Дорога в мой дом

Входная дверь хлопает почти бесшумно, но Бруно с Аббаккио словно по команде оборачивают головы в сторону прервавшего их вялотекущую беседу звука. — О, явился, — будничным тоном произносит Аббаккио, со скучным, буквально кричащим «ну, я же говорил, а?» видом. — А ты волновался. — Сегодня позже, чем обычно, — задумчиво протягивает Бруно, провожая взглядом Джованну, выглядевшего измученным чуть сильнее, чем это было бы для него нормой, и устало стягивающего с себя черное кашемировое пальто. — У дона мафии график ненормированный, — замечает Леон, удерживая себя от желания занять руки лежащей на столе монеткой, пока Джорно заканчивает свои дела в коридоре и устремляется на кухню, где и проводили свой досуг Буччеллати с Аббаккио. На его замечание Бруно сначала немного задумывается, но потом лишь согласно выдыхает. — Успокойся, уж с кем-кем, а с ним точно ничего не случится, — заверяет Леон. Бруно знает, что в каком-то смысле он прав. Но сердцу-то не прикажешь. Оно иногда болело по своей воле, как бы Бруно не пытался глушить в себе такие порывы сочувствия. Джорно стал главой мафии, чем неизбежно нажил себе список новых врагов. Охотников за его головой было хоть отбавляй. То, что Джорно стопроцентно способен был дать отпор любому из них, а с его новообретенным «Gold Experience Requiem» по определению становился непобедимым, немного успокаивало, но до конца тревоги не выкорчевывало из его беспокойной головы. Странно, что он до сих пор на это способен — в его теперешнем виде-то — но новая жизнь вообще преподносила немало сюрпризов, так что Бруно ничему не удивлялся так как был уверен, что и разобрался-то во всём ещё далеко не до самого конца. Пока Бруно и Леон молчаливо сидят, погруженные каждый в своё прекрасное далеко, Джорно неторопливо, но целенаправленно проходит к кухонному шкафчику: Аббаккио напряжённо сдвигает брови, успевает заметить Бруно. Так целенаправленно, что врезается в стул, на котором сидит Бруно. Буччеллати непроизвольно сжимается и тихо «охает» при этом взаимодействии. Джорно в лице не меняется даже, так что и Буччеллати расслабленно выдыхает спустя пару секунд. — Он не увидит тебя, пока ты сам этого не захочешь, — успокаивает Аббаккио. Бруно выпрямляется и изучает глазами ничего не заметившего Джорно, как ни в чем не бывало продолжающего заниматься своими делами. — Знаю. Не привык еще. «А если я случайно или подсознательно этого захочу, это так же сработает?» думает Бруно, но Леону, который всё ещё не сводит взгляда с Джованны, копающегося в шкафчике, и беззвучно отстукивает пальцами какой-то известный только ему ритм на столешнице, ничего не говорит. Джорно достает бутылку со спиртным, наполняет примерно треть стакана, задумчиво смотрит на его дно, словно что-то переваривая. Подносит стакан к губам, делает глубокий вдох, видимо, пробуя запах выбранного им напитка. Залпом осушает стакан и, выдыхая так, будто усталость всего мира на себе почувствовал, разворачивается и идет в свою спальню. — Сопляк, — с чувством выплевывает Аббаккио ему в след, наконец-то позволяя себе катать злосчастную монетку между пальцев от праздного безделья. — Такую редкую вещь на такую фигню тратит. Я её на День Рождения свой сохранял, вообще-то! Тьфу. Бруно лишь вскидывает бровь, опираясь на стол локтями и подпирая щеку одной рукой. Его волнение за Джорно отходит на второй план: гораздо интереснее ему кажется то, что, кажется, Аббаккио только спустя одну прожитую жизнь познал это несвойственное ему относительно Джорно чувство. Хотя у Леона были менее веские, но более личные на него причины. — Ты бесишься, что он многовато пьет? — усмехается Буччеллати. — Всего-то раз в пару дней на ночь, хм-м, — как бы между прочим протягивает Леон, словно вопрос вообще не ему был адресован. Монетка будто бы занимает всё его внимание. Но тон голоса его выдает по всем фронтам. — До алкоголизма ему далеко, — отвечает Бруно. Встает с места, становится позади Леона и кладет ему руки на плечи, слегка их поглаживая. — Он хорошо ест, так что, думаю, пока он в норме. Просто… не привык к новому образу жизни. Вот и всё. — Может ты и прав, — Аббаккио не соглашается, но и не отрицает сказанного. Плечи его расслабляются под ладонями Буччеллати. — Не только он, кстати, — добавляет он, задирая голову и многозначительно глядит на Бруно снизу-вверх. — Сложно привыкнуть к тому, что ты как бы есть, но тебя как бы нет, — кивает он, вспоминая свою реакцию пять минут назад на то, что Джорно врезался в невидимое для него препятствие. Он-то Джорно видел, так что в его сознании Джорно существовал, и сжался Бруно по старой памяти: все нормальные люди так реагируют при столкновении своего тела с чем-то. А вот Джорно… Было странно ходить по дому совершенно не замечаемым его обитателями, но они с Аббаккио сами условились на том, что никто их и не должен замечать. А уж тем более Джорно. Бруно знал, что это возможно стоит ему это «позволить»: Аббаккио один раз так и сделал, когда ловил подозрительно осмелевших грабителей на первом этаже. Всыпал им вполне по настоящему и ощутимо, так что сомнений в этой их способности не оставалось никакой. Бруно временами слишком даже хотелось «позволить» Джорно это: он бы столько всего ему мог сказать, не меньше бы мог сказать и сам Джорно. Снова мог бы коснуться его руки своей, будто ничего тогда в Колизее не случилось, у них было бы столько тем для разговоров… Но ведь Бруно сам настоял, что не стоит наносить знакомым живым людям таких ненормальных во всех смыслах слова визитов, и установленных правил менять решительно не хотел. — Пойдём спать? — предлагает Бруно Аббаккио, решаясь отвлечься от шальных мыслей, пока они не захватили его окончательно. — К нему? — заговорщически произносит Леон, приподнимая одну бровь. — Ну, а куда же, — пожимает плечами Бруно. — Больше никуда и смысла нет. Аббаккио думает совсем недолго. — Пойдем, — кратко изрекает он.

***

— Тут будто ничего не изменилось, — по доносящемуся до него голосу Аббаккио слышит, что Бруно улыбается, произнося эту фразу. Леон поворачивает голову в сторону источника звука, но видит перед собой только напряженное даже во сне лицо Джорно — Бруно лежит прямо с другой стороны от него. — А по-моему, как-то пустовато стало, — замечает Аббаккио, пропуская между пальцев золотистые распущенные пряди. — Черт, какие же они мягкие. Всегда завидовал. — Не трогай, он же увидит! — обеспокоенно шикает Бруно, заметив это. В тишине, воцарившейся между ними на пару минут, только приятным звуком разливается тихое, размеренное дыхание Джорно. Леон и не подумал выпустить чужих волос из рук, даже несмотря на явно недовольный этим обстоятельством взгляд Бруно. Он думает о том, что раньше не так часто позволял себе прикасаться к Джорно: внутренние барьеры мешали, гордость противно взвизгивала при таких взаимодействиях, от слишком довольной рожи сопляка при этом свербило — в общем, он находил миллион и одну причину не делать этого. Даже если глубоко в душе сам с собой был не согласен на этот счёт. Сейчас Аббаккио переосмыслил эти незамысловатые, но порой важные действия и не видел в них ничего страшного. Зато Бруно стал против таких знаков внимания, пускай даже Джорно и не знал о них — Буччеллати панически иногда опасался, что узнает. Бруно не знал, как информация о том, что души его мертвых любовников всё еще продолжают существование в их доме скажется на Джорно. И проверять этого не хотел. А Леон, может, был бы и не против, если бы Джорно узнал. Он бы посмотрел на его реакцию, потому что был уверен — невыносимым ударом по его психике это точно не станет. Они все последние годы вели борьбу с обладателями стандов, что тоже виделось для многих людей вокруг слишком весомым противоречием законам логики и физики. Так что развитие событий, при котором новость о существовании призраков стала бы для Джорно откровением, которое невозможно принять, и при котором он при виде Бруно и Аббаккио кинулся бы в обмороки падать, казалось ему настолько маловероятным, что невозможным. Но Леон обещал Бруно не показываться никому в доме на глаза — кроме самых редких, как с теми грабителями, случаев — так что правило соблюдал для его же душевного спокойствия. — Не увидит. Спит, как убитый, будь уверен, — возражает, наконец, Аббаккио. Так убедительно, что Бруно сдается, выдыхает и опадает на кровати, улегшись на боку. В вопросах поведения призраков он доверял Аббаккио всецело: по его мнению, Леон всё же мир живых покинул чуть раньше и успел кое в чём разобраться, пока к нему присоединился Бруно. Бруно немного расслабляется, ложится на кровати так, чтобы мог видеть и Аббаккио. Задумчиво оглаживает Леона и Джорно взглядом. У него на лице написано, как он рад тому, что Аббаккио смог принять Джорно, каждый долбаный раз написано. Сначала Леона такой акцент на его новой линии поведения с Джорно подбешивал — даже подбивал сделать все наоборот банально на зло — но потом он привык и успокоился, перестав рычать на Бруно на этот счёт. — Твои волосы тоже очень хороши, — чуть улыбается Бруно. Аббаккио поднимает уголок губ в ответ. — Солома обыкновенная, да и только, — он склоняется над Джорно, небрежно вдыхая запах его волос, затем снова распрямляется. — В чем его гребаный секрет, как думаешь? — Прекрасные гены? Минимум агрессивных осветлителей? Шапка в мороз? Аббаккио только пожимает плечами и мимолетом гладит Джорно по щеке, откидывая прилипшие к потному лицу волосы на подушку. — Да хрен его… — начинает он, но Джорно начинает опасно морщиться и шевелиться на подушке. — Аббаккио, это ты? — сонно протягивает он, потирая заспанные глаза. Аббаккио одергивает руку и та неуверенным жестом застывает в воздухе. Бруно и Леон напряженно переглядываются. Джорно чуть приоткрывает глаза, но полностью проснувшись видит вокруг только пустую комнату, хоть и был уверен, что только что чувствовал тут чье-то присутствие.

***

— Мне так нравится то, что мы все ещё можем пользоваться всеми нашими вещами. Единственное, чем можно было занять себя в этом доме — его рассматриванием. Бруно часто путешествовал по родным стенам, как бы проверяя, не изменилось ли в нём чего после того, как изменились его хозяева. Брал свои книжки, книжки Джорно, некоторые вещи Аббаккио, украшения, что дарили Бруно разные люди, когда он был ещё жив. Интереса ради, примерял их на себя, потому что раньше такое занятие казалось ему пустой тратой времени, в котором он и без того постоянно был ограничен. Мироздание воздало ему эту нехватку, пускай и таким странным образом. Теперь времени у него был вагон и маленькая тележка. Жаль тратить его было практически не на что: максимум, куда он мог выйти, это во двор, огороженный невысоким забором с увивающими его цветущими растениями: за калитку какая-то неведомая сила их не выпускала. Привычный вид двора с каждым проведённым в доме днем хоть сначала и грел Бруно нутро, но потом понемногу начинал мозолить глаза. Он бы с радостью занялся перепланировкой сада, насадил бы здесь новых растений, может быть даже попробовал бы разместить апельсиновое дерево — ах, как красиво оно цвело! Но этим бы неизбежно выдал, что в доме кто-то есть — такие изменения сами собой не происходили, а Джорно был далеко не дураком. Поэтому садом наслаждался таким, каким он был, есть и, видимо, будет ещё долго. Вроде даже слышал в разговоре Мисты с Джорно, что он собирался высадить на клумбе немного белых лилий. Кто бы мог подумать… Что ж, они бы добавили дворику и нового цвета, и восхитительного насыщенного цветочного запаха. Иногда Бруно любил посидеть на некрытой веранде, глядя, как проезжают мимо их дома редкие машины, бегут по своим делам вдоль тротуара люди, почтальон заносит в ящик почту или просто какие-то зеваки останавливаются посмотреть на знаменитый дом, где по слухам жил какой-то из членов «Пассионе». По этой же причине и внутрь соваться редко кто решался, так что в безопасности дома для Джорно пока сомнений не было. Теперь даже в нем появились два обитателя, которые при любом раскладе свою территорию будут защищать. В общем, жизнь вокруг шла своим чередом. А их с Аббаккио загробная жизнь — своим. За первый месяц Бруно зашел во все уголки дома, куда раньше не совался за ненадобностью. Побывал на чердаке, куда до этого лишь скидывал мусор, вроде испорченной кофеварки, что в быту больше был не нужен, но выкидывать было жалко. Рассматривая весь накопившийся за его годы жизни в доме хлам, он мог составлять его историю. Однако, и в комнатах жилых было на что посмотреть. Там были вещи, не утратившие для него ни полезности, ни важности. Особенно много таких было в его личной комнате. Стоя в ней сейчас, после долгого перебора своей картотеки, Бруно достаёт оттуда одну из пластинок: приятно, что Джорно не избавился от этого ненужного для кого-то откровенного старья. Джорно вообще их с Аббаккио комнаты оставил почти нетронутыми, что с какой-то стороны, вызывало у Бруно приятное тёплое чувство, что он их не забыл и делать этого не собирается. С другой стороны, было ощущение, что он всё ещё пытается жить прошлым. А идти-то нужно было дальше, несмотря на все жертвы и потери. И с третьей стороны, у Джорно тоже было право оплакивать ушедших. Или хотя бы хранить память о них. Так или иначе, то, что было целым сокровищем для Бруно, что он кропотливо собирал годами, всё еще стояло здесь. Каждая пластинка в стопке имела свою историю появления у Бруно, уже один лишь винтажный вид проигрывателя радовал его глаз. А как звучала оттуда музыка! Нет, Аббаккио так и не смог убедить его, что кассеты и магнитофоны имеют огромное преимущество перед «этой массивной древностью» — только если в мобильности и имели. Из винила музыка была словно с душой, хоть Бруно и не понимал, в чем тут секрет, но он был уверен в своей точке зрения. Он берет одну из пластинок, воровато улыбается и посылает Аббаккио, внезапно появившемуся в комнате, многозначительный взгляд. Тот все понимает с полуслова, а увидев картинку на обложке, складывает одно с другим и закатывает глаза. — О боже, нет, — наигранно страдальчески произносит он. — О боже, да! — у Бруно слишком хорошее настроение, чтобы обращать внимание на возмущения Аббаккио, поэтому он решительно вставляет пластинку в проигрыватель и опускет на неё тонарм. Звуки задорного, так любимого им джаза заполняют пологую тишину дома. Бруно отходит от тумбочки с проигрывателем на центр комнаты, где больше свободного пространства и начинает неспешно, чуть приседая в шагах и отщелкивая ритм пальцами двигаться в сторону Аббаккио. — Потанцуем? — заигрывающе предлагает он. — Я ненавижу танцевать, — скуксившись произносит Аббаккио, скрещивая руки на груди. — Знаю, — Бруно напористо хватает его за талию, притягивает и себе и всё в таком же веселом настроении продолжает танец. — Поэтому и предлагаю! — Ты ужасен. Как и твоя музыка, — Аббакио пытается быть недовольным, но сквозь эту напускную только из вредности маску начинает просвечивать лёгкая улыбка. — За предстоящую нам вечность я еще успею тебя не раз этим достать! — смеется Бруно. — Так что привыкай. — Тогда лучше б я сдох окончательно. Губы Аббаккио растягиваются в уже самой искренней улыбке, он поддаётся, и вот начинается их совместный танец, хоть и движения Аббаккио таковым назвать сложно: неудачная пародия на Джона Траволту и его роль из небезызвестного фильма. То, что это веселье происходит а таких странных обстоятельствах никого волнует. Для них всё происходит как раньше, когда во время какого-нибудь праздника в честь Дней Рождения кого-то из банды Бруно пытался приобщить Аббаккио к веселью таким образом. Все танцевали, а Аббаккио сидел в стороне, потягивая из стакана что-нибудь слабоалкогольное, разрешенное ему для употребления самим Бруно. Праздник же! Приятные воспоминания, приятные минуты. Увлекшись этим, они не замечают, как начинает скрипеть пол у входа в комнату: Джорно вернулся раньше, чего никто из них не ожидал, так как такого не случалось еще ни разу. Позже — каждый божий день, но раньше… Они застывают на месте, так и не закончив танец, с опаской смотрят на задумчиво-удивлённого Джорно в проёме. «Упс», читается на лице Бруно. «И это так мы соблюдаем правило не выдавать своего присутствия?», на лице Аббаккио. Они неслышно для Джорно хихикают, прижимаясь друг к другу лбами, хоть и понимают — весёлого мало. Но кто им запретит дурачиться? Правильно — никто. Мало ли что могло произойти со стареньким проигрывателем, который был старше любого из присутствующих в комнате. Заглючил, ну с какой техникой не случается? Джорно проходит мимо невидимых ему Аббаккио с Бруно к тумбочке, берет в руки цветную обложку пластинки, которую Бруно положил сбоку от него, крутит со всех сторон. Его губы трогает меланхоличная улыбка. — Бруно… — тихо произносит он. Отключает музыку, откладывает обложку туда, откуда взял. Выдыхает. — Иногда мне кажется, будто ты где-то тут, рядом. С лица Бруно улыбка стирается в одно мгновение. Призраки не должны бледнеть, но Аббаккио был уверен: Бруно побледнел тонов на десять в этот момент.