Тридцатое декабря. Полдень. Кафе «Beggroff Bakery»…
Санкт-Петербург…
Андрей снова почувствовал на себе чей-то взгляд, поежился и собирался уже встать, чтобы обойти зал и поискать того или ту, кто за ним наблюдает, но тут опять заговорила его спутница: — В общем так, милый, нам нужно или прямо сейчас ехать к Катюше и все ей рассказывать, но тогда не будет ни праздника, ни сюрприза, ни… — А давайте я его упакую, — перебивая Ирину, раздался очень родной и в то же время совершенно посторонний голос из-за спины Андрея. Жданов вздрогнул, обернулся и вскрикнул. Нет, не от неожиданности, в конце концов он знал, что Роман живет в Питере, так что пусть теоретически, но эта встреча была возможна. Более того, где-то на подсознательном уровне Палыч хотел увидеться с Ромкой. Незакрытый гештальт мучил, вроде расстались-разбежались с Малиной по разным городам, а отношения не завершены, потому что не поговорили, не расставили точки…Седьмое марта две тысячи шестого года. Вечер после Совета директоров…
Москва…
На заседании Жданов повел себя как скотина, как последний дерьмовый трус. Увидел Ромкину инструкцию и запаниковал. Вот только беда — паниковал не из-за того, что Катю мог убить этот пасквиль, а из-за своей репутации, и вздохнул с облегчением, когда понял, что инструкция только в их с Малиновским экземплярах. И Катюша видела это! Он точно знал — видела. Ну, а когда осознал, что отчет настоящий, то и вовсе обделался, за кресло свое испугался. Пушкареву поносили последними словами, а он молчал, ее выгнали с работы, как преступницу, как шелудивого пса через задний двор, а он все равно молчал. Попытался сделать хорошую мину при плохой игре, «добровольно» подал в отставку, но и тогда защищал себя, не её. — Теперь я могу уйти? — не выдержала Катя. — Надеюсь, мы вас больше никогда не увидим, — злобно рыкнула Кира. Он молчал. — И я, — всунул свои пять копеек Милко, — и мы все. — Он снова промолчал. — Пушкарева, подождите. Ежели будете устраиваться на работу в другую компанию, — издевательски проговорил Сашка, — не пишите в своем резюме, что вы работали в «Zimaletto», а то мы вам дадим такие характеристики, что ни одна компания с вами… — Оставь ее в покое, она ни в чем не виновата, — только тут он сорвался и заорал. — Она выполняла мои приказы, спрос с меня! А потом он снова молчал, когда Катя, опустив голову, стояла на лобном месте, а Кира пыталась ее стыдить и называла предательницей. — Андрей Павлович знает, почему я это сделала, — едва не теряя сознание, ответила та, которую он любил, но все-таки предал. Ей еще хватило сил добавить: — Всего хорошего, — и она вышла. И он за ней не побежал! Он сидел на этом проклятом Совете директоров, где никто ничего не решал, все только ругались и ссорились. До того ссорились, что Воропаева, выкрикнув ему какую-то гадость, выскочила за двери. А он все сидел, и сидел, и сидел. А она в это время была одна. Одна переживала его предательство, одна собиралась, одна уходила. Опозоренная, раздавленная, мертвая. И когда он осознал это, он бросился вслед за ней, но было уже поздно, Катя ушла. Оставила ему письмо, о том, что слышала их с Романом сегодняшний разговор, где они в города играли, что просит его никогда больше не беспокоить ее, и ушла. Андрей хотел поехать к ней домой, чтобы поговорить, чтобы все объяснить, чтобы извиниться в конце концов, но сперва пришла мать, начала выяснять отношения, потом отец решил его «повоспитывать», затем Кира попросила его зайти в конференц-зал, где драматично объявила, что свадьбы не будет, потому что ей теперь все известно: — Пушкарева мне все рассказала, — педалируя это «все», на истерике крикнула Воропаева. — И показала мне тоже все! Сама. Казалось бы, ну, не будет свадьбы, так не будет, знает Кира все, и слава Богу, ничто ему теперь не мешает бежать к Катюше, умолять о прощении, предлагать руку и сердце. Он больше не президент, брак не состоялся — лети вперед, к своему счастью. Но в эту минуту на сцену вышел Роман Малиновский. — Ладно, Андрюх, не горюй, прорвемся, — входя в президентский кабинет, с коробкой уже собранных собственных вещей, сказал он. — Я тут заявление об увольнении принес. — Нас с тобой уже уволили, заявление не понадобилось, — горько хохотнул Палыч. — Ну, и куда ты сейчас? — поинтересовался Ромка. — Да к Кате поеду. Ей сейчас хуже, чем нам с тобой, поверь. — Куда? К этой предательнице? Мало тебе, что она подсунула настоящий отчет, мало тебе, что она все рассказала Кире, теперь ты собираешься к ней? Может еще прощение будешь просить за то, что она натворила? — Знаешь, Катя сегодня была в таком состоянии, что чтобы она не сделала, я могу ее понять. — Можешь понять? Ты мазохист? — Катя слышала, как мы ее собирались отправить на Мадагаскар, и твои подражания обезьяне она тоже слышала. — Это ее не оправдывает. — Я не ищу оправданий для нее. Это был всего лишь ответный ход. — Да бабы вообще юмора не понимают, мы виноваты в этом? — Юмора? Не дай тебе Бог оказаться на месте Кати. Пропусти, я поехал. — Никуда ты не поедешь, Андрюха, я не дам тебе унижаться перед этой макакой. — Отойди, — у Жданова сжались кулаки и побелели губы. — Палыч, а поехали в бар, нажремся, как свиньи, помнишь, как раньше, кто первый хрюкнет. Хрю-хрю. — Нет, я поеду к Кате. — Чудак человек. Неужели тебе нравится себя мучить? — Для меня будет настоящим мучением, если я не смогу ее вернуть. Дай пройти. — Хорошо, только давай хоть по пять капель выпьем, а то меня трясет после всего, как припадочного. — Я пить не буду. — Ну, по пять капель. — Ладно, уговорил. Только у меня нечего выпить. — У меня тоже. Но я знаю, где есть. Пошли. Они спустились на производственный этаж, Андрей все время порывался уйти, но почему-то не уходил, покорно шел за Ромкой. Может, ему и в самом деле необходимо было выпить, чтобы набраться храбрости для поездки к Катюше, а может, он был таким жалким трусом, что сам искал повод оттянуть момент встречи с той, которую любил, но все время предавал. Это ведь и правда очень страшно — заглянуть в любимые глаза, зная, что это ты сам погасил в них огонь и, скорее всего, навсегда. — На третьем стеллаже, за рулонами бежевого кашемира, у меня припрятана бутылка коньяка и две бутылки виски, — сказал Ромка, снимая навесной замок с тяжелой металлической двери склада. — Проходи, сейчас выпьем и поедешь. — Андрей прошел вперед, а Ромка замешкался. — Я сейчас, только нащупаю выключатель. Створка захлопнулась и Жданов остался в полной тьме, зато отчетливо послышался лязг запираемого замка. — Э, — заорал Палыч, — хорош придуриваться, открой немедленно. — Да будет свет, — закричал Малина, и над дверью загорелась тусклая лампочка. — Я тебя не обманывал, заначка на месте. Пей и думай, надо ли тебе ездить к твоей ненаглядной или она не стоит того, чтобы ты перед ней унижался. Пей и думай, думай и пей. Поспать тоже можешь. Времени до утра у тебя много. — Ромка! Открой, Ромка, слышишь. — за дверью раздались удаляющиеся шаги. — Я же тебя никогда не прощу, — завыл Андрей. Времени и спиртного у него и впрямь было много, о чем только он не передумал в тот вечер и ночь. Тогда, именно на складе среди рулонов ткани, пуговиц и какой-то мешковины он и начал умирать, понимая, что потерял Катеньку. Правда, была еще призрачная надежда, что утром придет кладовщик и откроет двери, и он поедет к ней и все объяснит, и может быть… Может быть… Ну, а вдруг… Но двери утром открыл Ромка и с порога заорал, как резаный. — Ты знаешь, что твоя Пушкарева учудила? — расталкивая пьяного в хлам Андрея, кричал Малиновский. — Она написала доверенность на Сашку и свалила из города, пропала! И никто не может ее найти! Теперь понял, какую суку ты хотел вер… Договорить он не успел. Андрей, услышавший, вернее понявший, только два слова — «пропала» и «сука», со всей силы нанес ему серию своих знаменитых ударов. Больше они не виделись. До Жданова донеслись слухи, что Ромка перенес операцию после перелома носовой перегородки, что долго лежал в больнице с сотрясением мозга и еще какими-то повреждениями, что после выписки уехал в Питер. Вначале Андрею было не до Малины, сам едва на тот свет не отправился, когда узнал, что Катя исчезла бесследно. А потом… Нам ведь всегда легче, выжить, если есть кто-то, кого можно обвинить в своем несчастье, правда? Вот и Андрею легче было думать, что это Ромка виновен в его беде. Это он сочинил план соблазнения, он написал инструкцию, и заставил ее выполнять, он смеялся над Катей даже тогда, когда Палыч ему сказал, что полюбил ее больше жизни, в день Совета директоров это он решил, что Катюшу нужно отправить на Мадагаскар или в Лапландию, он задержал Жданова, а потом и вовсе запер его на складе, из-за него, из-за Малиновского Андрей не успел ее остановить и потерял навсегда. Прошло полгода, а может чуть больше, и в некогда веселом, озорном, ярком и харизматичном мужчине прочно поселилась апатия. Все стало не нужным, не интересным, скучным, и кто виноват в никчемности его жизни Палыча больше не волновало. Он тихо и мирно спивался. К счастью, Сашка вовремя проворовался, пришлось бросать пить, садиться в президентское кресло и вытаскивать компанию. И он с этим справился. Да без энтузиазма, да без огонька, на трезвом расчете и фанатичо-фантастической работоспособности, но справился. Спас и себя, пусть лишь для существования, и «Zimaletto». Нельзя сказать, что о Ромке Жданов никогда не вспоминал. Вспоминал, и довольно часто. Но безотносительно Кати и случившегося, просто осталось неприятное ощущения незавершенности. Они все же дружили долгие годы, до всей этой истории ближе Ромки у Андрея не было человека, а расстались в одно мгновение, даже не поговорив. И это его мучило.Тридцатое декабря. Полдень. Кафе «Beggroff Bakery»…
Санкт-Петербург…
Странно, когда Андрей думал о том, что может в Питере встретить Ромку, он тут же слышал его «сука», и сжимал кулаки. А вот сейчас, когда Малиновский материализовался, ничего подобного не случилось. Только недоумение, жалость и какая-то дикая, необъяснимая тоска. Встреть Жданов его на улице, он бы даже не узнал своего бывшего друга, настолько тот изменился. Лицо одутловатое, под глазами мешки, весь какой-то рыхлый и дряблый с пивным брюшком и постарел непропорционально времени, прошедшему с их последней встречи. Было отчего вскрикнуть. — Мы киллера не ищем, и не нужно влезать в чужие разговоры, — довольно сердито сказала Ирина Игнатьевна Роману, — Андрей, дай ему денег на опохмелку, и пусть уходит. — Дать ему денег? — засмеялся Жданов, повернувшись к няне. — Одни его часы стоят дороже, чем ваша шуба, сапоги и сумка. А ведь и вы дамочка не бедная, правда? — а затем, улыбнувшись открыто и добро, протянул Малиновскому руку. — Ну, здравствуй, Ромка.