебя. Даже прорабатывать с психологом события, которые нанесли тебе вред, и обсуждать людей, которых тебе страшно и неприятно видеть. Но когда ты воочию встречаешься со своей проблемой лицом к лицу, вся теория волшебным образом улетучивается, испаряется, с предательством махая ручкой напоследок. И ты будто ощущаешь себя один на один со своим страхом в запертой комнате, от которой ключа у тебя, конечно же, никогда не было. Последний раз я видел Билла так давно, что трудно и вспомнить. И после такого длительного перерыва в моей голове он был кто-то сродни воображаемого врага, тенью, с которой мне приходилось сражаться, как бы глупо это ни звучало. Он не был воображаемым, и его поступки не были выдумкой, но я так привык думать в комфортной для себя обстановке, с людьми, которые расположены не вспоминать о нём, что сама перспектива встретиться с ним лично, уже казалась непривычной. Я не планировал разговаривать с ним. В моих надеждах было то, что людей будет дофигища, что все мы потеряемся в толпе и ни я, ни он не «одарят» друг на друга вниманием. Но когда жизнь шла таким чередом, каким хотел ты? Размер зала одновременно и поражает, и удивляет своими масштабами. Я оглядываюсь вокруг и понимаю, что это действительно типичный фальшивый выпускной, каким я его себе и представлял со своей танцевальной площадкой, ди-джеем, закуской, выпивкой, когда все делают вид, что там нет алкоголя (не всем здесь есть 21 год), но все понимают, что старшие курсы позаботятся и об этом. Платья, смокинги, галстуки и бабочки уже давно не являются визитной карточкой подобных мероприятий. Ещё по воспоминаниям последнего благотворительного вечера люди расслабились и поняли, что подзабить и нарядиться в то, что каждому комфортно, вообще-то гораздо веселее и разбавляет обстановку лучше, чем море из черных костюмов и цветастых коктейльных платьев. По крайней мере, каждому будет удобно. Да и тон задает сразу. Пофигизм чуточку сближает каждого, и отсутствие дресс-кода идёт на руку, когда не хочешь задумываться, а хочешь просто хорошо провести время. Здесь столько народу, и мои глаза разбегаются в попытках осмотреть сразу каждого. Но это пиздец как трудно, учитывая, что не было каких-то строгих ограничений на посещение — здесь были все курсы и, судя по всему, в этом и была задумка Беверли. Объединить всех и не запариваться, кто с какой специальности и какого возраста. — И верь после этого в скромность Беверли. Это нихуя не «небольшая вечеринка для своих». Ричи усмехается и по-свойски расстёгивает пуговицу рубашки. Из-за такого скопления народа здесь душновато. Я молча сжимаю руку Ричи в своей, возможно, сильнее, чем следует. — Ты в порядке? Меня окатывает странное дежавю. Есть какая-то тенденция в том, чтобы после каждого такого мероприятия на десерт обязательно подкладывали свинью. Я уже просто, блять, наготове к любым плохим новостям. — Да, я просто не ожидал, что людей будет так много. Я чувствую, как большим пальцем Ричи успокаивающе незаметно водит по моей ладони, и мысленно переношусь на полгода назад. Полгода назад он стоял также близко ко мне и заплетающимся языком шептал что-то на ухо. После чего поцеловал в комнате общаги, куда я еле дотащил его. Интересно, он помнит об этом? Я всегда забывал его спросить. — Так это же хорошо. Ричи намекает, что чем больше людей, тем больше шансов затеряться. А я ведь именно этого и хотел же? — Давай я что-нибудь принесу нам. Подождёшь меня здесь? Я рассеянно киваю, и Ричи, ещё раз обведя меня внимательным взглядом, идёт за напитками. Но долго одному мне стоять не пришлось. Буквально через минуту чувствую, как кто-то прикасается к моему плечу. — Я так рада, что ты всё-таки здесь! — Почему бы нет? Мы ведь обещали, что придём с Ричи. Беверли чуть склоняет голову и сканирует меня внимательным взглядом. Честно говоря, к этим взглядам-сканерам я уже привык. Последнее время все только и делают, что поглядывают на меня с любопытством, но разница в том, что теперь я стараюсь относиться к этому спокойнее. — Да, просто учитывая всю историю, я бы не обиделась, если бы вы не пришли. — Классный вечер, — я быстро перевожу тему. — Ты отлично постаралась. Беверли кивает в знак благодарности, но я вижу, что она хочет сказать. Видимо, нам никак не избежать этой темы. Но чем раньше мы внесём ясность, тем лучше. — Эдди, я бы хотела извиниться за тот случай в больнице. Мне не стоило говорить тех вещей. Понимаю сейчас, что звучала я ужасно, будто обвиняла во всём Ричи, когда в этом вообще не было его вины. — Всё нормально. — Нет, не нормально. Я запаниковала и от нервов начала пороть всякую чушь. Я не думаю так на самом деле. Я никогда не ждал от неё никаких извинений по этому поводу, поэтому слышать это было странно. Тот день в памяти сохранился одновременно чётким, и размытым в то же самое время. У меня было состояние, будто я смотрю на себя со стороны и воспринимаю всё в приглушенных тонах. Слова Беверли не были самым большим шоком тогда. — Мы все были как не свои. Не надо извиняться, всё хорошо. Её этот ответ не очень удовлетворяет, это видно. Она думает, что я быстрее хочу её сплавить, поэтому кажусь таким безучастным. Но на деле, груз обиды ещё и на Беверли был бы перебором для меня. Я стараюсь, правда стараюсь посмотреть на ситуацию глазами другого человека, и понимаю, что с её стороны, наверное, были свои причины так вспылить. Мне просто интересно, кем после всего кажется Ричи в её мире. Кем кажусь я? И самое главное - кем кажется Билл? Каждый, кто в курсе всего, наверняка, имеет своё собственное мнение, в независимости от правды. И это кажется диким. Потому что саму правду знают единицы. И на одну секунду, раз мы такие откровенные, я решаюсь использовать этот момент. Больше я не хочу возвращаться к этому снова и снова. — У меня вопрос. Она напрягается рядом, но не я это начал. — Да? — Ты давно знакома с Биллом, правда? И это ты мне рассказывала, что иногда он перегибает палку. — Все мы иногда злимся. Никто не идеален. Я знаю, что ей вся эта ситуация может казаться, как обычная история расставания между Ричи и Биллом. Все расходятся, иногда люди не подходят друг другу. И что возможно в её представлении Денбро совсем другой человек. Он вполне мог не проявлять ничего недопустимого по отношению к ней. В то же самое время, обращаясь с Ричи так, как обращался. Это распространённая практика. Поэтому я не могу злиться на Беверли по-настоящему. Она просто может не знать. — Естественно. Но давай начистоту. Бывали случаи, когда ты смотрела на них и думала: что-то здесь не так? Что-то нездоровое есть в таком контроле и отношении, которое допускал себе Билл. Что это больше, чем просто ревность и боязнь потерять человека. Беверли молчит, но лицо её становится серьёзнее. — Что Билл мог решать за Ричи, куда они поедут или не поедут, что круг его общения должен сначала «разрешить» Денбро, и что если что-то идёт не так, как хочет он, это никогда не разруливалось нормальным разговором? Что всегда это скандал, злость и отмазки, лишь бы сменить тему. И что синяк у Ричи в тот день, когда я избил Билла, появился не просто так? Ты никогда не пыталась честно сложить все эти части пазла? Или просто боялась, что это разрушит в твоих глазах представления о твоём лучшем друге Билле? Я сам удивлён, насколько спокойно и холодно эти слова исходят от меня. От этого, к сожалению, я звучу так, словно хочу вбить последний гвоздь, но сама тема предусматривает максимальную честность. Я задолбался, что каждый ищет своё прекрасное оправдание тому, что оправдывать нельзя. — Я... Не знала о синяке. — Остальное тебя не смущает? Она подходит ко мне ближе, и я вижу, как побледнело её лицо. Мне тоже неприятно. Проще было бы и дальше продолжать носить розовые очки, но реальность безжалостно разбивает их стекла, не спрашивая нас, готовы ли мы столкнуться с ней. — Я старалась никогда не лезть в их отношения, понимаешь? Никогда не знаешь, что там на самом деле происходит между двумя людьми. Я видела, как часто они ссорились, но они всегда быстро мирились. — Потому что Ричи всегда сглаживал углы. Всегда это был Ричи, Бев. Вплоть до самых неприятных ситуаций. Билл был тем, кто берёт. А Ричи тем, кто даёт. Поэтому это казалось таким идеальным. Когда на деле Ричи задыхался во всём этом, и никто не видел настоящей картины. Теперь она уже не смотрит так напрямую в моё лицо. Сейчас она делает что угодно, чтобы не встретиться со мной глазами. Потому что она прекрасно понимает каждое моё слово. Всё это ей знакомо. Один и тот же напев, только на другой лад. — Хорошо, что ты не спрашиваешь, почему Ричи оставался в таких отношениях. Она качает головой и еле слышно говорит: — Нет, это я как раз-таки понимаю. Я тоже не хочу громогласно судить её, но мне кажется, что с её отцом ситуация нихуя не изменилась. Поэтому то, как сложно разорвать круг токсичных отношений, не стоит и обсуждать. — Но Билл правда сожалеет. И эта попытка самоубийства... Она не успевает договорить, потому что из меня рвётся несдержанный хмык: — Ещё один способ привлечь к себе внимание. И после всего выставить себя жертвой. — Я не могу поверить, что человек в здравом уме решится на такое, чтобы просто привлечь к себе внимание. — Есть и не такие выкрутасы, на которые способны люди, вроде Билла. Это только верхушка айсберга. Беверли, я не хочу делать вид, что всё про всех знаю и имею право судить. Просто иногда вещи не такие, какими кажутся. И люди, в которых как нам кажется, мы уверены, на самом деле имеют такую сторону, о которой мы не подозревали. И закрывать глаза на такое нельзя, как бы больно это ни было. Я уверен, что я не открыл ей Америку. Она всё видела сама. Просто многие вещи пыталась смягчить, потому что тот Билл, которого она знает, не совсем вяжется с тем, каким он может быть. — Я не имею никакого права говорить тебе, с кем общаться, а с кем нет. Просто... будь осторожнее? Мне показалось, что ты должна знать об этом. Хотя бы ради собственной безопасности. Бледность постепенно сходит с её лица, и я вижу, как крутятся мысли в её голове, обдумывая, прорабатывая всё это. Раз уж мы заговорили о сторонах и чувствах, то Билл не единственный, кто имеет право высказать свою точку зрения. Ричи, который сам никогда бы не претендовал на такое, ни за что не стал бы высказывать своё мнение. Поэтому со стороны такие отношения и кажутся сплошным «медовым месяцем», потому что он никогда публично не возмутится. — Я поняла тебя. Просто мне трудно соотнести такого Билла, и моего друга Билла, которого я знаю со школы. Он всегда заступался за меня, понимаешь? И никогда не был со мной груб. Хотя у него самого всегда была куча своих проблем, что с родителями, что с одноклассниками. Ты скажешь, что я его оправдываю сейчас, но его отец был очень жёстким человеком. Я своими глазами видела, как агрессивно он относился к маме Билла, и к самому Биллу. Я видела некоторые звоночки в поведении Билла, но это были мелочи. Всё это отголоски его отношений с семьей, с принятием себя, с одноклассниками, которые бывали чересчур злые как для детей. Просто... мне так не хотелось называть вещи своими именами, потому что я видела добрую сторону Билла. — Бев... — Знаю, что ты скажешь. Что я глупая и наивная. Она взмахивает головой, и я вижу, как слезы блестят в её глазах. Что ж, раз мы хотим верить в лучшее в людях, значит мы все глупые и наивные? Но я так не считаю. — Я не это хочу сказать. У меня тоже жёсткий отец. У тебя проблемы с родителями. Понимаешь, куда я клоню? Почему мы все не ведём себя одинаково, если бы причина была одна и та же? Разные ужасы происходят с разными людьми, но у каждого своё отношение к этому и каждый сам выбирает, каким человеком он станет. Я не буду говорить, что знаю Билла и знаю его мышление. Но многое, очень многое зависит от наших собственных границ и морали, которую мы в себе воспитываем. Ты права, никто не идеален, в каждом есть и плохое, и хорошее. Но некоторое плохое вообще нельзя игнорировать, потому что оно может быть опасно для остальных. Только поэтому я говорю тебе всё это, а не потому, что хочу его обосрать. Она снова кивает, но больше ничего не говорит. Но первый раз за многие наши разговоры у меня нет стойкого ощущения, будто мы всё равно разошлись и остались при своём мнении. Я услышал её, а она, надеюсь, прислушалась ко мне.***
Я видел, как Ричи болтал со Стэном в нескольких метрах от меня, и мне не хотелось им мешать. Во-первых, я знал, что Рич в безопасности с Урисом, поэтому его запросто можно оставить в зале. И во-вторых, сам факт того, что эти двое нашли свои общие темы для разговора уже не удивляет так, как раньше. В последнее время Стэн всё спокойнее относится к тому, что Ричи появляется у нас в комнате так же часто, как я сам. Поначалу я чуточку смущался, мол, может его это будет стеснять, но очень скоро Стэн распизделся с Ричи, прибивая последнюю неловкость, которая может возникнуть между малознакомыми людьми. Ричи часто мог приходить ко мне в комнату, чтобы подождать с пар, поэтому Стэн составлял ему компанию в этом деле. Меня всё ещё удивляет тот факт, что Урис открылся для меня так поздно. Я как-то спросил его, хули он раньше не заговаривал со мной? На что он ответил, что слегка побаивался моей закрытости и молчаливости. Я показался ему чуточку высокомерным, видите ли. А я сказал, что он показался мне чуточку гомофобным. И мы оба по-актерски возмутились и оскорбились с того, как предубеждены были касательно друг друга. Так что, я знал, что Ричи в хороших руках. На улице ни малейшего ветерка, на который я рассчитывал после душного зала. Летняя жара вступает в свои права, и даже не знаю, рад я этому или нет. Мне определённо нравится, что учёба кончилась, но с другой стороны будет жаль на три месяца прощаться со Стэном и Беверли. Они уезжают по домам, в то время как Ричи и я решили остаться в общаге. Между нами всё чаще возникают разговоры о том, чтобы подыскать небольшую квартиру на двоих вместо комнат в общаге. Но даже если будем делить аренду пополам, денег всё равно не так много, поэтому все мои летние мысли будут сводиться к тому, чтобы искать подработку. В моём кармане всегда валяется пачка смятых сигарет, даже несмотря на то, что вытягиваю я их очень редко. По праздникам. Впервые после большого перерыва закурил я после самого первого приёма у психолога. Тогда меня здорово тряхануло, и после сеанса я выкурил две сигареты, сам того не замечая. После второго сеанса была всего одна. А ещё через парочку, я обратил внимание, что просто ношу их с собой в кармане, но уже не достаю. Просто так спокойнее. Когда-то и этот «пластырь» мне не понадобится, и эту привычку я оторву от себя безболезненно. Вечер проходит так спокойно, что я даже забыл, что так волновало меня в начале. Пока мне не помогли вспомнить. — Дать подкурить? Моё тело замирает там, где стоит, и даже оборачиваться не нужно - я по голосу узнаю говорившего. По голосу, который я не слышал слишком долго. — Нет, спасибо, у меня своё. Оборачиваюсь и, конечно, вижу перед собой Билла Денбро. Он расслабленно стоит в нескольких метрах, и зажигалка, которую он убирает в карман, сверкнула в темноте, обращая на себя внимание. — Ты словно призрака увидел. Билл изменился. Последний раз я видел его пару месяцев назад, и то, насколько он похудел и как заострились от этого его черты лица, слегка шокирует меня. Но виду я не подаю. — Я рассчитывал, что мы не встретимся, — может грубовато звучит от меня, но откровенно, и Билл согласен в этом. — Зато честно. Он поджигает свою сигарету, а я по-прежнему стою на своём месте как приклеенный. Всё моё тело напряжено, как перед броском, несмотря на то, что сам Билл не выказывает никаких признаков опасности. — Расслабься, я ничего тебе не сделаю. Просто покурю и зайду внутрь. — Я и не боюсь. Просто неприятно. — Как скажешь. Сигарету не забудь подкурить. Я опускаю глаза вниз, к своему карману, там, где лежит пачка сигарет, которую я так и не достал. И решаю, что это не будет тем случаем, который выбьет меня из колеи, чтобы я потянулся за никотином. Справлюсь и так. — Что-то перехотелось. Билл усмехается, но в его улыбке нет ни грамма веселья, тепла. Меня даже удивляет, насколько пустые и безучастные у него глаза. Может он на антидепрессантах? Врач иногда выписывает, если они необходимы. — Хорошо, что ты не делаешь вид, будто между нами ничего не произошло. И что не жалеешь. — А ты этого хочешь? — Нет. Нет, этого было навалом последние месяцы, что даже тошно. Я смотрю на него, и постепенно мой страх рассеивается перед тем, что я вижу. Слишком долго надо мной нависало опасение того, что же вытворит он в следующий раз. И как это повлияет на меня. Сейчас я удивительным образом чувствую, что я готов к любому дерьму, которое выльется на меня, и что на этот раз не позволю этому меня запачкать. — Ты же понимаешь, что я не буду из тех, кто волшебным образом спишет тебе всё со счетов. Я по сути тебе никто, и моё мнение тебя не волнует, поэтому мне терять нечего. Ты не был моим другом или членом семьи, поэтому я вижу ситуацию не замыленным взглядом. — И что ты видишь в этой ситуации? — Что каковы бы ни были твои причины, больше тебе не позволят делать то, что ты делал. Он очень спокоен. И курит безостановочно, лишь слегка покачивая ногой. А меня несёт, как в последний раз. Это я-то говорил, что не хочу с ним разговаривать? Мне это необходимо. — Я любил Ричи. Хочешь верь, хочешь нет. И всё, что я делал, было потому, что я слишком был без ума от него. Я смотрю на него, как на пятилетнего ребенка, который вроде чувствует всё искренне, но сам не понимает, как нелепо звучат его слова. — Ты понимаешь всё, что делал? — Да. — И какой вред этим причинял Ричи? — Да. — Хорошо, — я говорю жёстче, чем положено, а в груди растекается жар. Мне и сбежать хочется, и одновременно уже закрыть эту тему, чтобы никогда не говорить с ним вот так - один на один, на равных. — Я жалею, что избил тебя тогда. — Правда? — Да. Мне не стоило тебя трогать, а стоило просто помочь Ричи накатать на тебя заяву. Не нужно было пользоваться такими методами. Окурок в руке Билла подрагивает, и уже с минуту он не подносит его ко рту, просто держит пальцами. — Ты звучишь очень уверенно, Эдди. Будто знаешь всё на свете. — Я видел достаточно, чтобы сложить своё мнение, — в ответ на это он кивает медленно, словно паясничает. — Знаешь, многие говорят мне, что такое не меняется в людях. И я очень много думал об этом. Может я идиот, но мне хочется верить тому маленькому шансу, что возможно всё, если человек сам захочет поменяться. Ты понятия не имеешь, из какой глубокой ямы выбирается сейчас Ричи и делает это каждый день из-за тебя. И бог знает, сколько ему понадобится времени, чтобы прийти в себя окончательно, если это вообще произойдет. Ты говоришь, что всё осознаешь и понимаешь. Я надеюсь. Правда. Но мне кажется, что настоящие изменения произойдут, когда ты перестанешь придумывать себе отмазки из разряда «я с ума по нему сходил, поэтому лупил из ревности», а просто начнёшь называть вещи своими именами. «Я бил его, потому что только так мог вернуть контроль над ситуацией». «И попытку суицида совершил, потому что этого контроля по-прежнему не добился». Извини, Билл, но я не верю в эту чушь собачью из разряда «если ты не вернёшься ко мне, я выпилюсь нахуй». Мне жаль, что приходится напоминать тебе об этом дерьме, но это никуда уже не денешь. Такое никто тебе не позволит сбросить со счетов. Как бы херово тебе самому не было, я уверен. Что-то случается с ним после того, как я говорю ему это всё. Не агрессивно, но уверенно так, что по мне не скажешь, как меня подбрасывает изнутри. Наверное, потому что, несмотря на стрессовую ситуацию, я уверен в том, что говорю. Я миллион раз обдумывал эти слова, и миллион раз с ними соглашался. Несмотря на все мнения, которые выражали другие близкие мне люди. Любовь она не такая. Хоть убей меня, я всё равно буду твердить, что она не должна быть направлена на саморазрушение и разрушение любимого. Это не о том, чтобы вдалбливать самооценку человека ниже плинтуса, а о том, чтобы становиться сильнее. Чтобы расти вместе с каждым днём и чувствовать себя в безопасности в не зависимости от твоего настроения и тревог. Любовь не должна доводить человека до того, до чего довела Ричи. Когда Билл выбрасывает окурок и поднимает на меня глаза, внезапно меня перестаёт трясти. Его голос звучит так, будто меня здесь нет, и он говорит свои мысли вслух: — Я очень слаб в таких ситуациях, как ты уже успел заметить. Когда я теряю контроль. Для меня это всегда было самым ужасным. Чтобы мной кто-то командовал, чтобы за меня решали, чтобы ко мне кто-то прикоснулся без моего разрешения. Поэтому я всегда брал первым. Я стараюсь над этим работать, пока не станет слишком поздно. Мы прорабатываем это с психоаналитиком кучу раз, думаю, ты знаешь, как это всё устроено. Я слышал, что ты тоже пользуешься такими услугами. И после того, как я очнулся в больнице, честно, страшнее мне ещё никогда не было. Осознать, что ты по собственному идиотизму едва одной ногой в могиле не оказался, очень отрезвляет. Многие вещи мне пришлось понять, чтобы дойти до причин, почему я оказался в этой больнице под этими капельницами. И ты прав, мне всё ещё предстоит научиться называть вещи своими именами. Ты прямо иногда звучал как мой психоаналитик, это даже жутко. Губы Билла растекаются в горькой улыбке, и, несмотря на то, что она вообще не веселая, это первая искренняя эмоция, которую я вижу от него. — Я правда надеюсь, что всё это не зря, Билл. Весь этот кошмар. Что из этого выйдет какой-то толк. Хер знает сколько времени бы это ни заняло. Но держись от Ричи подальше. Понимаешь? Он смотрит на меня так, что на секундочку мне кажется, всё пошло по пизде. Но потом почти невидимый отклик жизни мелькает в его глазах, и уже сейчас моя просьба, которую я говорю второй раз, не кажется угрозой, как в первый. Сейчас в его глазах глубоко-глубоко внутри я вижу понимание, почему он Ричи и пальцем больше не тронет. Или я заставляю себя в это поверить.***
— Ты где был так долго? Ричи обнимает меня со спины и безжалостно виснет на ней всем телом. Чувствую, как уже полусонно он тяжело дышит мне на ухо. — Ох, Рич, где я только ни был, и с кем только ни пиздел, — себе под нос бурчу и разворачиваю к нему голову. — А ты время не терял, да? Голос уже пьяненький. Он лишь сжимает меня сильнее, и как бы в мою голову опять ни лезли параллели полугодичной давности в который раз за вечер, я их отгоняю. Сейчас всё вообще по-другому. И Ричи обнимает меня не потому, что заливает пустоту бухлом, и целоваться лезет не для того, чтобы выключить отчаяние в глазах. Кстати, о поцелуях. — Рич, давно хотел спросить. Я разворачиваюсь к нему всем корпусом, по-прежнему находясь в его руках. От тепла его тела становится ещё жарче, и щёки, чувствую, как загораются красным. В принципе, всё как всегда, когда я оказываюсь к нему так интимно близко. — Да? — Ты помнишь, как попал домой после благотворительного вечера? Ричи очень пьяно щурится и хитрая, лукавая улыбка озаряет пьяную мордаху. — Ты спрашиваешь меня о том, что произошло полгода назад? — Ну, мало ли ты помнишь. Хватка на моей пояснице становится сильнее, и, слава богу, что мы в коридоре одни. — Я помню, что мы были вместе весь вечер... — Так... Ричи сильнее щурится, делая вид, что вспоминает все детали, и осторожно, невесомо руки его скользят ниже. — Потом ты потащил меня в общагу, потому что я лыка не вязал. — Правильно. А потом? — Потом? Моё сердце словно отдельно от меня усадили на американские горки, так резко его подбрасывало вверх-вниз в ожидании ответа. Губы Ричи мягко, порывисто накрывают мои, что земля уходит из-под ног. Я тут же отвечаю на его поцелуй и позволяю этому приятному туману перекрыть все мысли и вопросы, разъедающие голову. Ричи чуть прикусывает мою губу и оттягивает её, заставляя покрываться мурашками всё тело, потому что он знает, как я люблю такое. Даже, блять, в пьяном состоянии он помнит такие мелочи, способные доставить мне удовольствие. Хотя, теперь мне кажется, что нихуя он не такой пьяный, каким хочет показаться. — А потом я поцеловал тебя. Я чувствую на губах его шёпот и утыкаюсь носом ему в щеку. С закрытыми глазами, переполненный этой эмоцией, я спрашиваю: — И почему ты это сделал тогда? — Потому что мне этого хотелось? Мне было страшно от этой мысли, но мне так этого хотелось, Эдди, что пиздец. Всё в порядке? Он чуть отклоняется, когда ощущает, как потряхивает меня от этих простых слов. Очередной ебучий камень свалился с души. Хотя даже если бы он назвал другую причину, вряд ли это что-то поменяло бы в моём отношении к нему. Понимаю, что уже тогда я впустил его в себя так глубоко, что порой трудно охватить мозгами. — Да. Я просто рад, что ты это помнишь. На секундочку Ричи смотрит слишком трезвым и сфокусированным взглядом, но уже через миг его глаза сонно прикрываются, и я понимаю, что его клонит в сон, как и всегда, когда он выпьет. — Домой? — Домой. Когда свет в комнате был уже потушен, Ричи спокойно посапывал себе в своей кровати, я неслышно подошёл к окну и открыл его настежь. Сел на подоконник, чтобы начать писать смс-ку, которую, теперь я знаю, обязательно прочтут. Мама просила меня написать, как там всё разрешится с «этим мальчиком», поэтому я решил, что самое время рассказать ей о Ричи подробнее.