Первое января. Час тридцать ночи. Вилла в поселке Новь. Три года спустя… (окончание)
Ромка не ошибся, когда, глядя на Жданова, решил, что тот думает о Катеньке. Андрей действительно все время думал о жене, однако, не только о ней… Вернее, только о ней, но через призму ее взаимоотношений с другими людьми, а стало быть, эпизодически вспоминая и их, тех самых других, не менее близких ему людей. И первым воспоминанием был эпизод его примирения с Катюшей… — Мы можем поговорить наедине? — тихо спросил Андрей. — Да, — так же тихо ответила Катюша, вышла из-за стола и направилась в кухню. Палыч последовал за ней, внутренне готовый ко всему. К тому, что придется долго извиняться, к тому, что она его не простит, и он вынужден будет день за днем, а может, и месяц за месяцем доказывать свою любовь, убеждать, что любил ее еще тогда, когда она носила брекеты и старые круглые детские очки, и детские же косички, что она позволит ему общаться с Юлькою, что не позволит, или снизойдет до разрешения видеться с дочерью, но сама никогда не захочет его больше видеть… Ко всему Жданов был готов, ко всему. Только не к тому, что случилось на самом деле. — Прикрой за собой двери, пожалуйста, — тихо попросила Катюша, стоя спиной к нему, а когда услышала негромкий звук закрывающейся створки, резко обернулась, встретилась с Андреем глазами, и он поразился смятению и растерянности в ее взгляде. — Ты хорошо разбираешься в породах собак? — поинтересовалась она и Жданов на какое-то время онемел, от нелепости ее вопроса. Правда быстро пришел в себя. — Я не очень хорошо знаю породы, но если надо, я могу поговорить со специалистами и выяс… А что такое? Ты это к чему? — Юленька просит собаку, большую собаку… Понимаешь? — жарко затараторила Катя. — А я боюсь больших собак, и маленьких я тоже боюсь, но может быть есть какая-то поро… — захлебнулась словами и жалко всхлипнула: — Андрюш, прости меня, а? Пришла очередь Палыча смотреть растерянно и смятенно. Катя извиняется? Перед ним? За что? Это он должен был извиняться перед ней, просить смилостивиться, умолять о прощении, говорить о своей любви, о том, как дороги ему она, Катенька и их дочь. Делать предложение руки и сердца, и скорее всего получить отказ, а потом упрашивать позволить хотя бы с Юлианой общаться. Вот как все должно было быть! А вместо этого интимное «Андрюш» и искреннее «прости»? Было от чего остолбенеть, было от чего потерять дар речи. Но Катя истолковала его молчание по-своему. — Не молчи, пожалуйста, не молчи, — она прикусила губу и подняла на него свои огромные печальные глаза. — Я понимаю, что меня невозможно простить, но… — Кать, — придя в себя воскликнул Жданов, перебивая, и сделал резкий шаг ей навстречу, хотел было тут же привлечь ее к себе, успокоить, и даже протянул руку, но не решился. — Ты о чем? За что ты просишь прощение? Это я должен умолять тебя простить меня. Я! Я один вино… — Нет-нет, — теперь уже Катя перебила Андрея, — ты ни в чем не виноват, это я убежала вместо того, чтобы поговорить, разобра… — Да нет же, Катенька. Если бы мы с Ромкой не затеяли эту идиотскую игру с «влюблением»… — Как ты не понимаешь, — затарахтела Пушкарева, словно хотела успеть сказать главное, пока Андрей опять ее не перебил, — если бы вы с Романом не затеяли эту идиотскую игру с «влюблением», Юлька бы никогда не родилась. Ее бы попросту не было. А вот если бы я не полезла в пакет, если бы вообще не подслушивала или хотя бы дослушала ваш с Ромкой разговор, то… — тут она замолчала, но вдруг рассердилась, глаза заметали огненные шары. — И хватит уже выяснять, кто больше виноват, а кто меньше, — и ножкой топнула. — Оба хороши! — и снова тепло посмотрела на Жданова. — Ты просто прости меня, Андрюша, если сможешь. За все прости. А главное, за то что… — Я люблю тебя, — не дослушал Палыч, за что она хотела извиниться, — все так же тебя люблю. — Я тоже тебя люблю, — прошептала она. — Катя! — задохнулся Андрей от восторга. — Катенька! Катька моя! Черт возьми, оказывается, его руки все эти годы помнили каждый изгиб ее тела, а его губы не разучились чувствовать вкус поцелуя, а его, как он думал, навеки замерзшее сердце запульсировало, оттаивая, и мощным струями погнало по телу живую горячу кровь. — Я не могу без тебя, Катенька. Ни жить не могу, ни дышать, — с трудом оторвавшись от ее губ, простонал Андрей. — Я тоже не живу без тебя, а существую, — всхлипнула она. — Ничего не помогло! Ни-че-го. Шесть лет я вытравливала из себя эту любовь, пыталась заставить себя забыть тебя, не получилось, даже возненавидеть тебя не смогла. Единственное, чему я научилась, прятать свою любовь так глубоко внутри, что и сама временами верила, что мне удалось ее убить. — Слава Богу, что не удалось, — он погладил ее по спине, поцеловал обнаженное плечо, крепко обнял и грустно вздохнул. — Бедная моя девочка, я знаю, как трудно тебе жилось, знаю, что ты, — тут Андрей сглотнул горячий горький комок в горле, — что ты голодала. — Не выдумывай, — мягко улыбнулась Катюша. — Иногда было трудно, это да, но голодала, это слишком сильно сказано. А когда мы с Юлькой встретили Ирочку, жизнь вообще начала налаживаться. — Спасибо тебе, родная моя. — За что? — искренне удивилась она. — За Юльку. За то что решилась рожать, хотя была совсем одна, за то что вырастила ее такой… Такой… Такой… — его глаза стали влажными от переизбытка чувств. — Знаешь, я когда увидел ее в первый раз, я чуть с ума не сошел от любви, от нежности, от восторга. Катька! Я так люблю вас обеих, что у меня не хватает слов, чтобы… — Я тебя понимаю, — заметив, что Андрей сейчас заплачет, перебила женщина, — я тоже не могу выразить словами то, что чувствую. И вообще, не надо слов, лучше поцелуй меня. Они целовались и снова говорили, перебивали друг друга, и опять целовались, и Катя выясняла, как Андрей жил все эти годы, и он рассказал, как получил письмо от Ириши, как приехал в Питер и встретился с ней, а затем улетел в Москву, чтобы попытаться заручиться поддержкой родителей, как потом вместе с ними ходил к ее матери, как Марго сумела достучаться до Елены Александровны… — Спасибо тебе за маму, и за папу спасибо. Это такое счастье, ты мне сделал самый лучший новогодний подарок, помирив меня с мамой. Знаешь, меня пожирало чувство вины, я думала, что это я убила папу. С этим невозможно было жить, и если бы не Юлиана, я наверное, не смогла бы выжить. — Не говори так, пожалуйста, не надо. Ты должна жить всегда! Потому что ты нужна мне и Юльке, и нашим будущим детям. У нас же будут еще дети, правда? Ты же выйдешь за меня замуж? Я не ошибаюсь? — Как я могу выйти за тебя, если ты мне еще не делал предложение? — Сейчас делаю. Выйдешь? — А где кольцо? Где — встать на одно колено? — рассмеялась Катюша. — За этим дело не станет, — улыбка чеширского кота растянула губы Андрея, однако, он очень быстро посерьезнел и вернулся к прежней теме. — Катя, ты ни в чем не виновата. Ни перед папой, ни перед мамой, ни тем более, перед кем-то другим. Это я виноват, что… — Опять начнем мериться, кто больше виновен, кто меньше? — Не будем! — Жданов чуть-чуть помолчал. — А знаешь, я купил для нас дом. Большой, двухэтажный, красивый. Там всем хватит места, хоть пятерых еще родим. Но если тебе не понравится, мы его продадим и купим другой. Все будет так, как захочешь ты. — Я не могу оставить Иришу, — чуть не расплакавшись от такой заботы, сказала Катя. — Я тоже не могу оставить нашего Ангела-хранителя. Ириша поедет с нами, наш дом — ее дом. — Она может не согласиться. — Уже согласилась, только взяла с меня слово, что три раза в год, на дни рождения ее сына, невестки и внучки я буду возить ее в Питер на кладбище. Она потрясающая! Правда. Если бы не Ириша, мы никогда не были бы счастливы. — Это точно. Знаешь, Андрюш, а ведь это она помогла мне смирить гордыню, иначе я бы все нервы тебе измотала, пока осознала бы, что сама виновна не меньше твоего, а может, и больше. Я бы, наверное, и тебе еще долго могла портить жизнь, и сама бы мучилась. — А как тебе Ирочка помогла, что сказала? — заинтересовался Жданов. — Она спросила, понимаю ли я, чем отличается умная женщина, от мудрой. — И чем? — Вот смотри… Умная, она много знает, например, математику, или экономику, или что у нее должно быть чувство собственной гордости, или… — тут Катя, хихикнула, — что все мужики — козлы и им нельзя верить. — Та-а-ак! — Андрей тоже рассмеялся. — А мудрая? — А мудрая понимает, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на обиду и злость. Мудрая наслаждается жизнью, не омрачая ее никому не нужными выяснениями отношений, придирками и желанием сделать больно, если больно самой. — Так сказала Ириша? — Да, так и сказала. И еще много чего сказала. Например, что я очень умная, но совсем не мудрая. Я решила попробовать стать мудрой. И знаешь что? — Что? — Мне это нравится! Вместо того, чтобы сейчас с тобой ругаться и ссориться, я уже целый час наслаждаюсь жизнью. Целый час нового года. Пойдем в мою комнату? — Катька моя! — зажмурился от удовольствия Жданов, предвкушая грядущее наслаждение. — Мне нравится, что ты стала мудрой.Любое чувство в нас возникшее — священно, когда его не доводить до пресыщенья, когда ему ни в чем не создавать преграды, когда постичь: не только вкусом сладок плод. В нем аромат и легкость головокруженья, в его срывании изящество движенья. И все, чем души наши сказочно богаты, тогда свободно проникает в нашу плоть. И мудрость светится как голая коленка, и наслажденье не в цветах, а в их оттенках, не в обнаженности — в отточенности чувства, так от картины отличается эскиз. И жизнь меняется легко, в одно мгновенье, и сразу похоть обернется вдохновеньем, и грех возводится на уровень искусства так, что художники хватаются за кисть. И мы, поняв в своем движеньи по спирали, что красота превыше всяческой морали, ее, хотя бы отдаленное, явленье нас окрыляет и уносит в высоту. Увы, привыкли к меду только с ложкой дегтя и любим близость не укушенного локтя, и заключенье таково, что, к сожаленью, мы слишком поздно понимаем красоту. © Ю. Лорес. «Эпикур»