Where Angels and Demons Collide

      Когда наступила ночь, Дария все еще брела по сонным улочкам Магдебурга и улыбалась себе под нос при воспоминании о удивлении, застывшем на лицах парней от ее триумфального ухода. Конечно, она чувствовала жалость оттого, что ей не удалось поговорить с Вильгельмом нормально, зато Фурия смогла повеселиться даже в такой, как могло показаться, абсолютно безрадостной ситуации.       Поводов для тревоги тут действительно нашлась масса, начиная хотя бы с того, что между Ангелом и этим человечком явно установились отношения, которым было не место не время прямо сейчас. Дария была бы проклята второй раз, если бы сказала, что смертный парень равнодушен к Вильгельму, ведь в его взгляде и жестах явно сквозили совершенно очевидные эмоции, и от вида этих блестящих глаз откровенно хотелось схватиться за голову. Эти двое шагнули на очень опасную тропу, вряд ли представляя, во что они ввязываются. Дарии в этой истории не нравилось абсолютно все — начиная с той поволоки влюбленного идиотизма, которую она с легкостью уловила в глазах приятеля, и заканчивая тем, что такая история никогда не будет иметь счастливого конца и, скорее всего, не принесет ничего, кроме двух разбитых сердец. И хорошо, если это будут живые разбитые сердца. Подумав как следует, Фурия приходила к умозаключению — если Ангел поддастся чувствам к смертному, то чем вообще это все может закончиться? Ангелы — бессмертные вечные существа, рано или поздно Давид все равно вернет племянника туда, где ему самое место. А что ждет этого мальчишку с дредами тут, на земле? Счастливая старость в гордом одиночестве?       Пересекая дорогу, Фурия приподняла повыше воротничок собственной кожаной куртки.       Ей оставалось лишь надеяться, что ее маленькая выходка с поцелуем немного отрезвит этих двоих. В самом деле, им не помешало немного остыть, должна же в этом Томе взыграть здоровая ревность? Дария знала не по наслышке, это бывает больно — любить, и она не пожелала бы никому узнать на своей шкуре то, что узнала когда-то она. — Так, так. Кто это был? — раздался над ухом ревнивый голос, который заставил ее вздрогнуть.       Она прекрасно знала, что этот скрежет может принадлежать только одному существу на планете, кому-то, у кого хватало ума преследовать ее по пятам на протяжении нескольких столетий. — Ревнуешь? — девушка вышла из своих раздумий, хотя и продолжала идти, не меняя темпа.       Поняв, что его не слушают, и более того, смеют столь нагло игнорировать, светловолосый молодой человек обогнал и пошел впереди, спиной вперед, продолжая заглядывать своей спутнице в глаза. — Может быть. И все же, кто этот счастливчик, удостоившийся твоего прекрасного поцелуя? — Гримм, вали в свою канализацию детишек пугать, я тебе не по зубам, — Дария поморщилась от досады.       Она уже догадалась, что тварь следила за ней от самого Ада. Как много он слышал? — Не отвалю. Ты и так уже оглушила меня сегодня, отобрала мою машину, которую я так милостиво тебе одолжил. Кстати, где она? Я бы еще мог ее использовать.       Дария скрипнула зубами. И как она могла не догадаться? — Надеюсь, тебе было больно, — мстительно выдала она вместо ответа. — Было. Прямо вот здесь, — Гримм театрально приложил руку к правой стороне груди. Из глаз его полились ненатуральные бирюзовые слезы.       Чтобы выглядеть аутентично среди людей в этот раз, он принял облик какого-то известного актера. Это бы выглядело неплохо, если бы не неприятное выражение лица, не меняющееся у духа никогда. — Сердце слева, идиот, — Дария закатила глаза.       Гримм быстро поправил эту оплошность. Откуда ему помнить этакие анатомические мелочи, он был мертв уже несколько столетий. — Так кто он был, этот брюнет? — Не твое дело, — Дария медленно перешла еще одну дорогу. Теперь вокруг них с Гриммом сгустилась темнота какого-то спального района. Дух и не думал отставать, он продолжал глумиться: — Не мое дело, значит? Я, может, о тебе беспокоюсь, — тон его голоса зазвучал тише, словно он задумал сказать что-то еще. И он сказал: — Неужели же ты так быстро забыла его? Я думал, твоя любовь вечна. Ты ведь так переживала по нему…       Дария сжала челюсти. Подлый Гримм пересекал очень опасную линию, ту, что трогать не стоило. Черты лица Демона поплыли неожиданно, будто утренний туман рассеивался под лучами восходящего солнца. Глаза его сменили цвет, прическа приняла другую форму, из растрепанных коротких и светлых, его волосы перешли в более темный оттенок. Теперь они были собраны в хвост, тонкий нос немного заострился, скулы поползли вверх. Он снова обращался. Через секунды перед Дарией уже стоял кто-то другой. — Может, так ты будешь разговаривать со мной? — осклабилось существо. — Иэн… — против воли вырвалось у Фурии.       Причина ее проклятия и вечной жизни скитаний и одиночества стояла перед ней как живая. Откуда Гримм мог знать о нем? — Пообщался с твоими сестрами. Они не такие неразговорчивые как ты, — дух словно прочел ее мысли. Он был явно доволен эффектом. — Я убью их. Клянусь, я порешу их за болтливость, — Дария остановилась посреди улицы, рассматривая его лицо. — Не стоит. Они очень милые Демоницы. Но ты… — Гримм мечтательно закатил глаза. — Ты все равно прекраснее их всех!       Дария ловила ртом воздух, как будто его разом вышибли сильным ударом. Он выглядел точно таким, каким она запомнила его: тот же нос, глаза, губы и неизменный холодный, равнодушный взгляд, идеально скопированный духом страха с образа, который наверняка описали ему словоохотливые Клио и Орфика.       Отголосок далекого прошлого, который высунул свою голову из уже давно истлевшей могилы. Его глаза были пусты и безжизненны, это Гримм передал без проблем. Этот лед Дария не замечала, тогда он был для нее самым красивый человеком, а она готова была на все ради него, даже безбоязненно расстаться со своей жизнью... Надо отдать Гриму должное, его копии было невозможно отличить от оригинала. — Я люблю тебя, Дария! — издевательски прошептал дух, вытянув губы трубочкой.       Как дорого она отдала бы за его слова когда-то. В том небольшом поселении, где она родилась, Иэн считался самым красивым юношей. Дария не вспоминала свою смертную жизнь, но прямо сейчас образы ушедших дней нахлынули на нее лавиной. Она часто любовалась им со стороны, стоя в лавке своего отца, когда не находилось работы и мечтательно бросая взгляды в сторону конюшен, где как раз объезжал коней небольшой отряд военных, мальчишек, собранный из молодых людей, жителей этой, и пары соседних деревень. Ее взгляд был прикован к тому юноше, что изящно гарцевал на коне, легко перемахивал через препятствия на поле и умело обращался с лошадью. Сердце подпрыгивало каждый раз, как Дария видела его белозубую улыбку. Лучи солнца делали его зеленые глаза еще более пронзительными и яркими, как два драгоценных изумруда. — Красавчик, да? — сказала однажды Дарии ее сестра, которая тоже рассматривала Иэна из-за ее плеча. — С таким бы я не прочь была провести ночку, пожалуй.       Дария смутилась.       Иэн действительно был прекрасен. Высокий, с белой кожей он сражал девушек наповал своими прекрасными манерами. Он умел ездить верхом, охотиться, вести хозяйство, он прекрасно танцевал и, к тому же, был богат, как король. Куда там скромной дочери пекаря до такого жениха — Дария даже не смела надеяться, что он мог подозревать о ее существовании.       Вот ей и оставалось лишь печально вздыхать, заворачивая в бумажную обертку очередную буханку хлеба и вручать ее пожилому приходскому священнику, который, как и всегда, заглядывал по утрам в лавочку за очередным багетом.       В один день очередь из посетителей скопилась просто громадная и Дария с сестрами не покладая рук раздавали им свежий хлеб за несколько монет. — Ваш хлеб, месье, заходите еще, — желали они каждому.       Внезапно над дверью лавочки негромко звякнул самодельный звоночек, а на прилавок со звоном опустилось несколько монет. Дария была занята и не посмотрела на посетителя, но, пересчитав деньги, она поняла, что их хватает, чтобы скупить половину запасов хлеба во всем магазинчике. Она удивленно подняла глаза, и ее сердце снова дернулось. Перед ней стоял он и изучал ее зелеными, цвета весенней листвы, глазами. — Эй, девчушка, заверни-ка мне пару багетов, пожалуйста, — весело посмотрев на нее сверху вниз, бросил военный. Дария пыталась справиться с собой, дрожащими руками заворачивая ему покупку. Он снисходительно смотрел на нее, и в глазах его плясали такие задорные огоньки, что дыхание остановилось само собой.       Дария не думала и не жалела ни секунды, когда тем же вечером совершала свою самую первую и дурацкую в жизни ошибку, присущую многим маленьким влюбленным девчонкам ее возраста, и отдавая свою жизнь без остатка тому, кто забирал все ее мысли. — Я люблю тебя, Иэн! — призналась она, когда они лежали рядом в амбаре ее отца, взлохмаченные и мокрые после бурной любви.       Детали одежды были разбросаны вокруг, а от Иэна при всем желании было невозможно отвести взгляд. Он повернул свою голову и тоже проговорил, с улыбкой: — И я люблю тебя, Дария.       На тот момент она поняла, что такое счастье. За окном на огромном небосклоне раскинулись миллионы звезд, и девушка мечтала, чтобы для нее эта ночь не кончалась никогда. Она молча лежала в объятиях любимого, слушая стрекотание сверчков в ночи. Тогда она не знала, что ночь и правда никогда не кончится для нее, сделав ее своей рабыней. Демонами не становятся просто так — для того, чтобы стать им, уход из мира живых должен стать особо жестоким. Дария смогла, сделав все от нее зависящее, чтобы так оно и случилось.       Они встречались недолго, иногда гонялись друг за дружкой в поле, иногда сидели по вечерам на берегу реки и смотрели на воду. Прошла неделя с тех пор, как юный военный впервые обратил внимание на дочь пекаря.       В один из особенно солнечных дней они, как и всегда, дурачились на природе. Ради него Дария даже сказала отцу, что ей нездоровится, и она не может продавать хлеб сегодня. На деле, как только все ушли, она выскользнула через заднюю дверь и теперь смеялась, весело убегая от преследующего ее высокого юноши. Ему не составило труда догнать девушку и легко прижать ее к стволу дерева. Волосы ее лезли в лицо, щекотали ему нос, а он все продолжали продолжал путь по ее шее и ниже, ниже… — Иэн, погоди! — задыхаясь под его поцелуями, прошептала Дария. — Ты придешь сегодня вечером к нам в гости? Я хочу, чтобы мои папа и мама тоже увидели тебя. Они будут так счастливы! — Сегодня вечером? — он свел к переносице широкие брови. — Я не могу, отец велел мне дома подсчитать нашу прибыль со стада овец. Да и дел много накопилось. — Как жалко, — Дария прижалась к возлюбленному всем телом. — Ну тогда хотя бы пообещай, что ты будешь думать обо мне вечером? Я всегда думаю о тебе! — Ты — все, о чем я могу думать, Дария, — пылко заверил он, продолжая прерванную дорожку поцелуев на ее коже.       Под его губами сердце рвалось ввысь, и дочь пекаря сомневалась, было ли на свете ощущение лучше этого — когда ты любишь, и тебе отвечают взаимностью, когда самые нежные губы порхают по твоей коже, оставляя на ней ощутимые следы, когда волосы любимого струятся под пальцами, как золотой песок, играя переливами в лучах солнечного света. По ее мнению это и было оно — то, ради чего стоило жить. Никакие деньги и слава, кучи друзей или поклонников, а также прочих благ не заменили бы это ощущение. Теплый океан его нежности закипал в ее душе в мгновения вроде этого.       Тем вечером Иэн оказался занят, как это бывало у него довольно часто, потому что в своей семье он был старшим сыном и помогал отцу в его делах. И когда делать было уже ничего не надо, Дария тихо шла к колодцу, что находился неподалеку от их домика возле мельницы, и, улыбаясь себе под нос, мурлыкала какую-то мелодию. Оставалось всего лишь завернуть за угол и пройти пару шагов к небольшой площадке, где жители добывали воду, когда вдруг девушка услышала пару голосов. — Иэн, ну перестань же, — донесся до нее тихий девичий смех.       Дочь пекаря непонимающе огляделась, поставив на землю свои ведра. — Люси, я люблю тебя, — не менее знакомый шепот, который сама Дария слышала еще сегодня, говорящий те же самые слова. — И я люблю тебя, Иэн, — звук влажного поцелуя, и колени Дарии подкосились от страха при мысли, что она может увидеть, если заглянет в небольшую щелочку в заборе соседского купца Якоба, откуда и доносился этот разговор.       Она пересилила свой страх и прильнула к особо крупной щелке. Руки и губы ее тряслись, спина покрывалась влагой. Темнота неожиданно накрыла со всех сторон, когда она увидела это своими глазами. Он был там. Его телосложение казалось невозможным перепутать ни с каким другим — высокий и худой, стройный, как тростинка... Его руки обнимали и ласкали пышнотелую дочку купца по имени Люси. Они забирались под завязочки ее льняной рубашки, делая все то же самое, что еще с утра делали с телом Дарии, порхая, словно красивая бабочка, по ее выдающимся формам и срывая с ее губ тяжелое дыхание.       И если есть моменты, которые остаются в памяти кровавыми отпечатками, криво вырезанными точно кинжалом на сердце, то, очевидно, это воспоминание стало как раз таким, потому что время с того момента перестало тикать для Дарии навсегда. Что-то внутри вспыхуло черным пламенем и осыпалось пеплом в груди, оставляя рваную пустоту в душе и бегущую из глаз соленую воду.       Дария всхлипнула, прижав руку ко рту. Пустые ведра покатились прочь, и она, не желая верить в увиденное, кинулась домой. Соленые слезы катились из ее глаз и образовывали внутри огромные и тяжелые наросты ненависти. Жаль, что глаза не умеют врать, ей хотелось бы думать, что все это лишь кошмарный сон, который теперь летел за ней разъяренной Фурией, мучая и вонзая в нее свои когти. Слишком реальный, чтобы оказаться ложью... Именно тогда она почувствовала это в первый раз — бесконечную злость и пустоту, которые бушевали в ней в пламенной схватке настолько сильно, что она не разбирала дорогу.       Залетев в сарай отца, Дария бросилась в стог соломы, пытаясь унять страшную дрожь. Она рыдала там, не замечая времени и забыв про все на свете, кроме ощущения жуткой боли слева, где кровоточили ошметки того, что раньше называлось сердцем. Она подняла глаза и взгляд ее упал тогда на огромные садовые ножницы, которыми ее отец отрезал стебли соломы прежде, чем пустить их на мельнице в помол.       Девушка решительно схватила их. Теперь ей было все равно.       На следующий день, все так же мило улыбаясь, она взяла своего любимого за руку и со смехом повела показать ему «одну вещицу». Иэн не знал, куда его ведут, но потом он жутко кричал, захлебываясь в рыданиях, моля о пощаде, когда Дария, сладко улыбаясь, затащила его в лес на то самое место, где еще вчера они оба предавались любви, закрытые кустом дикого лесного ореха. Повалив его на землю и связав руки, она один за одним отрезала его лживые пальцы, которые ласкали за ее спиной бесчисленное количество женских тел, затем уши, язык, глаза. Она разослала то, что она у него забрала, всем его девушкам, которым он признавался в любви, не забыв отравить эти посылки сильным летучим ядом, хранившимся у нее дома в коробочке. Коробочка эта переходила из поколения в поколения от какой-то давно умершей бабушки Изабеллы, про которую Дария тогда лишь только знала понаслышке. За ненадобностью никто не заглядывал в закрома старухи, и это пришлось на руку. Лишь раз девушка просмотрела ее содержимое, порывшись там ради интереса, найдя какие-то травы, корешки, обереги и небольшой флакончик с ядом. Она с отвращением закрыла коробку, но не выкинула все эти жуткие штуки прямо тогда же. Она никогда не думала, что однажды они сослужат ей такую службу...       Потерявшая разум дочь пекаря жестоко расправилась с тем, кто обидел ее. Себе же она оставила его неверное сердце и вышла с ним на площадь, держа его в окровавленной руке. За ней оставалась дорожка ярко-алой густой жидкости и, взойдя на главный помост, откуда глава городка обычно толкал речи, она громко объявила о содеянном ею преступлении. Она бросила этот черный от крови орган к ногам обезумевших от страха и ужаса горожан. Иэн забрал с собой ее сердце, было бы честно, если бы и она не осталась у него в долгу.       Дочь пекаря позволила рассвирепевшим жителям схватить себя, не сопротивляясь и лишь хохоча сумасшедшим смехом в их руках. Она смеялась и декламировала наизусть древние латинские тексты о вечной любви, которые так любила читать еще маленькой девочкой, мечтая, что когда-то эта любовь придет и к ней. Тем же вечером убийцу казнили на виселице, не откладывая это дело до приезда главы города.       Она была счастлива отдаться смерти, мечтала о забвении, которое должно было наступить после того, как свет померкнет перед ее глазами, и адское полымя сожрет ее душевную оболочку. Оно должно было слизать всю боль и воспоминания о большом грехе, превратив смертное тело в кусочки пепла, но история этой несчастной жизни, произошедшая столетия назад, так и не канула в забвение со смертью ее обладательницы. Смерть не пришла за Дарией. Как оказалось, не она была самым страшным наказанием — самым страшным тала вечная жизнь и живая память, которыми Дарии довелось наслаждаться еще очень и очень долго.       Ее душа оказалась на другой стороне. Конец земной жизни отметил начало новой, и там, в том новом мире, все уже знали о содеянном. Бабуля Изабелла уже ждала внучку на другой стороне вместе со всеми своими колдовскими премудростями и познаниями. Сама она попала туда намного раньше за ведовство и массовые ритуальные убийства в одном незначительного размера европейском городке, который они стерли с лица земли вместе со своими сподвижницами. После своей смерти ведьмы обратились в вечные мстительные тени, не знающие покоя, таковой стала и Дария. Наслышанный о ней Марбас даровал девушке темные крылья, сделав ее той, кем она должна стать — злобной Фурией, вечно мучающей души несчастных. Демоны Ада довольно быстро научили Дарию всему, что умели сами.       Никто не спрашивал, хотела ли Дария такого существования для себя. У нее никогда не было выбора умереть, как бы она того ни хотела, вместо этого у нее был выбор тропы бесконечной боли, от которой она разрывалась первые несколько десятилетий. По ту сторону ее ждало проклятое бессмертие, которое даруется только изощренным и безжалостным убийцам, таким, кто мстит сполна за свою обиду. Таким, как она.       Бывалые говорили, что Демоны не могут чувствовать, но по какой-то причине Дария могла. Это не прекратилось с того момента, как остановилось ее сердце, так что страшные воспоминания истязали ее каждый чёртов день новой жизни, и у них почему-то были все одни и те же зеленые глаза, холодные и злые. Наверное, во всем виновато одно небольшое отличие Демонов от Ангелов, которое заключается в том, что Демоны прекрасно помнят все, что случилось в их прошлой жизни, когда они были еще людьми. Печать проклятия не могла стереться с их кожи — они не должны были забывать, кто они такие — насквозь прогнившие злые создания, существующие лишь для того, чтобы вечно мучить других. ***       Дария с ненавистью смотрела в такие знакомые ей глаза.       Грим уродливо осклабился, видя реакцию, которую ему удалось вызвать. Прежде чем он успел сказать хоть что-то еще, Фурия метнулась к нему, с удивительной силой прижав духа к стенке и вдавив в его горло лезвие большого охотничьего кинжала, который она не выпускала из рук, даже если принимала кислотные ванны в Аду. — Тварь, как ты смеешь? — зло прошипела она ему в лицо. Ее собственное выражение менялось на глазах до неузнаваемости, и из красивой девушки со вздернутым носиком, пухлой нижней губой и большими карими глазами, она превращалась в настоящего Демона — лицо ее покрывали черная, будто змеиная, кожа, глаза загорались красным бешенством, а пальцы стали огромными и уродливыми изогнутыми когтями. Ее чешуя блеснула в свете ночных фонарей. Это всегда происходило, когда она злилась. потому что существовали кое-какие неприятные мелочи, прилагающиеся к бессмертию в облике Демона.       Дария зашипела. — Я много чего могу, ты недооценивала меня, — прищурил ненавистные зеленые глаза Гримм. — В отличие от тебя, он-то попал в Рай, как и все мученики. Справедливо ли, справедливо ли, Дария, то, что вас так разделили эти миры? Не удивительно, что тебя так тянет к светлому.       Он продолжал смеяться, видя, что Демоница едва не лопается от бешенства. — А еще я знаю, что ты не просто так на земле. Я даже думаю, мне пора доложить Марбасу, что ты сливаешь беленьким кое-что нужное, не забывая засовывать язык им в рот.       Дария не удержалась. Губы ее скривились в злой усмешке. — Ммм, какие мы проницательные, когда нам нужно. А ты не думаешь, если я раз уже однажды вырезала красивые глазки с этого смазливого личика, я не смогу сделать это и еще раз? — спросила она, изо всех сил впиваясь когтями в человеческое тело, изгибы которого она знала лучше, чем свои собственные. В ее душе колотилось такое бешенство, что она не удивилась бы, если больше никогда не смогла принять человеческий вид. — Я старше тебя, Фурия. Тебе вряд ли есть смысл тягаться со мной, — напыщенно сказал дух в обличии человека. — Но у меня есть к тебе деловое предложение.       Дария изо всех сил старалась держаться. Она не хотела позволять злости Демона брать над собой верх. — Я тебя слушаю, — прикрыв глаза, пробормотала она, давая себе время успокоиться.       Приняв ее эмоции за обреченность и готовность поддаться на любое предложение, Гримм радостно сверкнул глазами. — Я могу помочь тебе. Я обещаю забыть все, что я сегодня видел, и не докладывать ничего Марбасу, ты же в обмен пообещаешь, что будешь моей. Для тебя я могу даже остаться в таком виде, если пожелаешь.       Бешенство, чистое бешенство вновь поднялось по венам. Как черная смола по венам, как раскаленное железо, оно текло под кожей и сжирало внутренности. Дария чувствовала, как ее форма окончательно меняется в кожистое, похожее на змеиное, тело, пропитанное смертельным ядом. Она становилась такой, какой была на на самом деле.       Гримм, ухмыляясь, смотрел на нее. Такой эта женщина нравилась ему не меньше. — Хм… — промурлыкала Дария чуть изменившимся Демоническим голосом. Она прижала свой кинжал к горлу Демона и прочертила острием клинка причудливые узоры, играя со своей добычей. — Гриммчик умнеет на глазах, да?       Тот гордо надулся, чувствуя скорую победу. — Ну что ж, похоже, что у меня действительно не остается другого выбора… — прошептала Демоница, опуская вниз большие красные глаза.       Она поманила духа страха пальцем. Тот поневоле склонился, чтобы услышать, что она хочет сказать ему. — Полагаю, раз мы теперь заодно, я могу доверить тебе один большой секрет? — она приблизила свое лицо к Гримму и прошептала ему прямо в ухо. — Я, может, и поцеловала Ангела. Но, в отличии от него... Твой червивый… Поганый рот… Мне бы в жизни не пришло в голову поцеловать! Я лучше буду вечно жить в Раю и трудиться на благо Светлой Силы!       С этими словами она резко воткнула свой кинжал прямо в сердце Гримма, быстро произнося какие-то слова. Демон страшно закричал, лицо его перекосила гримаса адской боли. — Что ты делаешь? — взвизгнул он, скрываясь в ярко вспыхнувшем облаке. — Отправляю тебя туда, где тебе самое место!       Свечение обволокло Демона со всех сторон, скрывая из виду мерзкие, исказившиеся черты и унося прочь холодные зеленые глаза вместе с клочками черной кожаной куртки Дарии, в которую он яростно впился в попытке удержаться за реальность. Его пронизывающий визг повис в ночном воздухе, отразившись от стен домов и затихая в синеве густой ночи. — Ты пожалеееееешь! — услышала Дария его последний хрип. — Я уже жалею. Что не сделала это раньше! Но зато у тебя есть время подумать о своем поведении там, куда я тебя отправила, — сказала Дария уже в пустоту и криво улыбнулась уголком рта. — Мне надо было сделать еще при нашей первой встрече, сэкономила бы себе пучок нервных окончаний.       Еще по дороге в город она нашла одинокую часовенку возле старого кладбища, где привалилась ненадолго отдохнуть. Заклинание отнесло ее достаточно далеко, ей пришлось проделать долгий путь, прежде чем она достигла своей финальной цели.       Демоны нормально переносили кладбища и Дария не имела ничего против того, чтобы посидеть там перевести дух — к сожалению, для нее в этом теле усталость и голод сказывались быстрее, вот она и забрела туда, чтобы присесть ненадолго, привести в порядок все еще плывущее после перемещения тело. Конечно, в часовню она зайти не могла, да и упаси Дьявол любого Демона, если он захочет туда попасть, но ее ворон вполне мог позволить себе такую небольшую роскошь. В конце концов, надо же подстраховывать себя иногда, пребывая в чужом мире?       Дария знала заранее, что это сыграет ей на руку, поэтому заставила ворона влететь внутрь и начертить клювом на земле особые знаки. Теперь Гримму, который и отправился исповедоваться в это святое место во всех своих смертных грехах, нескоро захочется кляузничать Марбасу, ведь любому Демону пребывание в храме доставляло нечеловеческие муки, а уж Дария постаралась, чтобы руна, начертанная ее вороном, занимала место аккурат под крестом. Малыша Гримма вместе с его идеями о том, как сделать жизнь лучше, ждало крайне увлекательное приключение в мир неистовой запредельной боли, прожигающей насквозь все его существо. Выйти дух не смог бы — заклинание держало его в пределах рисунка. Все, что Дарии требовалось — лишь нарисовать на какой-нибудь части его тела такой же символ, как на полу в часовне, чтобы отправить его туда. Дуралей даже не заметил, как она чертила клинком на его коже не узор, а древние рунические символы.       Можно было не опасаться, вряд ли кто-то хватится этого придурка ближайшие лет... тысячу.       Она жалела лишь об одном — о том, что позволила себе настолько выйти из-под контроля. Бешенное клокотание внутри не смолкало, и Демоница, пошатываясь, побрела прочь со светлой улицы. Она избавилась от своих крыльев, но ее меняющийся вид теперь мог сыграть с ней злую шутку. Встреть она на улице людей, можно было бы навлечь на себя большие неприятности, которые ей сейчас не хотелось бы решать — у нее больше не осталось ни сил, ни желания делать это. Проклятый дух страха взбесил ее настолько, что она перешла почти все свои границы. Ее собственное правило номер гласило — никогда не превращаться полностью. Пара-тройка таких превращений, и блестящие черные чешуйки больше никогда не сойдут с ее кожи.       Но самое страшное, что поганый Гримм был в чем-то прав, Дария любила свою человечность, и, тогда как многие Демоны нарочно старались сделать побольше злых дел, чтобы убрать эти воспоминания, а с ними заодно и их человеческий облик, она не хотела видеть себя таковой. Сестры Дарии, восемь Фурий, уже все давно стали истинными исчадиями Ада, кроме Алекты, которая предпочла сохранить свое прекрасное лицо, чтобы красиво отражаться в зеркале. Впрочем, делала она это только из чувства самовлюбленности, которое в ней пересиливало все остальные ее качества.       Дария же порой и сама не могла себе дать ответ, почему она не хотела превращаться до конца. Ведь мертв, значит, мертв, и не стоит цепляться за уже давно потерянную жизнь, делая вид, что ты все еще ее часть. Наверное, она хотела помнить себя именно такой — наивной девчонкой, совершившей большую глупость, стоившую ей жизни. Она хотела запомнить эту ошибку навсегда и больше никогда ее не повторять.       Неожиданное превращение Гримма вскрыло многие старые раны в ее душе, и это казалось странным, ведь у Демонов не было и не могло быть души. Но что же это тогда так ныло слева в районе ребер?       Дария шагала прочь, зажимая чешуйчатой рукой рваную рану в том месте, где прошлись когти Демона. Она свернула в первую попавшуюся подворотню и, сев там на землю, спрятала лицо в снова становящиеся человеческими ладони. Слава Дьяволу, первое цельное превращение не смогло полностью изменить ее. Дария, часто-часто дыша, стала считать до десяти, чувствуя, как злость уходит, капля за каплей покидая ее тело, а вместе с ней пропадает и черная змеиная кожа. К ней возвращались ее привычные черты. — Черт тебя подери! — мусорный контейнер, стоявший рядом с ней, со всей силы вмялся в стенку, отброшенный мощным рывком.       Плечи девушки затряслись, пока она пыталась унять рвущиеся наружу глухие рыдания.       Она не имела понятия, сколько прошло времени, пока она сидела вот так в переулке, одна, наедине со своими внутренними терзаниями. Да, это было определенно больно — любить. Ее любовь не была длинной, как не была и счастливой, и все же это оказалось достаточно больно, чтобы длиться вечно.       Она чувствовала проклятые соленые дорожки на щеках. Будь она стопроцентным Демоном, она не могла бы плакать. Почему ее сознание никак не могло выбрать свою половину? Неужели Гримм прав, и ее существо всегда будет тянуться к свету?       Бывают такие шрамы, которые напоминают о себе всегда, вновь открываясь алыми ранами. И хотя прошлое — оно на то и прошлое, что должно оставаться навсегда за спиной, Дария сомневалась, что она хотя бы когда-нибудь сможет себя в этом полностью убедить.

I'm so tired of being here Suppressed by all my childish fears And if you have to leave I wish that you would just leave Your presence still lingers here And it won't leave me alone (Evanescence - My Immortal)