***
— Маяковский! Талев! Ну сколько можно, а?! — взвилась старенькая немка. Серые глаза за толстыми стеклами очков яростно заблестели: — Бессовестные! Идите к доске! Класс дружно выдохнул, а мигом потерявшие красноречие пионеры выползли из-за парты и поплелись отвечать. Немецкий язык — пытка, особенно если ведет его Клара Борисовна. У них вела Клара Борисовна. — Из-за тебя все, — прошипел лохматый блондин Талев. — Нет, из-за тебя, — огрызнулся длинный Маяковский. — Если бы ты не… — Так! На дом я задавала диалоги — Курт и Йозеф рассказывают о себе и своих семьях. Вам нужно было их выучить: Маяковский — Йозеф, Талев — Курт. Приступайте. Шестиклассники молчали. Маленький, похожий на подравшегося воробья Талев еще сильнее надулся, а Маяковский свесил голову так, что лица не стало видно из-за пышного облака черных кудрей. Сидящая справа от него учительница нахмурилась: — Не готовы? — Ich heiße Kurt. Ich bin 12 Jahre alt, Ich Lebe in Berlin mit mein Vater, meinе Mutter, zwei jüngeren Schwestern und einem Hund, — донесся шепоток с третьего ряда. Талев вскинул голову и пробежался взглядом по одноклассникам. Смуглый мальчишка с третьей парты сделал страшные глаза. Талев улыбнулся. Феденька. Помогает… — Меня зовут Курт, мне 12 лет, я живу в Берлине с отцом, матерью, двумя младшими сестрами и собакой, — живо отбарабанил пионер и ткнул острым локтем друга в бок и указал глазами на Феденьку. Тот снова зашептал: — Kurt und Ich sind schon lange befreundet. Ich wohne auch in Berlin. Ich habe meine Großeltern. Meine Eltern arbeiten hart und Ich Lebe bei Ihren Eltern. Маяковский повторил и кое-как вспомнил перевод, удивляясь, как это Клара Борисовна еще не заметила разглагольствований Феденьки. Так, с горем пополам, друзья проговорили задание и робко взглянули на немку. Та улыбалась: — Молодцы, Борис и Родион! А теперь повторите все без подсказок Федора…***
На истории они писали контрольную. — Родь, — шепнул кудрявый, когда друг отложил в сторону ручку, — давай в крестики-нолики? — Давай, — оживился Родя, вытаскивая промокашку, — только без палева, а то Тарзан зырит. Мог бы и не упоминать. Тарзан — огромный, бомжеватого вида историк, — во время контрольной всегда прислонялся к стене и внимательно смотрел на весь класс, не пропуская ни одного ученика. А уж если у бедняги падала ручка, или сосед просил листочек, можно было не сомневаться, что следующие как минимум две минуты несчастный будет нервно потеть под взглядом учителя, вставшего позади него. Феденьке не повезло два раза — он у него прямо под носом сидит с Денисом — чрезвычайно деятельным парнем, тот постоянно чиркает на выдранных из тетради листочках свои вирши и сует их под нос Феденьке и шепчет: «Ну как? Нормально? Поправь, если что не так», абсолютно не беспокоясь о Тарзане. Родион всегда завидовал однокласснику из-за этого, потому что сам он начинал чуть ли не трястись от взгляда учителя, а тому хоть бы хны. Впрочем, Денису Боеву завидовал весь класс, и не только из-за его смелости заниматься посторонними делами на уроке. Денис на это лишь пожимал плечами: — Так он же просто смотрит! Ничего не делает! Родя так задумался, так его поглотили мысли о бесстрашном Боеве и бедном Феденьке, что не замечал тычков от Маяковского. Тот, видя, что тычки результата не приносят, дернул Родю за локон волос. — А? Че? — вскинулся Родя тихо. — Ты проиграл, — усмехнулся Маяковский, кладя перед другом листочек с раскладкой. — Ты не ходил, и мне пришлось ходить за тебя. Я победил. — Эй! Так нечестно! — Родя схватил соседа за отвороты пиджака и грубо тряхнул; тот не удержался и грохнулся со стула, чудом не разбив голову о массивную парту. Сверху на Маяковского сползал Родя: — Жулик грязный! Спекулянт! — орал блондин. — А ты слепой! И «спекулянт» означает другое! — Маяковский в долгу не оставался и тягал Родю за что попало, в основном за волосы и концы красного галстука. Весь класс, открыв рот, наблюдал за дракой, пока не подскочил историк. Твердою учительскою рукою он растащил драчунов и ледяным тоном велел идти к директору. Надутые, красные, растрепанные мальчишки, не глядя друг на друга, молча собрали учебники и вышли из класса, но, ясен перец, к директору не пошли. Надо быть круглыми дураками, чтобы по своей воле заявиться к самому страшному человеку в школе. Особенно с заявлением: «Здравствуйте, мы подрались на истории». — Родь… Мир? — Маяковский хмуро глянул на друга и шмыгнул носом. — Мир, — вздохнул Родя. Потом оживился: — Давай свалим, а, Борь? Смысл еще на матешу с физрой переться? Вообще, Маяковский не поддерживал такие пропуски уроков. Но кивнул: — Давай. Только потом позанимаемся дома. — Ага! — кивнул Родя и пихнул друга в бок. — Побежали! По пустынным коридорам и лестницам неслись два пионера, иногда фыркая и стараясь не засмеяться. Для Талева такие побеги были уже не в новинку, а вот отличнику Маяковскому только предстояло прочувствовать весь адреналин, весь вкус и долгожданную свободу посреди учебного дня, когда все взрослые на работе, ребята — в школе, а местные бабульки еще не выползли из теплых домов побазарить на лавочке, когда учитель выгнал, а на улице почти рассвело и легкий ветер дует, да и вообще — жизнь прекрасна! Друзья добежали до гардероба, уже вышли с валенками и верхней одеждой… и тут увидели перегородившую главный вход гардеробщицу. Она не заметила ребят — читала стенгазету, но заслоняла своим пышным телом проход так, что проскользнуть мимо не предоставлялось возможным. — Вот дура! — рассердился Родя. — Че она тут встала? И как теперь быть, а, Борь? — Короче, смотри: в спортзале через черный ход вылезем… Или нет, давай лучше через окно в туалете на втором этаже! — Да давай через зал! — запротестовал Талев. — Да там старшаки! — В подтверждение слов Маяковского, из зала послышался свисток и глухое «ура». — А на втором — дирик! — А мы через женский! — В бабский туалет? — вытаращился Родя. — Ни за что! — Ну и иди пались физруку! Маяковский, держа в одной руке пальто, в другой — валенки, а под мышкой — портфель, стал подниматься по лестнице. Да пусть этот болван Талев хоть с места сдвигает эту толстуху, раз не хочет свалить по-тихому. В спортзале сейчас девятый класс — они, может, и выпустят, да физрук накапает. Это его любимое занятие — чуть что увидит подозрительное, сразу бежит стучать директору. Такой же чокнутый на контроле, как и историк. Кабинет директора располагался на втором этаже, рядом с мужским туалетом. Практически за стеной. А вот женский находился в другом конце коридора, там было окно с очень плохой рамой — два раза ковырнул отверткой, и готово. Из окна можно было попасть на крышу спортзала — он был как пристройка к школе, а там добежать до края и спрыгнуть аккурат за ограду. Маяковский знает, ему Денис рассказывал — сам он не раз так сбегал. Маяковский только-только достал отвертку, как услышал хлопок двери. Значит, в туалет кто-то зашел. Девчонка ли, дежурный учитель или завуч, услышав странные звуки (Борис навернулся с подоконника и с досады пнул батарею, кто же знал, что она таким гулом разнесется по этажу), кудрявый выяснять абсолютно не хотел, поэтому нырнул в ближнюю кабинку, и закрыл дверь, и стал держаться за ручку обеими руками, и молиться, хотя пионеру не положено, как будто у вошедшего хватит сил (и ума!) выламывать запертую дверь. — Это кто там прячется? — услышал Маяковский голос директора. — Почему не на уроке? Вот попал! Покрывшись липким потом, Маяковский смотрел круглыми глазами на ручку, слушая, как директор распахивает двери кабинок. Видимо, он решил во что бы то ни стало поймать нарушительницу. Мальчишка зажмурил глаза, когда отгремела соседняя дверь, и тут услышал странный звук. Он был глухой и напоминал не то взрыв Корсара-12, не то салют, после которого будто разбилась о кафель бутылка. — Это что еще такое? Директор подпрыгнул и тут же выбежал из туалета. У Маяковского в голове щелкнуло: «Давай»! Он распахнул дверь и кинулся на подоконник, выуживая отвертку, как вдруг снова услышал шаги. Быстрые. — Бориска, не ссы, это я, Родя! — Талев влетел в туалет, словно маленькая ракета, держа в руках что-то белое. — Посторонись, дирик идет! Маяковский едва успел соскочить с подоконника, как Родя во всей силы швырнул «что-то белое» в окно. Стекло жалобно звякнуло и разбилось. — Ты идиот? — сделал страшные глаза Маяковский. — Можно было бы просто открыть окно! — И попасться в лапы дирику? Нет уж, спасибо! — парировал Талев, подхватывая вещи — свои и друга. — Лезь давай! В окно полетели портфели и пальто. — Валенки-то оставь, дурак! — Я что, по-твоему, совсем баран? — Похож, честно говоря! — Что сказал? Маяковский не стал испытывать судьбу и вылез в окно. За ним свалился Родя. Ребята быстро напялили пальто, подхватили портфели и побежали к краю крыши спортзала, примерились и спрыгнули за железный забор, окружающий школу. Вспахивая снег, они обошли здание и вышли на утоптанную тропочку, петлявшую среди голых деревьев. — Куда пойдем? — поинтересовался блондин у друга, шедшего чуть впереди и получавшего периодически по заду портфелем. — Пошли на автобусе покатаемся? — О, давай до города! А там в магазине печенье купим и лимонад и пойдем ко мне! — просиял Талев и устремился вперед. Обогнал друга, зашагал впереди. Маяковский обернулся. На фоне темного, но уже начинающего светлеть неба черным квадратом возвышалась деревянная сельская школа с уютным желтым светом в окнах. Пионеру стало немного не по себе за побег, но он шагал на остановку за лучшим другом.***
2 года спустя, апрель 1984
— РО-О-О-ДЯ! ВЫ-ХО-ДИ! — орал Маяковский. — ПОШЛИ ВОЗДУШНОГО ЗМЕЯ ПУСКАТЬ! — Да что ты орешь, ядрена вошь! — высунулась соседка Талевых, бабка Дуся. — Нету их! Уехали! — А когда вернутся, баб Дусь? — поинтересовался восьмиклассник, удивляясь, куда это приспичило Талевым. В санаторий, что ли, всем скопом собрались? Или в город за покупками. Хотя раньше у них дед гонял. Может, случилось что? — Да никогда! Отца-то по работе перевели. Они-то переехали уже неделю как. Разве Родиоша тебе не говорил? — удивилась бабка Дуся. Сердце Маяковского кувыркнулось и ухнуло вниз, а пустота на его месте стала заполняться какой-то темной и липкой вонючей гадостью. Да-да, вонючей. Именно так пахнут непонимание и недоверие. Неприятие. — А… А куда они уехали? — севшим голосом проговорил Маяковский. — Да ты заходи, Борька, он тебе вот… — бабка Дуся замахала рукой себе за спину, — письмо вот оставил. Маяковский на негнущихся ногах зашел в дом, всем своим существом надеясь, что это просто тупая шутка. Родя ведь мог ему позвонить, ну или бабка Дуся впала в маразм и плетет какую-то чепуху…Борька! Сейчас такая суматоха, я даже не знаю, сколько у меня времени! Ты болеешь, а я сижу под домашним арестом. Меня даже из дому не выпускают! Мать целыми днями меня караулит и заставляет собирать вещи! Борька! Мы уезжаем! Мы будем жить в ФРГ! Я не знаю, я буду тебе писать! И ты мне тоже пиши! Мы встретимся, обещаю, я так не хочу с тобой расставаться! Ты же знаешь, что ты мне как брат! А это свинство, когда разлучают братьев! Я не хочу жить с немцами! Маяк, я тебя бесконечно люблю как друга и брата! Я тебе напишу и мы встретимся, обещаю! И Даше передай, что я ее люблю! Можешь поцеловать за меня! Твой брат и друг Родион Михайлович Талев.
Маяковский прочитал письмо и вышел от бабки Дуси, не дожидаясь ее с чаем и пирожками. Он потерял все. Он остался один. Как он выживет в этом мире один, без Роди? Без его лучшего друга, Роди Талева?.. Маяковский шел по главной улице, не замечая, как слезы капают на ушки красного галстука, выбивающегося из-под расстегнутой куртки.***
ноябрь 1991
Бронислав Георгиевич Майский заходил в подъезд, когда за плечо его тронула какая-то девушка. — Извините, — медленно и хрипло, с немецким акцентом проговорила она, — а вы… случайно не Борис Гаврилович Маяковский? У Славки в сердце кольнуло. Это имя, что он пытался забыть несколько лет назад, опять выплыло. Но откуда она его знает? — Нет, — пряча взгляд, ответил Славка. — Вы, должно быть, меня с кем-то путаете. Я не знаю никакого Бориса Гавриловича Маяковского. Девушка прищурила большие голубые глаза и убрала длинную светлую челку с лица. — Вы кажетесь мне знакомым, — проговорила она. Славка почувствовал, что краснеет. — Я вас не знаю. До свидания. Молодой человек зашел в подъезд под прицелом цепких голубых глаз. На следующее утро он проснулся от настойчивого звонка в дверь. Решив, что вернулся со смены отец, Славка даже не глянул в глазок и отпер дверь. Вчерашняя девушка залетела в квартиру, захлопнула дверь и приснилась спиной к ней. — Борь, — тихо проговорила она, — ты что, меня не узнаешь? Славка помотал головой. — Девушка, вам помочь? — надо же было как-то выпроводить ее из квартиры. Она устало улыбнулась, подошла к Славке и крепко его обняла. — Как же ты изменился, Маяковский, — проговорила она. — Дело в том, что я не девушка. Я Родион Талев… Вернее, Рудольф. Рудольф Тейлор.***
Они сидели на лавочке в парке и смотрели на реку. — Родь… Я тут спросить хотел… — Подожди, — выставил ладонь блондин, — я не Родион уже. Я Рудольф. Для друзей — Рудик. Ты — друг. — Хорошо, — согласно кивнул Славка, — почему ты сменил имя? Рудик искоса глянул на Славку. — Для немцев имя Родиона Талева непривычно. Я не хотел быть белой вороной в толпе немецких детей. Ты лучше скажи, зачем ты сменил имя? Я тебя еле нашел! Звоню в бюро, спрашиваю, а мне: «Нет такого гражданина!» Славка задумчиво уставился на пломбир в его руке. — Когда ты уехал, я реально страдал. Я плакал, понимаешь? — он повернул лицо к другу, и Рудик увидел влажные глаза и перекошенную улыбку. — Я просто не знал, как мне дальше быть! И я ушел. Я… я не мог быть в школе, где каждый уголок напоминал мне о тебе, я не мог жить в деревне, где мы жили! И я ушёл в училище, стал жить в городе, в общаге… Пытался убежать от воспоминаний, но они не давали, они преследовали меня! И даже мое имя начало мне делать больно, потому что напоминало о тебе. Я, как только пошел работать, сразу его сменил. Бориса Гавриловича Маяковского я оставил в прошлом… пытался. Ты вот карьеру сделал, танцором стал, а я… простой инженер. Рудик взял в ладони лицо друга. — Глупый ты. Думаешь, там лучше? — прошептал он. — Думаешь, я счастлив в бесконечных репетициях, поездках, вонючих гостиницах и отсутствии нормальных людей? В горах кокаина и бесконечной порнухи? Знаешь, каким я стал? Каким меня сделала Германия?.. — с каждым словом Рудольф повышал голос и, не мигая, смотрел в глаза Славке. — Хочу знать, — нервно сглотнул тот. Рудик резко приблизился и впился в губы Славки, проводя по ним языком и ощущая, что друг робко, но отвечает: приоткрывает губы, прижимается ближе и обхватывает руками плечи… Душа Рудика вопила и отказывалась это принимать — советское воспитание еще не вышло из него, но поцелуй любимого человека наркозом действовал на нее, заставляя утихнуть отвращение и хоть на некоторое время почувствовать себя по-настоящему любимым и понятым. Славка отстранился и спрятал красное лицо в ладонях, прижавшись к куртке Рудольфа. — Что же мы делаем, Рудик? — спросил он. — Это неправильно, так не должно быть! Но мне с тобой так хорошо, я просто не знаю, как это объяснить… И к девчонкам я такого никогда не испытывал! Я, должно быть, больной, раз люблю тебя, Рудик! И так нелепо, так сильно я хочу, чтобы и ты любил меня! — Я люблю, — проговорил блондин и отнял руки от заплаканного лица. — Давай уедем, Славка! Здесь мы не сможем быть такими. Я не хочу всю жизнь притворяться, что ты мне друг! Зачем мучить себя? Уедем отсюда, Славка! Кудрявый не успел все обдумать, как губы его отчетливо произнесли: — Голубые «Жигули», парковка справа.***
Они мчались по темному шоссе. Ноябрь был нынче теплый. В открытые окна залетел холодный ветер и отчаянно трепал кудрявую копну сидящего за рулем Славки и блондинистую шевелюру Рудольфа. Тот дрожащими пальцами вытащил из кармана модных джинсов красно-белую пачку сигарет и щелкнул зажигалкой. Закурил. Выпустил дым в окно. — Останови, — выдохнул он. Машина свернула направо и остановилась около кромки леса. За ним начиналась родная деревня ребят, тогда еще Бориса и Родиона. Сейчас же в «Жигулях» сидели длинный, тощий инженер Славка Майский и невысокий, стройный, с горящим взором танцор Рудольф Тейлор. — Ты видел Рудольфа Нуреева? — По телевизору. — Я именно тогда пошел на танцы. Славка не понял, при чем тут танцы, пока Рудик не уселся к нему на колени. — Он был таким же, как и мы. И я хочу окончательно оставить себя прошлого здесь. В Стране Советов. Пока еще есть время. И пока я снова не потерял тебя, — прошептал он, пробегая пальцами по худому строгому лицу. Славка понял и вжал бедра Рудольфа в свои, вовлекая того в поцелуй.