Wahre liebe

Шнайдер в очередной раз недовольно поморщился и поерзал на своем сидении. Тилль бросил на него косой взгляд, пытаясь сквозь ресницы разглядеть выражение лица друга и коллеги. Тот выглядел взвинченным, а скулы покрывали красные пятна: не то, чтобы уродливые, но достаточно странные, будто лихорадочные. Голубые глаза бегали по салону автомобиля, по потертым сиденьям, по зеркалу заднего вида, на которое таксист нацепил вонючку и еще горсть всевозможного неопознаваемого барахла, по самому таксисту и его неаккуратно стриженному затылку. Крупные ладони Шнайдера потеряли привычную плавность и некую скупость движений. Он всегда старался размахивать длинными руками как можно мягче, сдерживал себя, прижимая локти к корпусу и складывая пальцы горстью. Сейчас все пропало, и Шнайдер сидел, то сжимая, то разжимая кулаки, колупал заусеницы у ногтей, потирал нервно колени и то и дело оттягивал ворот куртки. То ли нервничал, то ли боялся чего — Тилль никак не мог понять, что происходит, и потому продолжал молча наблюдать за тем, как то и дело поджимаются маленькие, подвижные губы. Иногда Шнайдер затрудненно сглатывал, и тогда Тилль видел, как двигается вверх-вниз крупный кадык. На шее у Шнайдера тоже были красные пятна. А вот это уже было необычно — такого Тилль никогда не видел. Шнайдер краснел, когда упивался до состояния нестояния, краснел, когда их с Паулем шутки-хуютки переходили на недостижимый для барабанщика уровень пошлости или откровенности, и… Вот сейчас. Тилль дернул бровью, понимая, что пялится уже неприлично долго с внимательностью и любопытством юного натуралиста-живодера. Шнайдер это тоже заметил. Целое мгновение Тилль ощущал на себе пронизывающий взгляд голубых глаз, а затем Шнайдер покраснел еще сильнее, чем до этого, и отвернулся, с преувеличенным воодушевлением смотря на серый, грязный Берлин за окном. Будто мимо машины не безликие хрущевки проплывали, лишь кое-где украшенные краской и свежей штукатуркой, а как минимум римский Колизей и московский Кремль сразу. Теперь Тиллю было видно только ухо — тоже красное — и то кусочек из-за поднятого, перекрученного воротника куртки. После того, как закончились съемки, Шнайдер, едва застегнув штаны и схватив свои вещи, кубарем скатился по лестнице. Возможно, побежал додрачивать — Тилль и сам был разочарован тем, какие несимпатичные фанатки им достались, а может и покурить в наслаждение. Хотя, чем там наслаждаться… Сейчас же на Шнайдере были прекрасно заметны последствия такого скоропалительного отхода: кое-как застегнутая, с перепутанными петлями и пуговицами рубашка оголяла кусочек груди, капюшон ветровки собрался за спиной неудобным валиком, и Шнайдер то и дело пытался его поправить, но не преуспевал в тесноте, а неровно надетая куртка наверняка давила в плечах и складками собиралась под спиной. Безрезультатно Шнайдер пытался привести себя в порядок и каждый раз, когда у него не получалось это сделать, — а у него не получалось, — Тилль слышал устало-злое фырканье. На красное ухо смотреть было неинтересно, а больше Тиллю не было ничего видно — даже кончики дрожащих ресниц и скулу. Еще Шнайдер все пытался забросить ногу на ногу, но длина конечностей не позволяла, как не позволяла и длина пол куртки натянуть их до самых лодыжек. — Шнайдер, ты как? Хорошо себя чувствуешь? Может, остановиться? Таксист тут же кинул в зеркало на них колючий взгляд и Тилль зыркнул исподлобья в ответ. Они не были бухими или обдолбанными — по крайней мере сейчас, и всю свою подозрительность водила мог засунуть себе в задницу. Тилль придвинулся ближе, сразу же начиная ощущать лихорадочный жар, плотными волнами исходящий от Шнайдера. Положил руку на плечо, желая добиться ответа и хотя бы мимолетной вспышки спокойствия, но сделал только хуже — Шнайдер дернулся, качнулся в сторону, покосился диким, испуганным взглядом и постарался отодвинуться, еще сильнее вжимаясь боком в дверцу. — Не надо. Поехали быстрее. Я в порядке. Хриплость в его голосе резанула Тиллю по ушам, как и неоднозначная реакция по нервам. Он сконфуженно замер, даже постарался незаметно ткнуться носом в футболку, проверяя ее свежесть, но нет, та пахла вполне прилично. Есть определенный плюс в том, чтобы изображать секс в душе. С шампанским. Какая избитость. — Уверен? У тебя как будто температура, — продолжил напирать Тилль. Это ведь было правильно — беспокоиться? Он, как тот еще старый бобыль и затворник не был уверен. Хотелось протянуть руку и потрогать Шнайдеру лоб, почувствовав горячность и влагу кожи, но, подумав, Тилль не стал этого делать. Друг и так был шуганый, как дворовой кот. — Просто заткнись, хорошо? Я в норме. На этот раз зло, предупреждающе зыркнул Шнайдер. А вот это уже явно не норма. В конце концов, Тилль не лез с неудобными расспросами и был вполне вежлив. — Спасибо за беспокойство, Тилль. Я очень ценю это, Тилль, — издевательски протянул он, и Шнайдеру достало совести смутиться. То есть, еще сильнее — теперь он и вовсе напоминал маковый цвет. — Извини. Я… да, может, приболел. Мне нужно домой. Тилль хмыкнул. Врать Шнайдер не умел от слова совсем и каждый раз либо стыдливо смотрел в сторону, как девица прячась за ресницами — вот как сейчас, либо прямо в глаза, при том слишком пристально, с вызовом, всем своим видом говоря, что предельно честен и вообще лучше-ка отъебись прямо сейчас. И сдавая себя тем самым с потрохами. — По-о-онятно, — задумчиво протянул Тилль. — Может, сразу в аптеку какую-нибудь зарулим? А то разболеешься еще, а у нас альбом. Тилль знал, что из Шнайдера шпион, как из него самого — балерина. Тот мог упрямо молчать, мог игнорировать, но под напористой атакой всегда пасовал, особенно если скрывал нечто незначительное. Шнайдер не переносил давление, Шнайдер хотел, чтобы все было просто, понятно, и чтобы его любил весь мир. На удивление, ответа не последствовало. Шнайдер снова пялился в окно, усердно делая вид, что они молчали все это время, что Тилль и вовсе немой, а он сам проглотил язык. — Я тебя сейчас заломаю и начну щекотать, — веско произнес Тилль, с удовольствием замечая, что Шнайдер вздрогнул. Значит, слышит, не отключил системы наружного наблюдения. — Быстро говори, что с тобой такое. У той девки гной из пизды капал, а ты презик забыл натянуть? Мандавошки табунами скакали и сейчас очко тебе щекочут? Советую сознаться сразу, потому что спидозники сопливые от записи альбома отстраняются и платят неустойку за простой. — Пошел нахуй, — процедил Шнайдер сквозь зубы, доведенный до белого каления неуместными подъебами. Тилль и так знал, что Шнайдеру с головой хватает одного Пауля и лучше в эту устоявшуюся систему доверительных, близких отношений не лезть. Но удержаться не мог. Шнайдер что-то скрывал и, судя по уровню сопротивления, — что-то серьезное. А значит, нужно было додавить и расколоть, потому что недомолвок Тилль не любил. Особенно таких, что могли иметь долгоиграющие последствия. — Сейчас ты туда пойдешь. Что за тайны, Шнайдер? Тебя там американцы вербовали, пока я занят был? Сознавайся быстро! Сделав неожиданный бросок — будто мощный гребок двумя руками сразу, Тилль схватил Шнайдера за корпус и навалился всем телом, вынуждая друга согнуться и почти уткнуться в колени длинным носом. Таксист снова посмотрел на них, но ничего не сказал. Был привычен к подобному? Главное, чтобы не высадил на половине дороги. Тилль ожидал, что Шнайдер начнет сопротивляться, брыкаться и орать, угрожать и сучить длинными ногами, зажатый в тесноте пространства машины и чужого тела, но тот совершенно неожиданно сложился сильнее, выставив спину, скрутился весь и замер, издав невнятный, сдавленный звук. — Больно?.. — помедлив, осторожно спросил Тилль, опасаясь наваливаться сильнее. Он не понимал, что произошло. Не исключал возможности, что Шнайдер, проводивший с Паулем слишком много времени, решил сойти с праведного пути атаки в лоб на извилистую тропку обманных маневров, но даже малейшая возможность подобного казалась нереальной. — Нет, — тихо ответил Шнайдер все еще не шевелясь. Тихий, напряженный, горячий настолько, что можно было использовать вместо обогревателя. — Тогда что? Мягко. Главное — мягко. Тилль знал, как действует его голос на женщин, когда он говорит вот так — вкрадчиво и максимально тихо, но как подействует на Шнайдера не мог даже предположить. Оскорбится ли тот? Замкнется еще сильнее? Столько вопросов — и ни одного ответа. Хотя нет, один есть. Неразборчивый, сказанный Шнайдером скорее своим коленям, а не Тиллю, и почти целиком оставшийся в обивке сидения. — Не слышу. Ладонями Тилль ощущал горячую гладкую кожу под перекрученной рубашкой, подрагивание напряженных мышц и лихорадочную влажность под полами распахнутой куртки, и ощущения его бы даже захватили, не соизволь Шнайдер повторить чуть громче. — У меня стоит. Отпусти, больно. Руки Тилль сразу же убрал. Он уговаривал себя, что не испуганно, но… Но какое кому до этого было дело, если Шнайдер медленно распрямился, сверкая еще более алыми, чем до этого, скулами и крайне смущенным выражением лица. Смущенным, злым, испуганным — в сжатых губах и сдвинутых к переносице бровях читалось все эти эмоции сразу. Как открытая книга, как выставочная витрина — бери и любуйся всеми мыслями, что бродят в этой, подчас, удивительно сумасбродной голове. — На меня что ли? — постаравшись скрыть усмешку, осторожно поинтересовался Тилль. — Дебил блять, что ли? Нет конечно, — Шнайдер даже ожил на мгновение, возмущенно смотря в ответ. — Тогда как? Не закончил дела на студии? Шнайдер тут же сник. Они говорили достаточно тихо, Тилль так и не отстранился до конца, прижимаясь к плечу Шнайдера, и услышать их за шумом покрышек и проезжающих мимо автомобилей было практически нереально, но взгляды таксиста все равно периодически щекотали кожу. Старый пердун. Может, бывший внештатный сотрудник*. Отвернись, блять. — Шнайдер, не молчи, все равно же расскажешь. Сделай легче себе и мне — прекрати ломаться. — Ты все-таки дебил, — закатил глаза в ответ на ухмылку Тилля тот. Наверно, их вялая перепалка немного отвлекла его от «маленькой проблемы», и теперь вел себя Шнайдер каплю свободнее. Не развалился, конечно, как царь на сидении, но хотя бы перестал изображать эмбриона и сел ровнее. — Я… Я, блять, пиздец как волновался перед всей этой хуйней. Зачем только согласился?.. Идиот. Поэтому выпил пару таблеток… Говорил Шнайдер тихо, скорее сам с собой, еле шевеля губами. Теперь Тиллю стали ясны и напряженность, и нездоровый румянец, и то, почему Шнайдер не стал брыкаться — попробуй тот поерзай, когда в ширинку упирается твердый член. — Чтобы не ударить в грязь лицом, значит… Идиот. Как бы не старался, но перестать ухмыляться Тилль не мог. Вот уж… Шнайдер. Горе на веточке. — Просто завали ебало, ладно? — огрызаться у Шнайдера получалось лучше, чем думать головой. — Нет, не ладно, — «успокоил» друга Тилль. — Дались тебе эти бляди? Или придирчивый больно? — Ты их видел? Где только таких откопали, — Шнайдер фыркнул, возвращая себе еще немного расположения духу. — Может, это были единственные, проходящие возрастную цензуру, — заржал Тилль и пихнул Шнайдера в плечо, добиваясь неуверенной улыбки. Не мог тот долго быть серьезным — истинная натура наивного щенка всегда брала верх над любыми жизненными неурядицами. — Но это все лирика. Что делать то будешь? Шнайдер тут же сник, и при виде угловатого лица с яркими пятнами глаз и губ план зрел у Тилля в голове будто сам собой, пока изо рта вырывались осторожные, будто по тонкому льду ходишь, расспросы. — Не знаю… Оно ведь пройдет? — Конечно, не будешь же ты до старости с надутым членом ходить! — Тилль хотел заржать, но быстро сдержался, бросив на водителя любопытный взгляд. У того, кажется, даже уши шевелились, так активно он прислушивался к разговору. Внутри от такого нахальства немедленно вспыхнул черный огонь чего-то, подозрительно похожего на ревность. Шнайдер — со стояком или без него, был собственностью исключительно группы в общем и Тилля в частности в данный конкретный момент. Делиться он, понятное дело, не собирался. — Вопрос только в том, как быстро пройдет. — А что, может долго? — Шнайдер испуганно хлопнул ресницами, устремляя на Тилля умоляющий взгляд голубых наивных глаз, и тот едва удержался от короткого возгласа. Умиления, наверно. Или жалости. — Может. И дрочка мало поможет. Тут нужно хорошенько поебаться, — веско заверил он, даже кивнув для убедительности. Шнайдер тут же сник. На лицо набежала тень, а вечно улыбающиеся губы изогнулись суровой огорченной ниткой. — Ты ведь знаешь, что мы разбежались. Не с кем мне ебаться. — И ты до сих пор страдаешь, — Тилль закатил глаза. Шнайдера, это наивное дитя, еще было куда учить. — Да тебе стоит выбрать девчонку, купить ей любой коктейль и улыбнуться — сама ширинку расстегнет и на член наденется. Ответный взгляд Шнайдера был вполне красноречив, и Тилль закусил губу. Пока все шло так, как надо, как он и планировал. — Не хочу блядей всяких снимать. Вот уж у кого табун мандавошек в трусах, — дернул Шнайдер плечом, делая непроницаемое лицо. Несчастный наследник интеллигентов. — Девушки честно хотят тебя порадовать, а ты их блядями называешь. Ну зачем же ты так? Хотя, конечно, есть еще один вариант. Водитель чуть не въехал в притормозившую перед светофором машину, весь обратившийся в слух, и Тилль, чтобы не допустить утечку информации, склонился к красному уху Шнайдера, почти прижимаясь губами к забавно изогнутой раковине. — Помощь друга. Ты как? Даже краем зрения Тилль заметил, что Шнайдер покраснел еще отчаяннее, а задышал чаще. Возмущенно, испуганно, предвкушающе — Тиллю было наплевать. Назвав таксисту новый адрес и насладившись сдавленным матом — им нужно было разворачиваться и ехать в обратном направлении — Тилль с чувством полного удовлетворения откинулся на спинку, довольно потягиваясь и ощущая под ладонью теплую, костлявую коленку Шнайдера. Он бы хотел пробраться выше и сжать пальцами твердый, болезненно ноющий член несчастного, но подумал, что тогда они точно куда-нибудь врежутся.