Серия «М»

      Кафе. Он медленно идёт по пустому помещению. Странно, обычно здесь намного больше народу: Чарли известный пекарь в этом районе. К нему на выходные со всего города съезжаются.       Мужчина затягивается сигаретным дымом, чуть усмехается и, запрокинув голову, медленно выдыхает. Опоздал. Жаль.       Он помнит свою первую встречу с этим мужчиной. Тогда он просто зашёл, чтобы перекусить и влюбился. В эти пирожки с печенью невозможно было не влюбиться. Вот кто будет покупать квартиру рядом с пекарней ради пирожков? Похоже, он один такой.       А сейчас здесь пусто. Запертая дверь, табличка «закрыто» и недоумевающие посетители, которые дёргают дверь и смотрят сквозь стекло. Как это так? Где теперь есть?       Присев, он поднимает обрезанный телефонный провод и усмехается.       Найти Чарли проще простого: мышление таких людей он знает. Куда бежать? Туда, где можно скрыться и заплатить наличными. Где ближайшее место? Хостел через улицу. Какая любимая цифра Чарли?       Он звонит прямо в номер и улыбается, слыша голос пекаря.       Однако на месте встречи ему говорят, что Чарли Уильямс ушёл с незнакомым смуглым блондином.       М-21 открывает глаза. Он не любил это: просыпаться с головной болью. Сев, мужчина с силой трёт лицо и пытается вспомнить тот сон, который ему снился. Что-то яркое. Важное. Что-то про товарищей из серии М?       Голова болела всё сильнее, из-за чего в сознании что-то путалось и казалось, что он не в мягкой постели, а на жёстком полу. Нельзя показывать, что ему больно. Надо просто уснуть дальше. Во сне ничего не болит. Во сне хорошо.       Перевернувшись на бок, мужчина поморщился от давления в висках и с силой закрыл глаза. Зажмурился до рези, до боли. После — открыл. Вроде стало легче, жаль, что ненадолго. Перевернулся на другой бок, чувствуя только тупую ноющую боль. Лёг на спину, глядя в потолок.       На улице уже начинало светлеть, когда М-21, бывший и единственный выживший подопытный серии «М», работающий сейчас охранником в школе Е-Ран, наконец, уснул.       Сон не принёс облегчения. Даже там он чувствовал боль.       — Садись, — раздался знакомо-незнакомый голос.       М-21 находился на грани сна и яви. Он помнил этот момент, когда он на следующий день после барокамеры оказался у Кромвеля на приёме. Мужчина улыбался, черты искажались, в глазах плыло.       — Ну, что же ты? Присаживайся, — голосом Франкенштейна проговорил Кромвель, окончательно теряя свои черты лица. Перед подопытным серии «М» теперь стоял именно Франкенштейн со своей устрашающей аурой и фирменной улыбкой маньяка. Ослушаться нельзя, он аккуратно заползает на край стола, отчаянно давя в себе желание сжать виски руками.       — Если ты думаешь, что я не заметил твоей головной боли, ты ошибаешься, — двойным, искажённым, Франкенштейно-Кромвелевским голосом говорит учёный.       Холодная рука опускается на грудь, почти впечатывая в холодный металл кушетки. Его пристёгивают.       — Я помогу тебе, — обещает — угрожает — Франкенштейн. — Не бойся, ничего страшного не произошло. Я предполагал такую реакцию. Будет больно.       Будет больно?       Будет больно.       Холодная мазь, он помнит это, она всегда предвещает боль, пытки — иначе не назвать. К груди, рукам, ногам прикрепляются присоски. Они нужны, чтобы следить за его состоянием. Игла — подача лекарства.       Шлем.       М-21 не знает, водил ли он когда-либо мотоцикл, но он больше никогда не сядет на транспорт, где нужен шлем.       Он ничего не слышит, даже своего крика. Он чувствует только боль, бьётся в конвульсиях, и ничего не слышит, но словно видит довольную улыбку — оскал — Франкенштейна.       Прекратите!       Хватит!       НЕ НАДО!       Мужчина просыпается от собственного крика, вскакивает, гонимый только одним желанием: спастись.       ОН ДОЛЖЕН СПАСТИСЬ!       Кто-то схватил его за руку.       М-21 сжимает чужую кисть в руке, выворачивает и, перехватив удобнее за плечо, как учили, чтобы сразу не сломать, швыряет в ближайшую стену.       И кричит.       Не надо!       НЕ НАДО БОЛЬШЕ!       — Если ты думаешь, что я не заметил… — начинает Кромвель.       — … то ты сильно ошибаешься, — заканчивает Франкенштейн.       М-21 тяжело дышит, всё так же прижимаясь к стене, сжимая в кулаках ножку от стула. Он не помнит, как сломал мебель, не помнит, как отшвырнул Тао, спящего в соседней комнате, в стену. Не помнит, как вообще уснул.       Он не хочет возвращаться!       — Никто тебя не отдаст обратно, — обещает Франкенштейн, делая шаг — один шаг — в его сторону. — Успокойся, М-21. Ты проснулся?       М-21 кивает. Нельзя оставлять вопросы без ответов.       — Отпусти ножку.       Сломанная мебель падает на пол.       — Идём.       Послушно, следом. Не поднимать головы. Не смотреть. Слышать осторожные шаги рядом. Не смотреть на товарищей. Идти. Неважно, что будет дальше. Он должен держаться. Должен выжить.       Он же дома.       М-21 замер, ошеломлённо оглядываясь по сторонам и словно в первый раз видя стены.       Нет белого раздражающего цвета. Спокойный, тёплый оттенок обоев всегда радовал глаз.       Нет товарищей, они все погибли. Рядом Тао и Такео, не отстающие ни на шаг. Из-за двери встревоженно выглядывает Регис, делая вид, что рассержен пробуждением.       Нет Кромвеля и других учёных. Есть Франкенштейн, что стоял, не делая попыток… никаких попыток не делая.       Он дома.       Он ударил Тао.       Он сломал мебель.       Он едва не напал на Франкенштейна.       Но он Дома.       — Пришёл в себя?       М-21 кивнул, ещё не в силах говорить.       — Идём? — полувопросительно, но без права на отказ. Так не умел никто, кроме этого учёного.       Он снова кивнул. Пошёл. Остановился. Оглянулся.       — Прости.       Тао тут же заулыбался, что-то тараторя и смущённо потирая пострадавший и уже регенерирующий затылок. Он не слушал, просто пошёл дальше.       Ему страшно и не страшно одновременно.       Кушетка твёрдая, но не холодная, Франкенштейн её улучшил и теперь это место слегка подогревается для большего комфорта. Голубые глаза смотрят внимательно, настороженно, с исследовательским любопытством.       Обеспокоенно.       Он действительно беспокоился за него?       Он действительно беспокоился за него.       Рука тянется к лицу, и модифицированный сжимается, сдерживая все возможные симптомы.       — Расслабься, больно не будет, — успокаивающе.       — Будет больно, — издевательски.       М-21 отчаянно мотает головой, выбрасывая из головы полустёртый сон. Жмурится, выдыхает и кивает.       — Что со мной? — почти шепчет.       — Это я и хочу узнать. Ляг, пожалуйста.       Не «Ляг».       «Ляг, пожалуйста».       М-21 ложится, глядя на учёного. Франкенштейн собран, спокоен, отстранён. Так же, как и все учёные, что встречал М-21 до этого места.       И в то же время абсолютно иначе.       Движения точны, быстры, обычные дежурные движения любого специалиста.       Движения, которым хотелось верить. Знать, что они не причинят боли.       М-21 закрывает глаза, и над ним склоняется Кромвель, глядя почти ласково, с довольной улыбкой.       — Эксперимент прошёл удачно, всё, что я хотел, получилось.       Открывает глаза.       Франкенштейн смотрит спокойно, нет даже намёка на улыбку.       — Я закончил, присаживайся.       М-21 вздохнул. Это просто кошмарный сон, чего он так разволновался? Франкенштейн ничего ему не сделает. На просьбу не отвлекать кивнул и сел более удобно. Ждать, возможно, придётся долго.       Он никогда не сравнивал две лаборатории. То место было единственным, что они помнили. Даже мысли не возникало, что есть что-то, кроме белых стен и такого же цвета халатов. Они просто приняли тот факт, что на них обращают внимание только когда необходимы данные. В ином случае они просто невидимки, мусор, расходный материал.       Здесь же иначе. Просто полная противоположность, даже несмотря на схожесть.       — Что со мной? — спросил мужчина, как только Франкенштейн отвлёкся от приборов.       — Всё в порядке. Ты просто пробиваешь блоки, — слегка улыбнулся учёный.       — Блоки?       — Не воспоминания, — тут же оборвал все надежды учёный. За это М-21 и уважал его. Какой бы ни была страшная правда, он скажет. Вот так, сразу, напрямую и не давая времени на мечты.       — Что тогда?       — Вряд ли учёные Союза желали, чтобы ты рассказывал налево и направо всё, что они делали. Могу поспорить, что, став агентом, ты никогда не задумывался об этом. Не говорил с… со своим напарником о днях, что были проведены в стенах лабораторий. Ты говорил об этом, но вскользь. Вспоминал товарищей, какие-то неважные моменты, но никогда этот разговор не продолжался дальше. Ты просто не думал об этом.       М-21 открыл рот, собираясь возразить и замолчал. Он прав. Он, чёрт возьми, прав! Сжав зубы, мужчина вспоминал все дни, что были после. И осознавал только одно: они действительно не говорили об этом. Никогда не думали. Только о товарищах. О их цели, о том, что они все погибли. Модифицированный ошарашено посмотрел на Франкенштейна.       — Но… откуда ты знаешь? Так быстро узнать просто невозможно!       — Это моя разработка, — буднично ответил учёный. В голосе досаду услышать было невозможно, если не знать. Впрочем, ему могло и показаться. — Обидно, что её испробовали на вас. Я не знал.       Последние слова прозвучали несколько… так, словно он хотел извиниться. М-21 ничего не ответил, нахмурился.       — Это так будет всегда?       — Нет, зная, что с тобой, я легко могу это исправить. Нет, резкого озарения у тебя не будет, просто это будет проходить без проявившихся симптомов.       — Я не буду кататься по полу от боли и могу не опасаться за свой мозг? — попытался перевести на обычный язык М-21.       — Именно, — скупо улыбнулся Франкенштейн. — Но сегодняшний день я предлагаю пропустить. Познакомишься с М-10 позже.       М-21 кивнул и поднялся, взглядом спрашивая разрешения идти. Получив в ответ кивок, вышел из лаборатории, сразу у дверей сталкиваясь с Тао, Такео, Сейрой, Регисом и даже Кадис Этрама ди Рейзелом. Последний, сделав вид, что он не стоял, а шёл, плавно уплыл к Франкенштейну. Модифицированный слегка улыбнулся, слушая привычные обращения сурового учёного к Мастеру.       — Может, в кино сходим? Босс вроде как дал нам выходной сегодня, — чуть громче, чем необходимо, проговорил М-21. Голос внутри кабинета мгновенно смолк, все, кто находился в коридоре, всей кожей прочувствовали отказ, лишение премии, зверские пытки уборкой и полную сервировку стола как минимум на месяц.       — Франкенштейн… — тихо, неслышно и с улыбкой. Это почему-то тоже чувствовалось.       — Только на один день!       Уже на улице, М-21 вдруг понял, что Франкенштейн знает, что следующий номер М-10. Мелочь, вроде бы.       — А ты про М-десятого расскажешь? — интересуется Тао, вручая заказанную булочку с печенью М-21 и хот-доги остальным.       Мужчина улыбается почти незаметно, кивает.       Приятно.