Where Angels and Demons Collide

      В Райском Дворце царила абсолютная тишина. За столько веков его существования, а их уж минуло немало с тех пор, Давид вряд ли мог вспомнить, чтоб было так тихо. Он медленно брел от окна к окну, всматриваясь в даль бескрайнего простора.        Вот простирался большой Эдемский сад, который виднелся отсюда, как на ладони, со всеми его извилистыми дорожками, петляющими промеж зеленых яблонь, почти пригнувшихся к земле под весом спелых и ароматных райских плодов. А вот и Нескучный Лес за ним, Седые Горы, возвышаются бледной громадой с белоснежными шапками никогда не тающего и совершенно не холодного снега. Бесконечная, прозрачная, как слеза, и в то же время глубокая, как морщины старца, река Гихон мелькает среди деревьев, уползая бескрайней блестящей гладью куда-то вдаль, храня в своих глубинах многие и многие секреты давно уже ушедших столетий. Прекрасное, вечнозеленое царство тепла и света - разве могло найтись на свете что-то нарушающее эту идиллию?       Давид смотрел из своего окна на блики от солнца в воде, и его снедало безотчетное беспокойство; от этого ощущения он был готов грызть края прекрасного мраморного подоконника, отделанного золотыми вставками. Лишь бы только сделать уже хоть что-нибудь, а не стоять просто так тут, мучаясь незнанием. Однако Превосходительство держал себя в руках, ибо не пристало верховному Апостолу Всевышнего вести себя подобным образом, тем более, это, скорее всего, не закончилось бы ничем положительным, и разве только подоконник понял бы глубину его страданий. Поэтому Давид просто молчал и изредка кидал на него мечтательные взгляды. Он часто любовался видами, если безотчетная грусть мучила его. Смотреть на бесконечно манящую, как расплавленное серебро, воду доставляло ему удовольствие и уносило ненадолго мысли прочь от насущных проблем.       Все Ангелы любили реку, ведь именно по ней попадали к воротам Эдема новые души, которые в большинстве своем были прекрасны и чисты. Гихон никогда не ошибался в своем решении, за исключением, пожалуй, одного-единственного случая за всю историю Рая. И именно благодаря этому случаю Давид и стоял сейчас тут, таращась в глубины кристальных вод остекленевшим взглядом.       Услышав тихие шаги за спиной и, повернувшись на этот звук, Златокрылый увидел свою сестру, медленно бредущую по коридору Дворца в его направлении.        Они уже относительно примирились, правда Симония все еще периодически сверлила брата злыми взглядами, но он был непреклонен в своем решении, упорно твердя, что пока он не разберется, Вильгельм будет сидеть там, где он есть сейчас. Симония долго ругалась, но от нечего делать мирилась с произволом, по крайней мере, больше не кидалась на его Превосходительство с алебардой. Давид велел Сакию убрать от греха подальше все колюще-режущие предметы в оружейную и больше не доставать их оттуда ни под каким предлогом. На дверь был навешен большой амбарный замок, и инцидент плавно сошел на нет, но Давид все равно с опаской посмотрел на сестру, хотя пока причин для паники у него не находилось. — Тебя тревожит что-то, я это чувствую, — Симония подошла к брату. — Расскажи мне, это из-за Вильгельма? Или ты узнал что-то? — Ничего я не узнал, — Апостол вздохнул. — В неведении самая большая тяжесть. Посмотри туда, ты когда-нибудь видела Нескучный Лес таким тихим?        Симония проследила за его взглядом. И впрямь, не роились над ним больше стайки разноцветных попугайчиков. Амуров не было видно, хотя обычно они резвились в кронах деревьев, отчего казалось, что те жили своей жизнью, постоянно сотрясаясь от веселого и заливистого хохота маленьких розовощеких младенцев. Давид все же надеялся, что Вильгельм еще не всех их успел отлупить из рогатки, и что те не собрали свои колчаны и стрелы и не улетели прочь искать себе новый дом куда-нибудь в Седые Горы. Не роились вокруг и белоснежные попугаи, патрулировавшие окрестности перед Дворцом, во дворе не суетился народ, одетый в светлые ниспадающие одежды. Не было никого и ничего, как будто вымерло все на расстояния и расстояния вокруг.        Из двенадцати Апостолов Симония с утра натолкнулась только на Петра и Павла - те шли, что-то горячо обсуждая, погруженные в свои дела, и вряд ли заметили женщину. Сестра Верховного склонила голову. — Да, не трудно сложить два и два и понять, что что-то не так. — Я так жалею, что мне отсюда ничего не видно... Дворец оставили все, последний гарнизон ушел совсем недавно, — удрученно ответил Апостол, не отрывая печальный взгляд от горизонта. Я не могу бросить пост, а мне кажется, что скоро начнется что-то невиданное.        Симония положила руку на плечо брата. — Все будет в порядке... Я хочу в это верить и знаю, что мой сын вернется обратно.        Давид раздраженно подумал, что вот уж чего-чего, а этого он хотел бы в последнюю очередь, но вслух, разумеется, ничего не сказал. Он лишь метнул на сестру подозрительный взгляд и, поняв, что она не смотрит на него, страдальчески закатил глаза. Он понимал, что рано или поздно мальчишку все же придется вернуть обратно, и, хотя разум говорил, что лучше сделать это как можно скорее, весь его организм, измученный десятилетиями страшных пыток и самых изощренных надругательств, панически голосовал за «поздно». Давид уже и сам не знал, куда себя деть от неизвестности.        Ему думалось, что там, на земле, его племянничек сейчас совершенно не скучает. И ох, как не нравилось ему это ледяное молчание и отсутствие новостей от Рафаэля. Давид почти начинал раскаиваться, что просто не оставил парня в камере. Словно в подтверждение его страхам в коридор молнией влетел взмыленный и взбудораженный Сакий, бухая по мраморному полу ножищами толщиной с колонну. — Вашепрвсхдтльсво! Новости!       Давид и Симония встрепенулись, просыпаясь от своих мыслей. — Что? Что случилось? — в один голос воскликнули они.       Сакий уставился на сестру начальника. Он явно колебался выкладывать новости при ней. — Говори! —Скомандовал начальник. — Они нашли Амулет. Амулет пятой стихии. Сегодня его, наконец, кто-то пробудил! — Не может быть! — охнул Давид. — Тот самый! Кто? Кто его взял? Говори, не медли!        По лицу Сакия можно было понять, что ответ Давиду не понравится. — Эти?! — грозно грянул голос Апостола, гневно отражаясь от стен Дворца.        Сакий замотал башкой с залысинами, и Давид значительно напрягся. Что могло быть хуже рогатых тварей из нижней палаты? — Хуже... Человек... — Человек? — Давиду на секунду показалось, что у него вдруг кольнуло сердце. Он схватился за левый бок и, натурально прихрамывая, добрел до ближайшей резной золоченой скамеечки, грузно опустив свой вес на сидение. Его даже не волновал тот факт, что у него не могло быть сердца - все, что он чувствовал сейчас, были лишь фантомные боли, приносимые не очень хорошим предчувствием. — Апокалипсис грядет, раз пророчество выбрало человека, — Златокрылый убито прикрыл лицо одной рукой, второй все так же картинно держась за бок. — Еще не все, Ваше Превосходительство, — Сакий явно мялся, нервно теребя край туники. — Рази, треклятый, — хрипло и глухо отозвалось Превосходительство, сползая вниз. — Смертного нашли. С ним, — Сакий снова покосился на остро сверлящую его взглядом Симонию, — с ним рядом один из наших.        Это заставило Златокрылого встрепенуться и сесть прямо. — Мы перехватили носителя Амулета? Но это же прекрасно! Кто этот молодец? Его нужно немедленно вознаградить! Доставить сюда и вознаградить! Эх, никогда наши не подводили, молодцы, все-таки, белокрылые бестии! — громко возликовал Давид.        Трели его счастливых воплей заполнили помещение, однако, взглянув на обескураженного Сакия, Верховный начал затихать, радостные его возгласы становились все тише и, наконец, умолкли совсем. Повисла неловкая пауза. Сакий не знал, куда себя деть, представляя, что сейчас будет, произнеси он то одно страшное слово, которое вертелось у него на языке. В немом напряженном ожидании Давид и Симония таращились на Стража цепкими и подозрительными взглядами. — Ну? Мне не нравится, когда ты так молчишь! Обычно ты с таким видом являлся ко мне в кабинет, когда-а-а... — Давид паузой показал Сакию, чтобы тот продолжал.        Сакий тяжко вздохнул и обреченно посмотрел в пол. — Вильгельм... Ваше Превосходительство. С носителем Амулета Вильгельм. Он ходит за ним по пятам, ни на секунду не выпуская его из виду.        Своды Дворца потряс громогласный и протяжный стон такой колоссальной мощности, что от этих децибел вверх взмыла стайка райских попугайчиков, ютившаяся под крышей башни. Сакий в ужасе сжался в комок. — Вы что, издеваетесь?! — вопил Давид. — Как, как это могло произойти, почему он?        Апостол вцепился рукой в волосы, несколько прядей его парика остались в смуглой ладони. — Все пропало! Этот мир обречен! Как это вообще допустили, чтобы этот ...        Златокрылый совершенно забыл про сестру и вспомнил только тогда, когда из-за спины раздалось деликатное покашливание. — ... чудесный мальчик, — вовремя поправился он, — распускал свои ручонки там, куда ему вообще нельзя было соваться? Куда смотрел Рафаэль?!        В конце фразы Давид перешел на фальцет, как это часто бывало с ним во время нервных ситуаций. — Сакий, ты что, хочешь мне сказать, что он добровольно помог смертному? — Похоже на то, Вашество, — Сакий уныло кивнул.       Давид окончательно съехал с сиденья. Пропорции помещения начали шалить в поле его зрения. Ангел, который добровольно помогал смертному... Это могло значить только одно - по всем законам Рая, он связался с ним неразрывным и очень капитальным обязательством, древним, как сам мир. Протянув руку помощи, Страж считался хранителем человека, бродящим за ним по пятам и отводящим от него все неприятности, на случай, если таковые возникнут.       Давид начал задыхаться, ворот мантии прямо сейчас показался вдруг таким нестерпимо тесным, что Златокрылый начал терять этот мир. Или это мир начал терять его, ели посмотреть с другой стороны.        Хранителями могли стать только самые ответственные, дисциплинированные воины Света, таковыми были Моисей и Ной, самые известные Ангелы, спасшие великое множество людских жизней тогда, когда это было нужнее всего. Рафаэль тоже имел под опекой смертных, которых ему требовалось оберегать по контракту. Только для них это было прямой обязанностью - вся Военная Элита в принципе, пребывая подолгу на земле, имела свои районы, которые они охраняли, и свои группы смертных, иногда целыми семьями. В их задачу входило следить, чтобы у людей все было хорошо и они не отправились в Рай раньше времени, но как в ряды этих святых и непорочных хранителей попал Вильгельм, Давид не понимал. Мальчишка слишком часто наблюдал за Стражами, он знал все о них и, как пить дать, сделал то, что он сделал нарочно!       С крыльями или без, по сути своей, он все еще оставался Ангелом, вот где просчитался Давид. В результате, он проворонил эту лазейку, никак не думая, что Вильгельм свяжет себя узами неразрывной сделки. — О, Всевышний... За ... что, — прошептал почти про себя Апостол.        Симония спокойно смотрела на его концерт. Несчастный припадочный брат волновал ее сейчас меньше всего, уж он-то умирать не собирался. — Как там мой мальчик? — она надвинулась на Сакия так, что тому пришлось сделать шаг назад.        Он старался держаться подальше от строптивой рыжеволосой женщины, стараясь чтобы между ней и им, желательно, находился какой-нибудь твердый, крупный предмет, который будет не так просто обойти. В этот раз он выбрал большой постамент с Ангельскими доспехами двухвековой давности и, скрывшись за ними наполовину, опасливо выглянул оттуда. — Он в порядке. И мы нашли подтверждение тому, что он действительно общается с Демонами! — хмуро буркнул он из-за своего укрытия.        Симония всплеснула руками и охнула. — Что? И это называется в порядке? Не может быть!        Давид посмотрел на Стража через пальцы. Глаза его тут же загорелись любопытством. Сакий порылся в складках одежд и извлек на свет пару картинок, протягивая их Давиду. — Вот. Это называется фо-гро-та-фия, — с заумным видом произнес Охранник Дворца. — Ее сделали наши, кто умеет обращаться с людской техникой...        На этой, как он ее назвал, фогротафии, Давид совершенно четко разглядел любимого племянничка. Он стоял в непонятном темном месте, одетый в какие-то бесовские одежи: темные штаны и такую же темную футболку. Он обнимался с особой женского пола, губы их были тесно прижаты. Давид различил на ее спине, там, где одежда чуть задралась вверх, татуировку в виде пентаграммы - этой отметиной были помечены все слуги Падшего, перепутать ее с чем-то другим было невозможно. Симония начала всхлипывать. — Как же так... Этого не может быть. Это какая-то подделка! — в надежде прошептала она.        Давид во все глаза таращился на фогротафию. Почему-то его ничего в ней особенно не удивило, все это было вполне себе ожидаемо. — Ну, вот и приехали, — трагично констатировал он. — Сначала он, видите ли, Хранитель, теперь это. — Давид, ты же в самом деле не думаешь, что этому можно верить! Я уверена, что мальчик связался с Демонами, уже пребывая на земле, потому что вот это, — Симония гневно вырвала из рук Давида цветные картинки с запечатленным на них сыном, – не доказывает его причастность, предательство и то, что он якобы проводил сюда Низших! Мир людей – это нейтральная территория, и ты прекрасно это знаешь!        Давид уставился на нее. В ее словах, конечно, была доля правды, хотя он и подозревал обратное. Найти бы какое-то вещественное доказательство, хоть что-нибудь...        Он снова метнул взгляд в окно, цепляясь им за макушки деревьев, еще недавно казавшихся такими прекрасными, а сейчас раздражавших его своим видом – зелень на них была чересчур кудрявая, лес -чересчур пуст и уныл, да и сверкающий Гихон, если уж приглядеться, вдруг показался Златокрылому всего лишь огромной бурлящей лужей, шум которой сейчас не приносил никакого успокоения. Давид злился. Однако шум реки, долетающий до него, все-таки нашептывал кое-какие мысли, и что-то внутри вдруг зажглось, будто яркая лампочка. Словно кто-то вдруг включил свет, и солнце засияло ярче обычного.        Гениальная догадка озарила Апостола. Он приподнялся и, ни слова не говоря, быстрым шагом направился куда-то, хотя и не был уверен, что стоило делать это, потому что гораздо проще жить, ничего не зная и закрывая глаза на факт того, что все могло стать настолько плохо. Но появление фогротафии, конечно, дало новый виток трагедии и заставило Верховного задуматься.        Симония и Сакий переглянулись, на секунду забыв, что они не особенно ладили, и бросились следом за Давидом, который быстрым шагом летел по коридорам Дворца. Поворот, еще поворот, несколько ступеней, еще один длинный коридор. Давид явно спешил к покоям племянника и лишь дивился, как эта идея не пришла ему в голову раньше. — Что ты делаешь? — спросила его Симония, наблюдая, как брат медленно обходит комнату, в которой он оказался через несколько минут, метр за метром, обшаривая глазами пространство. — А ты как думаешь? Мы нашли подтверждение тому, что он действительно общается с Демонами! Значит, надо найти доказательства того, что он общался с ними и раньше. — И зачем ты пришел в его покои? — Найти тут что-то. Если мы найдем в его покоях хоть одну подозрительную вещь, это докажет, что мои подозрения не беспочвенны! — Мне кажется, тебе не стоит рыться в его вещах! — Симония неуверенно оглядела светлую комнату. — Это не вещи! Теперь это вещдоки! — с видом заправской ищейки Златокрылый осмотрелся по углам.        Симония закатила глаза. — Давид, не смеши меня!        Брат не обращал на нее никакого внимания. Пройдя по комнате он посмотрел на кровать племянника, заглянул под стол, порылся на нем. Он выдвинул ящики, внимательно осмотрел их сверху и снизу. Взгляд его стал удивительно цепким, Симония иногда думала, что в ее брате сочетаются сразу два человека - один, собранный, расчетливый и уверенный, а второй - тот, который был готов причитать обо всех горестях Рая прямо на кушетке в большом коридоре. Сейчас себя проявляла именно первая личность. Апостол выглядел как заправский детектив, рассматривая все предметы в комнате племянника, точно они были чем-то криминальным.        Мебель не выдавала ничем присутствие каких-то посторонних ящиков или тайников. Златокрылый прошествовал дальше, отодвинул клетку с разноцветными щебечущими пташками, которые протестующее заверещали при его приближении, одна из них даже несильно тюкнула его за палец, пока он приподнимал клетку и заглядывал под нее. Там оказалось пусто. Давид начал входить в раж – он перешел к дивану, вскоре подушки полетели на пол, Апостол перерыл весь предмет мебели, за ним, под ним, отодвинул его от стенки. После этого он переворошил стеллаж с книгами и письменами племянника, его записями по различным мудреным дисциплинам, покрытыми пылью, потом он занялся журнальчиками, и прочей на его взгляд дребеденью. Там обнаружилась только всякая ерунда - стихи, какие-то записки, лекции. Давид выкидывал вещи племянника на середину комнаты как умалишенный, пока Симония не окликнула его: — Может, хватит уже, а? — она не знала за что хвататься, собирая все, что выбрасывал ее брат и стараясь сложить все аккуратными стопками. — Нет…Я чувствую, тут что-то должно быть… Кто прячет так тщательно, явно что-то скрывает! — Может, дело в том, что он ничего не прячет? — Симония случайно уронила на пол книги, которые неосторожно взяла слишком большой пачкой.        Давид не слушал. Он отодвинул шкаф, но и там ничего не обнаружилось. Постепенно в комнате начали кончаться все предметы мебели, которые Апостол еще не тронул, перевернув все вверх тормашками. К его удивлению тут действительно не нашлось ничего, за что можно было бы уцепиться.        Давид уж было испугался, что придется идти к Вильгельму в каморку и искать еще и там, чисто на всякий случай. При одной этой мысли становилось жутко, ибо зайти туда без святого креста и предварительно не окропив там все Райской водой, виделось ему чем-то невозможным – один портрет, висящий там над дверью чего стоил. На нем был изображен любимый дядюшка Вильгельма во всей своей красе, гордо запечатленный в лучшие годы своей жизни, когда только получил свою должность верховного Апостола. На картине он браво высился у окна с развевающимся белоснежным одеянием и подбородком гордо задранным на все сто восемьдесят градусов. Давид обожал себя на этом портрете, где художник, явно ему польстил, пририсовав чересчур волевую челюсть. Раньше тот украшал своей шедевральностью холл при входе в зал заседаний, рядом с портретами других одиннадцати Апостолов, но однажды Сакий, который случайно шел мимо, обнаружил, что все двенадцать портретов безнадежно испорчены – у всех Апостолов мистическим образом выросли усы, хвосты, страшные уши, рыла и шерсть, пририсованные жирным черным маркером какой-то нетвердой шаловливой ручонкой. Портрет Давида пострадал, разумеется, больше остальных. Он приобрел не только черные усы, рыло, наподобие свиного и рога, но еще и заштрихованные в шахматном порядке зубы.        Вильгельм тогда, естественно, сделал большие глаза и, томно хлопая ресницами, показательно бегал вместе со всеми по всему Дворцу, ища безобразного и бездушного вандала, который посмел осквернить святое. Его немного подвел случай - оглядевшись по сторонам и поняв, что за ним никто не наблюдает, он решил восстановить немного съехавший фингал под глазом на портрете Апостола Петра и потянулся поправить эту оплошность маркером. Давид и Сакий, наблюдавшие это действо из-за колонны, за которой они прятались, лишь переглянулись, воздевая к небу страдальческий взгляд. Давид тихо вышел из укрытия, молчаливой страшной угрозой надвигаясь на племянника со спины и в его намерении тогда сквозило совершенно твердое желание наложить на террориста руки. Поймав взглядом его тень, Вильгельм резко обернулся, улыбаясь дядюшке очаровательной и сверкающей улыбкой. К сожалению, выпавший из складок его одежд черный маркер, выдал преступника с потрохами.        Мальчик все так же лучезарно улыбался, отступая к назад и обезоруживающе выставив перед собой руки, как бы говоря, что это была всего лишь шутка, но Давид с Сакием так не считали. Они решили взять Вильгельма в плен. Крадучись, загребая справа и слева, растопырив руки и хмуря кустистые брови, Апостол и Страж надвигались. Они старались прицелиться поточнее, пытались схватить мальчишку, который вдруг смиренно застыл у стеночки. А потом Сакий загорланил: — Давайте, ваше Првсхтво!! – и резко накинулся на мальчика слева, пока Давид наваливался справа. Они одновременно, закрыв от страха глаза, метнулись в его сторону. Они бились и терзали мальчишку, хватая его и связывая по рукам и ногам, стараясь затянуть его покрепче, накинув на него метры и метры золототканой Райской тесьмы - единственного, что попалось под руку для нужных им целей: связать паршивца и доставить для сурового разговора в кабинет к Верховному Апостолу в состоянии, безопасном для окружающих. — Крепче вяжи! – Орал Давид. — Я его держу! – Рычал Сакий. — Он вырывается! – Вне себя вопил верховный Апостол. — Ай, он меня укусил! – Кричал Охранник. — Это был не он! Отпусти меня, идиот! – отплевываясь от перьев и попадающей в рот туники, Давид в ужасе оглядел себя. Он оказался связан по рукам и ногам. Сакий, осмелившись, наконец, открыть глаза, уставился на своего начальника обернутого, как мумия фараона. — Ваше Превосходительство, я не … — Развязать меня немедленно! — Визжал Давид, а крики его тонули в истерическом смехе парящего над ними и едва не падающего от дикого хохота черноволосого Ангела.        После этого случая Вильгельм утащил к себе в каморку произведение искусства, которое создал сам. Он повесил его у себя и изредка тыкал в дядюшку вилками и прочими острыми предметами. Давид сто раз уже приказывал извлечь оттуда это позорище, но каким-то неведомым образом позорище все равно возвращалось на место в каморку племянника, продолжая подвергаться атаке всевозможных колюще-режущих предметов.        Вспомнив об этом, Апостол содрогнулся. Вот почему он не очень любил заходить к мальчику на рабочее место. От этого воспоминания ярость снова вскипела в нем, и он с утроенной силой принялся за поиски улик. — Алконост его забери, — ругнулся он и топнул ногой. Плитка отозвалась ему пустым звуком. Давид настороженно глянул вниз на свою сандалию с торчащими из нее смуглыми пальцами и снова стукнул ногой в пол. Затем рядом... Звук был явно глуше.        Все с тем же видом бывалой ищейки он бухнулся посреди комнаты на коленки и постучал по плитке еще раз, сначала кулаком, затем ладонью... Звук был звонкий. Давид поднял голову, почесав макушку. — Сакий. А ну иди сюда!       Громила-охранник, виновато глядя на Симонию, протиснулся мимо и присел рядом с Давидом. — Ну-ка, подсоби...        Сакий глянул на начальника с удивлением, однако просьбу его все же понял. Огромный кулак охранника со всего размаха опустился на плитку... Каменная крошка полетела в стороны, Давид закрыл лицо рукой, чтобы пыль не попала в глаза. Когда, секунд через десять, облачко улеглась, он увидел, что в полу образовалась черная зияющая дыра. — Сакий, посмотри, что внутри! — скомандовал Его Превосходительство. — Что? Почему я? — возмутился до глубин души Страж. — Потому, что я тут начальник, а начальство надо беречь! — Давид тоже явно нервничал, пребывая на пороге решающего открытия. — Нет уж, вдруг у него там щенок Цербера живет или клубок ядовитых гадюк?        Давид побагровел, понимая, что его, кажется, коварно и бессердечно кидают. Сакий напрягся, поджавшись, как будто старался сгруппироваться, ожидая длительную словесную перепалку, но Апостолу было не до того. Решив про себя, что поговорит с предателем и дезертиром после, он бросил на того нервный взгляд, затем осторожно запустил руку в темноту. Он сразу же нащупал, что в дыре явно было что-то, какая-то ткань... Осторожно вцепившись в нее кончиками пальцев, Апостол извлек сверток на свет.        Симония нахмурилась. — Давид, мне кажется, это слишком. Личные вещи – это личные вещи! — предприняла она последнюю попытку образумить брата. — Они уже не личные, когда дело касается серьезного преступления! — произнес Давид железным тоном, заставив сестру вздрогнуть.        Когда работа и долг напоминали о себе, он становился удивительно тверд. Сверток лежал на полу, и Давид опасливо покосился на Сакия. Доблестный охранник пребывал в явном напряжении, как будто ожидал, что из-под ветхой тряпицы вырвется отряд Демонов и начнет моментальный захват Дворца.        Давид аккуратно приподнял уголок и заглянул туда. Ничего особенного не происходило, и потому он решил, что можно приоткрыть находку еще больше. Из свертка выкатились что-то. Давид аккуратно изучал выпавшие безделушки - монеты неизвестного и явно человеческого происхождения, коробочку, какой-то неизвестный предмет цилиндрической формы, книжки, пузырьки... Продолговатый предмет с колесиком. Давид случайно чиркнул колесико, и из миниатюрного предмета вырвался крошечный язычок пламени, лизнувший его пальцы. Верховный в ужасе отбросил адскую штуковину в сторону. И тут его взгляд вцепился в последнюю вещь. Зрачки Апостола расширились, он не мог поверить, что видит подобное в своих святых хоромах.        Это был какой-то кошмарный кожаный и безвкусный ошейник, и на нем, весело поблескивая бодрыми солнечными лучиками, легкомысленно играющими на поверхности, висел совершенно четко выбитый значок пентаграммы, украшенный издевательски яркими стразиками.        Это был подарочек с юмором от Дарии. Она притащила ошейник на сто восьмидесятый день рождения своего друга и сказала тогда, что Вильгельм с его выходками навсегда и с гордостью причислен к лику Демонов в ее глазах. Она, посмеиваясь, презентовала ему красивую коробочку, где лежало украшение, от которого ее приятель пришел в неописуемый восторг. На ошейнике переливалась надпись: «Моему лучшему другу в день рождения. Не забывай никогда, кто ты». И Вильгельм не забывал, заодно напоминая и другим о своем тяжелом характере. Давид немо таращился на эту гадость. — Лучшему другу. У Вильгельма нет здесь никаких друзей! Сакий, созвать Совет. У нас, кажется, назрела ситуация.        Верховный опустил глаза на сверток с вещами из человеческого мира. Вильгельм никогда раньше не бывал там, он иногда выменивал на рынке книжки, но не более того, а значит, он мог получить его только одним способом.        Давид страдальчески посмотрел на сестру, глаза которой были расширены от ужаса. — Что же, Давид. Как я полагаю, кто ищет, тот всегда найдет, да? — спросила Симония неживым голосом.        Он только поджал губы, в упор смотря на нее.