щит посты двинутой девки.

      В зеленой комнате было так тесно. Он прижимался к моей груди, молча дыша, пытался что-то выразить своими объятиями, но в моей голове взрывались фейерверки. Я дрожала, как проклятая, ударяясь ногами об стенку, до синяков, до криков от боли. Все в этом мире шло ходуном, кроме его крепких рук, сжимающих мою талию, и громких рыданий. Все лицо его было в крови, столько кровоточащих ссадин, разбитая губа. Он задыхался от переизбытка чувств, он едва продолжал существование. Холодный пот облизал его тело. — Уйди! Уйди-и!.. — выла я, пытаясь отстраниться от него, но новая волна экстаза пронзила моё хрупкое тонкое тело, избивая до полусмерти. Душераздирающие визги и чьи-то мольбы о помощи вдалеке становились лишь фоновым шумом. Я так хотела исчезнуть…       Заревев, он больше не мог терпеть переполняющие его нутро чувства, содрогаясь в беспамятстве, он почти что умирал, сквозь собственные крики стараясь осведомить меня о чем-то важном. Он хотел увести меня из зеленой комнаты, пропитанной запахом пота и блевотины. Он так хотел спастись… И спасти меня. Хотя мы знакомы всего сутки и даже не разговаривали. Ни минуты взаимодействия друг с другом, но сейчас он верно сжимал мою стройную талию в тисках, терпя удары женских пяток в поясницу.       Как же мне было больно. Меня испепеляло чувство ненависти к той мамаше, что заперла своего маленького смуглого сыночка в комнате, объясняя это тем, что хочет спасти от нас всех. От кучки толпы обдолбанных студентов-живописцев, приезжих сюда ради престижной учебы и новых влиятельных знакомств. Эта мамаша одна из нас. Она блевала на персидский ковер, пытаясь отыскать пропащий ключ.       Он так пронзительно кричал, и мы не могли его вытащить. Никто и не собирался, всем было наплевать. Его молитвы тоже были фоновым шумом. Мелодией, под которую танцевали юные художники, содрогаясь от волн экстаза. А ведь в той комнате тараканы и крысы. Я знаю это, ведь мальчик просит маму вытащить его, ему страшно. И это отчаянные крики боли. Его уже ничто не спасет. — Что ты хочешь от меня?! — закричала я, избивая коротко подстриженного бледного парня, рыдающего мне в грудь, всего потного и заворожительно красивого. Я била его по плечам, отодвигая от себя. — Уйди от меня… — его руки неожиданно оторвались от моей талии, разрешив телу слегка приподняться, нависнуть над моим трепещущим телом. Едва различая тьму от реальности, я искала в его глазах жизнь, хотя бы намек на неё. Тела наши дрожали в ознобе. Мальчик притих, ему больше не больно. — Уйди… — Пож…пожалуйста, — из его рта ручейком стекала багряная кровь, а тяжелые веки закрывали обзор. — Ты должна… что-то не так… кажется, что-то подсыпали в стаканчики… — Уйди! — кричала я в полу обморочном состоянии. Девочка-блондинка, с каре по самую середину тонкой лебединой шейки, схватила его со спины, повалив на лопатки. На ней не было верхней одежды в принципе, а смелые кулачки ронялись на покалеченное лицо. Её кожа была такой молочной и бархатной, мне хотелось попробовать её на вкус, но она была против каннибализма. Я знала это, потому что она говорила, что ненавидит мясо. Значит, она ненавидит себя и людей, которые его едят. Вегетарианка или просто токсичная блядь? Кажется, что-то между.       Меня уносит в омут. Я не чувствую своего пульса и левую руку. Девочка-блондинка с мизерными кудрями продолжала осквернять ангельское личико, угрожая ему, мол, если не уйдешь сейчас же, то больше не уйдешь никогда, ибо я заставлю тебя умереть. Мамаша мальчика рыдала перед железной дверью, за которой находился её мертвый сын. Обдолбанные одногруппники смеялись, танцуя до упаду. Она скрипела ногтями об дверь. Её слезы бы затопили планету, если бы она была облаком. Таким тусклым, огромным и темным. Она была бы тучкой.       Наблюдая за этим цирком уродов, я заметила, как в углу страстно целовалась гейская пара. Ещё неделю назад тот натурал, что целует шею моего черноволосого друга, ненавидел его безрассудно, постоянно морщась и фыркая, когда мой худощавый смазливый дружочек смел дышать рядом с ним. А теперь, залезая под его то ли от блевотины, то ли изначально желтую футболку, он едва стоял на ногах, с удовольствием хихикая, сползая по стенке вниз и целуя алые губа своего «ненавистника». Все гомофобы лицемерные милые геи в душе. — Я убила его! Я убила своего сына! Не-е-е-ет! — с хрипотой кричала мамаша, царапая дверь. Её рыдания не казались убедительными. Всем было по-прежнему все равно. Юные умы танцевали, содрогаясь в конвульсиях. А за дверью бездыханное тело ребенка пожирала стайка крыс. Тараканы ждали своей очереди потрапезничать. Только один из них, самый смелый, залез ему в глаз, царапая себе дорогу внутрь. — Тупая шлюха! Ах-ха-ха-ха!       Он смотрел на меня… он все еще не уходил, лежа под давлением тяжелого тела девушки с каре, не перестающей избивать его. Он не дышал. Его глаза блестели, а взгляд устремлялся на мои изодранные ноги. Все еще теплая бледная рука почти касалась моих черных лакированных ботинок. Всего лишь миллиметр разделял его от последнего прикосновения. Изо рта его стекала мерзкая желто-розовая пена.       Я краем уха услышала вой полицейских машин, приближающихся к проклятому дому, запертому снаружи. Натурал обнимал стройное тело моего друга, наслаждаясь запахом ромашек. Кто-то блевал в соседней комнате. Сотрудники полиции выламывали дверь. Окон не было. Под моей слегка изогнутой вверх ногой пробежала мышь. Я почувствовала пенящуюся влажность на своей щеке. Глаза медленно закрывались, унося в царство Морфея. Мне тяжело дышать. Ещё секундочка… До спасения ещё… секунда… блять.