POV Катон
Солнечный луч бьет в окно, заставляя меня подняться. Я встаю и резко захлопываю ставни, занавешиваю окно, но уже поздно. Я успел проснуться, и теперь не усну. Вчерашняя ночь была долгой, мне казалось, что она не закончится никогда. И вот – пожалуйста! – единственная оплошность, и я просыпаюсь с первыми. Делать нечего, я спускаюсь вниз. Смотрю на часы, машинально отмечая, что до Жатвы осталось совсем немного. Усмехаюсь и вспоминаю, как лет этак в четырнадцать, пообещал вызваться добровольцем на Голодные Игры, когда мне стукнет семнадцать. Да, немножко грубовато, но я был действительно маленьким, не понимал всего. Что ж, как мне вчера напомнили, договор – дороже денег, придется выполнять. Я не хочу на Голодные Игры. Понимание приходит слишком поздно, однако я должен. Можно махнуть рукой и остаться дома, но тогда мне будет стыдно смотреть ей в глаза. Ей. Я не знаю ее, никогда не видел. Девушка из первого дистрикта, по ошибке приславшая мне письмо. С того времени и началась наша переписка. Не проходило и недели, а я уже писал ей ответ. Ее письма всегда были лаконичны, всегда отличались какой – нибудь деталью. Один раз она прислала мне фотографию. Я так радовался, думал, что это она, а все оказалось куда менее романтично. На изображении была ее лучшая подруга, а я-то уже размечтался. Рано, слишком рано. Вчерашнее письмо было написано, как мне показалось, дрогнувшей рукой. Я достал его из кармана и углубился в чтение. Точнее, попытался. Света в комнате не было никакого, пришлось идти и распахивать окно. Юркая тень мелькнула перед глазами. Я успел заметить черные волосы. Раздражение не появилось, мне даже стало немножко приятно, что я нужен кому-то. Чувство, что родителям я необходим лишь для игр, было правдивым. Мой отец который год ругается, что я, как трус, осаживаюсь в кустах, пока умирают ребята из моего дистрикта. И то, что они подготовлены гораздо лучше меня, его не волнует. Ну что ж, в этом году у него будет шанс гордиться мною. Я раскрываю бумагу, от которой пахнет фиалковыми духами. Они новые, обычно ее письма пахли тюльпанами. «Привет! Скорее всего, это мое последнее письмо тебе. Ты, если помнишь, обещал поучаствовать в Голодных Играх. Я не прошу тебя не делать этого, но и запрещаю безрассудно кидаться на Арену. Просто сделай это. За меня, ведь я такая нерешительная, что не смогу вызваться добровольцем. Я уверена, что не попаду на НИХ, ведь удача всегда на моей стороне. Первый Дистрикт гордится тем, что он – профи. Второй дистрикт всегда помогал нам. Вместе мы будем сильнее, но вот только не будем. Я чувствую, что увижу тебя лишь на экране. Все случается, помни это. Может быть, я попаду на Игры, может быть, ты будешь ТАМ. Убей меня, слышишь? Убей! Я не прощу тебе, если смогу пережить. Сама прыгну с обрыва. Помнишь 73? Что ты там говорил? «Если бы они не спали, то выжили?» - ну, или что-то в этом роде. Я не спорю. Не спи на Играх. Будь всегда готов пойти на решительный шаг. Убей, если будет стоять вопрос о твоей жизни. Убей, если не сможешь вернуться домой, ко мне. Да-да, ко мне. Обещаю: выполню все, что ты захочешь. Нам по семнадцать, я смогу приехать. И мы будем вместе, слышишь?» Я сворачиваю бумагу, убираю ее в карман. На верхнем этаже нашего летнего домика начинается движение. Отец проснулся. Я торопливо поднимаюсь наверх, забегаю в комнату буквально за секунду до того, как он начинает тарабанить во вторую дверь. Третью оккупировала мать. Она у меня неплохая, но во всем слушается отца. Конечно, он же победил в 54 Играх! Если я выиграю в этих, то пройдет ровно двадцать лет. Как праздник, если можно это так назвать. Ее письма всегда пробуждали во мне сильные чувства. Я не понимал, что происходит, но знал - это что–то новое, неизведанное. Я знаю ее только семь месяцев, не в курсе, как зовут, какого цвета волосы. Я понимаю, что влюбился в незнакомого мне человека, что письма могут врать, но не могу ничего с собой поделать. Как говорит Мирта – та самая девушка, смотревшая в окно, - я не знаю, скольким девчонкам нравлюсь, а сам никогда еще и не влюблялся. Если не в нее, то в кого еще? Я выхожу из комнаты, специально зевая чаще, чем того требует мой организм. На завтрак яичница. Я не понимаю, как мать успела ее приготовить, но все к лучшему. Отказываюсь есть, мне это не важно. Через два часа я буду добровольцем, и меня накормят куда более неполезной едой, и, конечно, более вкусной. Выхожу на улицу, не обращая внимания на крики отца. Он явно просит меня не возвращаться, коль не умею вести себя, как положено приличному человеку. Ага, приличному, как же. Ему только и нужно, чтобы слушали только его. Наша индивидуальность ему не нужна, это же не важно. Я иду по площади и замечаю ее. Черные волосы убраны в высокий хвост, в руке нож. Она вертит его между пальцев, не обращая внимания на людей, которым приходится обходить ее примерно за тридцать метров. Я подхожу ближе и обнимаю ее, резко убрав руки, когда девушка поворачивается. - Привет, что не зашла? - Ты снова, это. - Что это? Ее голос дрожит, руки выронили нож, я его поднимаю и протягиваю. Мирта не смотрит на меня, ее взгляд явно за моей спиной, да и разум не здесь. Я оборачиваюсь, пытаясь понять, что она увидела. Улица пустынна. Люди спешат на площадь, а у нас есть еще пара минут. Мирта начинает говорить. Чувствуется, что ей неприятно, но она продолжает. Каждое слово – как удар ножом по сердцу. Я сжимаю ее оружие, лезвие резко впивается в запястье. Кровь не брызнула: все руки покрыты шрамами, и лезвие просто уткнулось в один из них. Больно не было, ну или я просто не мог заметить эту - телесную. То, что говорила Мирта, убивало быстрее и сильнее, острее, горче: - Ты сам не знаешь, скольким девушкам нравишься! Я – одна из них. Да, Катон, да! Я одна из тех идиоток, которые ходят за тобой и смотрят в рот. Я одна из тех, кто ноет ночью под одеялом, что ты не смотришь на меня. Я одна их тех, что понимают: ты не будешь с ними. Но все равно надеются. Я поднялась выше их всех. Я – твой друг! Друг! Но хочется-то большего. Почему ты не замечаешь, как мне дорог? Почему не видишь, что я ближе твоей «подружки»? Она находится в неизвестности. Она – из Первого, и это все, что ты о ней знаешь. Как выглядит? Как ее зовут, Катон? Как ее зовут? Не знаешь? Не знаешь?! А она что нибудь о тебе знает? Конечно же нет, а я знаю все. Твои первые годы, все про твою семью. Я знаю, Катон. Знаю! Я всегда была с тобой. Всегда! Ты жаловался на меня? Ни разу! Я всегда была рядом, поддерживала, помогала. А ты меняешь меня на бездушную куклу, которая пишет тебе о всякой ерунде. Вдруг ей сорок лет? Вдруг она вообще мужчина? С чего ты взял, что ОНА ошиблась адресом? Господи, вдруг это развод? Катон! Я тут. Я здесь! Я всегда была здесь, может, пора заметить? - Мирта, я… Голос застыл. Я посмотрел на нее и понял, что девушка действительно меня сейчас не услышит. Тяжело вздохнул, отвернулся и пошел на площадь. Понимание того факта, что Мирта любила меня всю свою жизнь, медленно, но уверенно доходил до головного мозга. Я не мог дружить с ней после этого, ведь прекрасно понимал, что девушке будет больно. Единственное, что я не мог понять: почему она открылась именно сейчас? Перед Играми? Когда подошел к площади, последний вопрос стал ясным. Мирта помнила, что я обещал Эльзе – моей однокласснице – участвовать в Играх. Она знала, что я рассказал и ЕЙ об этом обещании. Мирта не была глупа. Она быстро смекнула, что я могу умереть, и решила признаться. Вот только девушка просчиталась. После всего этого мне будет труднее выиграть. Сознание раздваивалось. С одной стороны, я хочу на Игры, чтобы ОНА смотрела на меня, и гордилась. А потом приехала, и все было бы хорошо. С другой стороны - Мирта. Мой лучший друг все это время, как я могу ее бросить? А теперь придется, ведь даже если я выиграю, все будет иначе. Я променяю девушку на нее. На ту, чье имя и не знаю. Это ужасно отвратительно, но не могу по-другому. Меня кто-то толкает, и я резко поворачиваюсь, прекращая думать. Передо мной стоит парнишка, лет пятнадцати. Глаза красные, зареванные. Понятно, что он не смотрел, куда шел. Его горе было видно так рьяно, даже я удивился. В нашем дистрикте не нужно реветь. У нас есть все, что мы пожелаем. Деньги? Пожалуйста. Красивые дома? Легко. Еда? Магазинов очень много. Мы боимся только Игр, но никогда не признавались в этом. - Чего ревем? - голос груб, но как иначе? - Меня сегодня вытянут. Слишком много листов, - он вздрагивает, но говорит уверенно. Знает, на что идет. Я морщусь, терпеть не могу маленьких и очень умных ребят, которые явно просчитывают все наперед. - Не парься, не вытянут. Сколько их там? - Шестнадцать, - он уже утирает слезы. Около нас ходят люди, удивленно смотрят. Подростки толкаются, мои одноклассники тянут за руки, пытаясь довести до нашего места. Я отмахиваюсь от них, будто от нашкодивших котят. Сейчас они меня не волнуют. Я не могу понять, зачем ему так много бумажек? Шестнадцать – это вам не четыре, которые ему должны быть обещаны. Я подсчитываю и понимаю: он точно взял тессеры. Сколько? Сколько их? Кажется, три члена семьи. Неужели им нечего есть? Не может быть. - Не может быть, - повторяю я свои мысли. - Зачем тебе так много? И зачем ты брал тессеры? - А что, можно и не брать? Смеюсь. Парень явно не из наших. Пытаюсь вспомнить всех беженцев. Наконец, моя память услужливо показывает его. Я усмехаюсь и наклоняюсь к глупцу. - Послушай, все будет хорошо. Ты не попадешь на Игры, я тебе обещаю. Я ухожу, оставив парня за спиной. Бедняга из седьмого, теперь уже из второго, действительно не привык, чтобы за него вступались. Ладно, не страшно. Он не попадет на Игры, ведь там буду я. Даже при самом ужасном раскладе, он всего лишь окажется стоящим на сцене и удивленно смотрящим на то, как я его «спасу». Хоть бы не разревелся, а то мало ли что подумают зрители. А нам ведь этого не надо? Наш мэр настолько глупый, что проще его вообще не слушать. Я этого и не делаю. Всю Жатву выискиваю глазами Мирту. Не могу. Она всегда стояла передо мной, поворачивалась и улыбалась, мы с ней поддерживали друг друга. В этот раз все было по-иному. Девушка ушла куда-то, и я не знаю, где она. Мне становится страшно за нее. Я боюсь, что она не пришла. Боюсь, что она вызовется добровольцем. Боюсь того, что больше ее не увижу. Наконец, Энобария вышла на сцену и, с резкой улыбкой, без слов, достает имя из шара. По ее лицу пробежала нотка ужаса. Я сам ужаснулся, подумав о Мирте. Мирта – любимица Энобарии. Та научила мою подругу всему, что только знала. А теперь, смотря в ее глаза, я внезапно понял, что Мирте уже пятнадцать, она может попасть на Голодные Игры. Я зажмурился, сжал кулаки и начал молиться. Пусть она не попадет на арену. Только не в этот раз. Я не смогу ее убить. Не смогу! - Мирта, поднимись, пожалуйста. Голос у Энобарии звучит устало. Я ругаюсь и одним ударом руки сшибаю стоящего неподалеку парнишку. Даже не наклоняюсь, чтобы помочь ему встать. Мирта, моя Мирта, идет на Игры! Я умоляюще смотрю на Эльзу, но знаю, что она не выйдет. Это ее последний год, зачем рисковать? Девушка понимает, что не выиграет, и не собирается спорить с судьбой. Коль не она, значит, положено жить. Я ударяю ее по руке, зло шепчу: - Идем. - Ага, конечно. Я сдохну сразу же, а твоя Мирточка будет жить. Вали сам ее спасать. Она отворачивается, я морщусь, и взгляд впивается в сцену. Вон она! Моя маленькая девочка идет к Энобарии уверенным шагом. Поднимается, и первое, что говорит, повергает меня в шок. Говорит четко, явно думала не один раз. Конечно, гордость прошибает меня, и не могу понять, как был настолько слеп. Неужели, чтобы понять, что Мирта мне дорога, пришлось отправить ее на Голодные, черт бы их побрал, Игры? - Я прошу никого из девушек не подниматься на сцену в качестве Добровольцев! Я не хочу, чтобы кто-нибудь мучился за меня. Я умру, и это факт. А вам еще жить. Проживешь за меня, Линд? Она отступает в тень, пряча свое лицо. Все замирают, первый раз в нашем дистрикте кто-то протестует против добровольчества. Это что-то выходящее за рамки понимания. Что-то гордое, резкое, противное. Я довольно улыбаюсь. Хорошо, что это она. Я понимаю, что не дам ей умереть на Играх. Толпа ропщет. Линда – лучшая подруга Мирты – утирает глаза. Она ревет, но не спешит заменить подругу. Я ее понимаю. На Жатве все связи исчезают, становятся ненужными. Энобария называет мужское имя. Оно нам ничего не дает. Мои друзья переглядываются, а я готовлюсь поднять руку, когда это будет необходимо. Меня прошибает, когда я вижу, кто поднимается на сцену. Тот самый мальчишка, из седьмого! Он весь дорожит, его ноги заплетаются, но он поднимается. Я невольно щурюсь, взглядом затыкая моих друзей. Они недовольно смотрят на меня, но не собираются противоречить. Среди них я - безоговорочный лидер. Душа нашей компании. - Я не хочу участвовать в Играх. Неужели не найдется добровольцев? Я ругаюсь, сшибая того парнишку еще раз. Он поднимается и зло на меня смотрит, но я снова не обращаю внимания. Седьмой все испортил. Если я сейчас выйду на сцену, то все будут думать, что я его спасаю. Черта с два! Что же делать? Странно, но дело спасает Брут. Он выходит, и ударяет парня по голове. Не сильно, но я знаю, что через три дня голова будет болеть, словно он все это время пил, не переставая. Брут знает нужные точки. По его глазам понимаю, что он не доволен этим выбором. Седьмого тут быть не должно, это точно. Брут подходит к микрофону: - Ну, кто-нибудь выйдет за этого мелкого? Что, оставим эту девушку умирать? Неужели нет здесь ни одного парня, влюбленного в нее? Я смеюсь, и поднимаю руку. Мирта ругается, и истошно кричит: - Катон, нет! Не делай этого, умоляю тебя! Я знал - это вырежут, потому и не волновался, что показываю на «всю страну». Все думают, что Капитолий видит прямой эфир. Ну да, но только в третьем дистрикте и иже с ним, в первом, втором и четвертом всегда было больше преимуществ. - Эй, не смей этого делать. Все у нас будет хорошо, я вытащу тебя. Через секунду я оказался возле сцены. Седьмой уже ушел, я стою подле Мирты и улыбаюсь. Брут и Энобария смотрят на нас, как на сумасшедших. Все молчат. Понимают, что все вырежут. Никому не нужна эта чертова слабость. Мирта берет меня за руку. Неловко, осторожно, аккуратно. Я улыбаюсь ей, шепчу на ухо, что все будет хорошо. Мирта засияла. Казалось, не было того ужасного события. Будто бы она мне не признавалась. Я знаю, это будет долго стоять между нами, но теперь все иначе. Никакой любви на Играх, а ее я вытяну. Память услужливо стерла файл с Нею.POV Диадема
Я сидела за столом. Спать не хотелось. Всю ночь я думала, молилась, страдала, ревела и снова молилась. Сколько раз я ругала себя, что отправила письмо этому парнишке? Представьте, всего лишь одна опечатка – номер дистрикта – и, вместо моего брата, письмо пришло к Нему. Если бы я получила послание от незнакомого человека, то сразу же выбросила, даже не открывая, но Он его вскрыл. Он написал мне ответ, а я – идиотка! – ответила. С этого все и началось. Я не говорила ему своего имени, не открывала секрет, как выгляжу. Я знала, что он сильный и голубоглазый – это все. Он же знал, что я высокая. Хорошая информация, особенно если каждую секунду боишься за него. Он – сумасшедший. Он пообещал своей подруге - которая даже не его девушка! – что будет участвовать в Играх по достижении семнадцатилетия. Я пыталась его отговаривать, но Он упертый. За это и люблю. Я не хочу открывать ему себя, ведь знаю, что моя внешность – сногсшибательна. Сколько парней в меня влюблялись, лишь посмотрев? Никто – никто! – не смотрел мне в душу. Конечно, если у тебя шикарная грудь, кому нужны мозги? Я скрывалась, как могла. И вскоре поняла, что действительно дорога Ему. Почему не раскрыла имя? Оно у меня дурацкое. Диадема. Диадема. Мне кажется, что это тонкий намек на то, что моя семья самая крутая в деле обработки драгоценностей. Вы бы слышали, как моя мать говорит «Диадеема», будто бы у меня две «е» посередине. Терпеть его не могу. Назвали бы Мари, или как-нибудь в этом роде. Почему не хочу знать его имя? Это было бы слишком легко. Он бы точно попросил чего нибудь взамен, а я не хочу раскрывать все свои фишки. В этом году ему семнадцать, и Он пойдет на Игры. Дурак, идиот, придурок! Почему он не подумал обо мне? Я его люблю, кажется, а он бросает меня ради какого-то дурацкого обещания. Я знаю, нельзя его упрашивать не участвовать. Для него обещание – нечто высшее, что необходимо выполнять. Я знаю: он выиграет, и мы будем вместе. Я знаю, я уверена в нем. Так почему же не могу уснуть? Почему волнуюсь? Встав из-за стола, я поспешила на площадь. Открыв дверь, я закричала - мои ноги оторвались от земли. - Марвел, отпусти! Я весело хохочу и извиваюсь. Марвел – мой ближайший друг. Я люблю его, ведь он единственный из нашего дистрикта, кто не обращает внимания на мою красоту. Целую его в щеку, обхватываю руками шею, и хохочу. Мимо нас проходят люди, но никто не смеет ничего возразить. Моя семья и семья Марвела – две самые важные во всем Панеме. Если бы не мы, у Капитолия не хватало бы камней для развлечения. Мы – отпрыски наиважнейших слоев общества. Наше слово – закон. Я не говорила, что не хожу в школу? У нас самые лучшие преподаватели из Капитолия. Мы – уникальны, поэтому нас и боятся. Марвел отпускает меня, но я долго не расцепляю объятий. Парень смеется и целует меня в лоб. Я смеюсь, толкаю его на площадь. Мы прибегаем последними, но никого это не волнует. На нас смотрят, но никто не молвит ни словечка. Я смеюсь, расталкивая всех на своем пути. Бросаю взгляд на часы, и сердце екает. Марвел замечает это, и его брови вопросительно лезут вверх. Я, не обращая на это внимания, пробираюсь к сцене, однако парня не так-то просто сбить с пути. Он хватает меня за локоть и шипит в ухо: -Что с тобой? Я замираю, поняв, что действительно прокололась. Причем по-крупному. Пытаюсь вспомнить, говорила ли Марвелу про Него, и понимаю: нет. Я так тяжело вздохнула, что показалось - сердце выпрыгнет из груди. Парень остановился, прижав меня к стенке. Со стороны, возможно, это и выглядело немножко не так, но я-то знала: он просто волнуется. - Я завела друга по переписке, - шепчу быстро, отрывисто, горько. - Он пообещал мне вызваться добровольцем на эти Игры. Уже восемь, значит, у них все произошло. Я боюсь. - Так вызывайся сама добровольцем, вместе будете сильнее. - Ага, а потом убить его? Рука не поднимется, - горечь захватывает все больше. Я понимаю, что Марвел смеется и никуда меня не отпустит. Я хватаю его за руку и тащу к сцене. - Уже пора. Позже поговорим, идет? Парень кивает, но по его лицу понятно - меня ждет серьезный разговор. Я уже хочу попасть на Игры, чтобы он больше не смотрел на меня ТАК. Подхожу к сцене и замираю. Кашмира морщится, но подходит к шару. Я понимаю, что никто не говорил «ту самую речь». Конечно, из-за нас и так сильно опоздали. Речь вмонтируют, мы даже не переживаем, однако Жатву провести необходимо до половины 9, иначе не получится доставить Капитолийцам удовольствия. Я истерично смеюсь, когда по губам женщины читаю имя «счастливицы». Никогда бы не подумала, что ее мелодичный тембр станет для меня кошмаром. Я хватаю Марвела за руку, у меня на глазах слезы. Я не знаю, что мне делать и как. Я – ничтожество. Я не умею ничего. Лук, ножи, копья? Нет, моя мать всегда говорила, что я хрупкая, меня нельзя подпускать к орудию. Вот черт, из-за этого я сдохну самой первой! Я поднимаюсь на сцену, прекрасно понимая, что меня никто не спасет. Я не нравилась ни одной девушке в дистрикте, никто не займет мое место. Я оглядываюсь – так и есть. В глазах всех лишь счастье. Я смеюсь в лицо Кашмире, когда она спрашивает, есть ли добровольцы. - Вы что? Какие добровольцы? Диадееееема – всегда одна и всегда впереди, - мне горько, что ни отца, ни матери нет на площади. Они «работают», их нельзя отвлекать. Единственный взгляд, который действительно дарит мне надежду и радость – Марвела. Его глаза горят огнем, я отчаянно киваю головой, и кричу раньше, чем умудряюсь все обдумать. - Не смей, слышишь? Я не переживу, если ты пойдешь на Них. Марвел, прошу, не нужно! Парень кивает головой, сжимая руки в кулаки. Сделай я так – сломала бы все ногти, но у него все иначе. Лишь побелели костяшки и напряглись вены. Я невольно засмотрелась на его руки. Я и не замечала, насколько мой друг красив. Его глаза пожирали меня, будто он пытался запомнить, какой я была. Я шмыгнула носом. Смеяться резко расхотелось. Блеск поднимает Марвела на сцену. Я даже не слышала, как было названо его имя. Проходит секунда, и тут я начинаю рыдать. Подбегаю к Марвелу, хватаю его за плечи, прижимаюсь к нему и кричу непонятные ругательства. Мне больно, тошно, одиноко. Я понимаю, что произошло. Рыдания теснят, Марвел гладит меня по голове и ничего не говорит. Кашмира и Блеск не уводят нас со сцены, все молчат. Я рыдаю на руках у Марвела, а он меня успокаивает. Его движения становятся все более мягкими, очаровательными. Голос обволакивает. Я не понимаю, где нахожусь. Его сильные руки держат меня за локоть, и мы уходим куда-то. Внезапно я слышу голос матери. Марвел ругается, но я вырываюсь и бегу вниз. Кашмира орет, чтобы я вернулась, но сейчас это не важно. Я подбегаю к маме, буквально влетаю в ее объятия. Она гладит меня по голове, ее голос тверд: - Ты все сможешь, ты у меня сильная. - Я не выиграю. - Да, не выиграешь, но ты сделаешь все, что в твоих силах. Я права? Я смотрю на мать, понимая, что она в меня не верит. Становится тошно, однако я знаю - она права. Замыкаюсь в себе, угрюмо ей киваю. Знаю, что не дам умереть Марвелу и Ему. Ему и Марвелу. Я почему-то уверена, что Он вызвался этим чертовым добровольцем, осложнив мою жизнь еще сильнее. Я обнимаю мать в последний раз, и запрещаю ей приходить ко мне. - Слышишь меня? Простись с Карсом. Я разворачиваюсь, и иду прочь. Обидно, ведь я действительно не смогла попрощаться с моим любимым братом. Я вижу Марвела и обнимаю его. Парень находится в неком шоке, ведь мы оба были уверены, что не попадем на Игры. Кто бы мог подумать, что два самых богатых семейства лишатся своих отпрысков? И, даже если победит один, то вечно будет думать о другом. Все знают, что мы с Марвелом друзья. Кто-то даже подозревает, что больше. Я не хочу давать им поводов для таких подозрений, но Марвел – единственный, кому я могу сейчас доверять. Я прильнула к нему, ища защиты. Парень сильнее обхватил меня, и мы пошли во Дворец. Я шепчу: - Один из нас должен выиграть. - Обязательно, - он целует меня в нос.