Long, Two Long

      Вечером было достаточно холодно, чтобы приходилось казаться теплой. Будить Зверя, взывать к Крови, чтобы щеки тронул румянец, а изо рта вырывались облачка пара. Вместе с теплом проснулись запахи, и они дразнили Зверя. Он лениво ворочался внутри, как буря в большой раковине – еще только отголосок, тень, но уже никогда не оставляющий свою скорлупу. Еще не опасный, но вечно голодный.       Кайя бесцельно бродила по Французскому кварталу. Как волчонок на привязи, она бродила вокруг будки, гремела цепью, стучала о миску и даже не гоняла соседских кошек. Проклятые рабские браслеты душили ее, словно холодные пальцы на горле. Не давали дышать. Не давали уйти.       Князь знал, как убивать, не казня. Ведь казнь –мгновение. А заточение – долгая, долгая пытка.       Кайя тяжело вздохнула. Она хотела написать, запечатать письмо, страдать на кушетке в ожидании ответа. Как в английских романах. Чтобы красивости, платочки (дурацкие платки, когда они кончатся?). Рюшечки, немножечко драмы, щепоточка юмора, счастливый конец.       Но не отправляла она таких писем. Не потому что лгала, а чтобы не мучить. Его кандалы не чета ее сворке, а ноша куда тяжелей. Он писал ей длинные, смешливые письма, присылал прописи и не ленился проверять «домашние задания», посылал в магазины, где ждали ее то новые ленты, то старые книги. Она старалась отшутиться и быть добродушной в ответ, но как-то он все равно узнавал между строк. Все понимал, и оттого было лишь больней.       Отец велел ей быть умницей, чуть-чуть потерпеть. И Кайя терпела. Верила, что скоро войдет в свой новый Дом, хотя и не к Рождеству.       Новый Орлеан готовился к праздникам. Иногда казалось, что город живет ими, а все остальное – межвременье, периоды засухи. Улицы полнились слухами, что губернатор вернулся в город из Батон-Руж и скоро наведет полный порядок, а к концу года готовится и вовсе нечто грандиозное. Но впервые мысль о Рождестве не грела Кайю. Она слушала, слушала, слушала, а все будто проносилось мимо.       Одна витрина зацепила взгляд. Похоже, что-то осталось от Дня всех святых – браслеты из сушеных тыквенных семечек, жуткие куклы из репы, плюшевые уродцы, один из которых неуловимо напомнил оставшегося в Лафайетте Мистера Пигглза. Кайя не могла оторваться от ставшей внезапно уютной витрины, почувствовав себя Анной. Кто-то задел ее плечом, так что она чуть не упала – Зверь, было уснувший, свернулся в кольцо и, скаля пасть, приготовился впиться в обидчика – но Кайя успела схватиться за ручку, ввалившись в магазин. Звякнул колокольчик.       Внутри было темновато, будто весь свет достался витрине. Кайя не жаловалась, даже наоборот – глаза и кожа отдыхали от ярких уличных огней. Хозяин шуршал где-то в подсобке, напевая под нос веселый французский мотивчик. Колокольчик он то ли не заметил, то ли не захотел заметить. Возможно, потому дела его и шли скверно.       Лавка, если назвать ее так, торговала антиквариатом. Если можно назвать это так. По большей части – мусором, а потому и назвать ее правильнее было бы помойкой. Но Кайя с любопытством сунула нос на все полки и за прилавок.       - О, мисс!.. Простите, не заметил вас. Чем могу услужить?       Кайя стиснула ридикюль, что ей недавно вручила Жаннетт. У нее были честные, полученные от Винсента и, увы, «на черный день, Кайя, не на ерунду» тридцать долларов. И еще пятерка, которую ей сунул клиент борделя, которого она вчера испила. Сегодня беднягу замучала совесть, и он даже вернулся оплатить «услуги». Кайя, испугавшаяся, как бы не пришлось звать Жан-Батиста или прикапывать тело, если Винни услышит, сначала и не поняла, за что дуралей сует ей купюру.       Сначала даже возмутилась. А потом все же взяла. И сейчас она ее спустит на грязных плюшевых котиков и другой пятицентовый мусор.       Для Винни – пластинка с французскими песнями. По крайней мере, на коробке раскинула лапы витая железная башня. Бывал ли Винни в Париже? Интересно, каково там? Недоримлянин Маркус упоминал, что Парижем правят тореадоры, значит, ждать там горящие в керосине розы, если не чего похуже. Проклятые тореадоры. К слову об Анне.       Пианино, когда-то дорогое, грустной рухлядью пылилось под завалами книг. Половины костяных клавиш не хватало, а на медной подставке желтела исписанная нотная тетрадь. Ни одна из мелодий не была подписана, на многих чернели кляксы, ошибки и исправления. Вдруг это черновик неизвестного гения? Или пошлые школярские песенки? Анне понравится. А не Анне, так Паоле. Пошутим.       Скрутив тетрадь и выломав еще несколько клавиш, Кайя бросила их на прилавок. Продавец лишь укоризненно моргал за огромными линзами очков и молча упаковывал мелочевку в бумагу.       Жаннетт. Кукла Чарли Чаплина с тростью, без котелка. Старая латунная пудреница с эмалевым парусником и с треснувшим зеркалом. Зеркало не беда заменить. А пока в нее лягут клипсы с фальшивыми стеклами, почти как Кайе давала Луиза.       А что же Отцу? Ему не понравится хлам. Но, быть может, если из вон тех осколков, как из мелких чешуек, соберет она нечто прекрасное?..       Мысль ускользнула, когда взгляд Кайи зацепился за блеснувший медный уголок. Книга. На верхней полке, за ветхим муляжом из папье-маше стояла книга. Толстая, старая, со стершимся названием – она так понравится Отцу, даже если внутри не окажется ничего толкового. А Эше? Понравились бы книги Эше?..        Кайя ссыпала продавцу все, что держала в руках, и тихо, словно охотясь, подошла к полке. На цыпочках потянулась за кроваво-красной обложкой, даже поддела ее одним пальцем. Роста не хватало, но Кайя компенсировала упрямством. Зверь заворчал – зря она не послушалась Винни и ушла, не поев – недовольный промедлением. Пустыня, хотя и вечна, нетерпелива. Жадна. Ей не нужен никто, чтобы взять, что ее. Кайя стиснула зубы и повисла на полке, надеясь, что продавец не преодолеет свою лень в самый неудобный момент и не решится к ней подойти.       Тень накрыла ее сзади, а чья-то рука в дорогой кожаной перчатке дотянулась до полки и сняла с нее книгу. Усилием воли заглушив шумящий в внутри песчаный напев, Кайя нацепила одну из самых обворожительных своих улыбок и обернулась.       Перед ней, высокий и серьезный, в очках в толстой оправе, с забранными назад волосами, в добротном пальто, стоял Морис. Ее маленький братец, год назад умерший из-за козней приметившей их отца шлюхи, ее любознательный, умненький братец, два месяца назад умерший вновь в особняке Джованни, сурово хмурил лоб. Бережно перелистывал желтые страницы руками в черных перчатках. Поправлял сползающие на нос очки. Быстро бегал по строчкам красивыми, зелеными глазами. Он посмотрел на нее, и Кайя пошатнулась.       - Мисс! Осторожнее, мисс, отпустите книгу, это первое издание!.. Порвете!       Конечно, не Морис. Никогда не было у Мориса такого пальто, не было белой кожи, а глаза были черными и теплыми, как мамин кофе. Ее брат умер, во второй раз она сама рассекла его лезвием. Откусила голову Гемме Джованни, дергавшей за держащие его ниточки. Наваждение спало вместе с улыбкой, и Кайя лишь устало сказала:       - Благодарю вас. Нынче так душно, вы не находите? И как поздно! Позвольте мне мою книгу, хочу успеть на последний трамвай.       Мальчишка нахмурился. Он был на голову выше, но вряд ли старше. Похож на студента. Кто бы еще шлялся по ночам по помойкам в поисках дешевых пособий? Его рука стиснула корешок, скрипнула кожа по коже. Кайя нахмурилась в ответ и перехватилась второй рукой за медный уголок.       - Мисс, это моя книга. Я давно искал ее.       - Я первая сняла ее с полки.       - Нет, вы не сняли, вы и не дотянулись бы.       - Ах, какой из вас джентльмен, попрекать даму беспомощным положением!       - Мисс, вы хоть знаете, что это за книга? Вам она – поиграться, а мне – для серьезного дела!       - Какое это имеет значение? Пустите, кому говорю!       - Да что вы творите, вы порвете обложку!..       Присмиревшая буря зашипела черной египетской коброй. Заклокотала красной гремучей змеей. Соперник дернул добычу, и Кайины пальцы оставили в ней глубокие борозды. Словно последние песчинки в клепсидре, сердце его отмеряло срок его жизни.       Что такое два смертных для бури? Двое неверующих для священного Зверя? Как они смеют противиться, отрицать, что принадлежит ей по праву? Как…       Звон колокольчика окатил Кайю холодной водой. Дрожь пробежала по телу, Кайя зажмурилась, крепче стиснула книгу, чувствуя, как под кожей перекатываются, возвращаясь на место, кости и мышцы. Как почти режет тонкий кожный обман чешуя.       Студент ничего не заметил. Куда в большем ужасе он смотрел на зашедшего. Обычного мужчину средних лет, со скучным лицом, громким голосом, парой телохранителей, оставшихся на улице. С зелеными, зелеными глазами.       - Дэниел, что ты устроил?Отдай сказки девочке, не позорься. Тебя ждет эссе по уголовному праву, я знаю, что ты снова не дотянул до высшего балла, - губернатор Хьюи Лонг, чье лицо красовалось во всех газетах и звучало на каждом углу штата, оперся на стойку и окинул взглядом дорогой Кайе мусор. – Иди занимайся, и не попадайся мне больше в подобных местах. Не в обиду вам, мистер Фэрринг, у вас чудесный магазин. Как ваша жена? Не хворает?       Студент-по-имени-Дэниел тихо, почти прошептал «да, отец», убийственным взглядом одарил Кайю, и быстро направился к выходу. Злость вновь распустила капюшон. На Лонга. На старшего Лонга.       Теперь, когда Кайя все знала, сходство било в глаза. Papa рассказал ей, что Лонг в день своей свадьбы разбил голову женщине, подарившей ей жизнь, об каминную полку, славно одарив свою счастливую невесту кричащим младенцем и кровавой лужей в приемной. Дело замяли, а Кайю пристроили к Лейнам, и ни за какие сокровища мира Кайя бы не променяла ни миг своей жизни с Франсуа и Луизой на эту склизкую болотную тварь.       Боже, зачем они так похожи? Как до сих пор никто не узнал? Отец, Отец знал?       Конечно, он знал.       Кайя поправила шляпку и положила книгу на прилавок. Продавец, мистер Фэрринг, с услужливой улыбкой жаловавшийся губернатору на жизнь, отстукивал счетами цену. Кайя – как жаль, что у людей нет гремучих хвостов – нетерпеливо выстукивала ритм каблуком. Нужно бежать. Нужно поесть. Подготовить прописи. Написать Отцу. Подальше. Подальше отсюда.       - С вас тринадцать сорок пять, мисс.       Кайе показалось, что она ослышалась. Нет, точно ослышалась. За эти деньги можно месяц снимать дом!       - Вы лишнюю единицу перед тройкой посчитали, мистер. Что может здесь столько стоить?       - Простите, мисс, скидок не даем. Если вам нечем рассчитаться, могу предложить вам заложить, например, ваши серьги. Или отложить ваши покупки до завтра.       Лонг-младший у входа просиял и тут же спрятал хитрую улыбку в воротник. Лонг-старший посмотрел на кипящую от гнева Кайю и достал чековую книжку.       - Ну что ты, дружище, на девчушку-то наседать. Чай, не капиталист какой, уймись.       - Простите, мистер Лонг…       - Да брось, Фарринг, держи свои тринадцать сорок пять. С Рождеством, мисс.       Кайя переводила взгляд с Лонга на продавца, алчно тянущего загребущие лапы к чеку. Мало того, что этот хлам, хоть и миленький, столько не стоил, так еще и посторонний мужчина станет вот так, со снисхождением ей что-то дарить!       Чек хрустнул в Кайиных пальцах, а через мгновение на пол полетели мелкие ошметки бумаги.       - Много себе позволяете, мистер Лонг. Подачки оставьте своим шлюхам, а лучше – оплатите честный труд, про который столько говорите. А вы, да, вы, мистер Фарринг… Я завтра вернусь, и только посмейте не открыть дверь!       «С Винни», - подумала Кайя, вынимая сережку – перебьется одной. Золотое колечко блеснуло и укатилось под стойку, а жадная хомячья рожа юркнула за ней. Кайя сгребла обёрнутый бечевкой бумажный пакет, хлопнула сверху книгу, и уже гордо было собралась к выходу, как Лонг схватил ее за локоть и пристально всмотрелся в лицо. Цепкий, внимательный, оценивающий взгляд. Зеленые-зеленые, почти змеиные, почти Кайины глаза.       - Я знаю вас? Где-то я точно вас видел.       Papa говорил, что у губернатора фотографическая память. Он с отличием закончил юридический факультет и помнил наизусть каждую книгу, которую прочел, знал в лицо всех своих сотрудников, мог с точностью до минуты вспомнить обстоятельства прошлого года. Кайя молча смотрела на удерживающую ее руку.       Как смеет. Как он смеет. Как еще и он смеет не давать ей свободы.       Звери рвут глотки. Разрывают когтями плоть.       Люди бьют ножами. Или канделябрами. Или книгами с медными уголками. Книга хотя бы не убьет его. Сразу. Наверное.       Ни старший, ни младший не успевают понять – книга острым углом бьет по ладони, корешком по затылку, от боли склонившемуся вниз. Прижимая к груди пакет, сжав в зубах ридикюль, угрем Кайя проскальзывает между двух ломящихся внутрь телохранителей и устремляется вниз по улице. Холод, азарт и крик «держите девчонку!», как бензин, как третья передача, придают ей сил.       Мертвые не устают. Змеи не падают с тонких прутиков. Тени не оставляют следов.       Они лишь становятся голоднее.       Хорошо бы Винни не видел, как она насадила портмоне на клыки. И что снова порвала чулки чешуей. И платье. Жаннетт может расстроиться. Надо проскользнуть к Анне. Ей все равно не нужны ни чулки, ни серьги, ни жертвы, что ей подсылает Паола.       И спрятать подарки. Где же? Где они будут праздновать? Они же будут праздновать вместе?       Холодно. Голодно. Может, надо было дать им догнать себя.       Что такое две жертвы для Бога. Для того, чтобы избежать заточения.       Правда, Отец?..              Шаги становятся медленнее. Тише. Тише до хруста по примерзшей луже. Пусть догонят. Пусть думают, что догнали. Мужчины любят побеждать.       Богу не нужно насилие, чтобы насытиться. Ласковый взгляд, изгиб протянутых рук. Кто станет противиться ангелу, невинному агнцу, греховной улыбке?       Они победили, она победила. Никто не в обиде, каждый получит свое. Буря уляжется, пустыня на миг расцветет. Они ничего не запомнят, лишь, быть может, тоску по свободе. Отринут оковы. Она дарует им благо. Не берет лишнего, не станет обузой приютившей ее.              Холодно. Сытно. Сосуд наполнять так приятно. Но для того он снова должен быть пуст. Счастье не в роскоши, а в отсутствии бедности. Не в изобилии, а в отсутствии голода.       Зверь завернулся в кольцо, во сне прикусив собственный хвост. Ему нет начала, хоть неверующие и утверждают иначе. Ему нет конца. Он – вечность. Дорога. Он Бог, и он – Дом. Зверь – не в отсутствии смерти, не в жизни.       Бог – это Истина. Знание. Начало начал.