Голод

Богатая палата, выкрашенная в цвет слоновой кости, пахнет цветами. Северо ненавидит аромат гардений, потому что так звучат духи Рахиль. Он неподвижно лежит, глядя в идеально ровный потолок, обделанный лепниной, и чувствует усталую злость. Журналист пытается подсчитать, сколько покроет страховка, а сколько денежных гор придётся выложить, чтобы оплатить разбитое оборудование. Кажется, придется снова отказаться от зажигательных французских каникул, о которых Северо давно мечтает. Он хочет улететь в Париж, где можно будет забыть о Рахель и удариться в сказочную жизнь, полную дорогого виски и красивых женщин. Журналист искренне считает, что заслужил несколько бесплатных измен, купонами на которые Рейчел бросалась прошлый год. Загородное общество Миссури считает Рахель Карго примерной женой и святой еврейкой, а Северо даже боится думать, как долго Рейчел и тот мерзкий тип, спортивный комментатор Джонни Тейлор, встречались. Как же долго журналист был слеп и не замечал, что жена расцветает любовью, словно диковинное райское дерево, и что чувство, заставляющее Рахиль быть счастливой, бесконечно далеко для понимания и настолько же греховно. Хотя, конечно, когда Северо не выдержал и поднял кулак, чтобы напомнить Рахель о брачных клятвах, он немедленно оказался обвинен в том, что сошел с ума от ревности. Рейчел уверяла, что никогда не видела Джонни за пределами студии. Она не врала. Да, Рахель изменяла, но не с узколобой спортивной мартышкой. Если бы она хотела заниматься любовью с холодной бесчувственной глыбой, грубой и ожесточённой, она бы осталась с Северо. Зачем менять шило на мыло, когда двумя кварталами западнее живет милый библиотекарь, Томас Уэльс, немолодой вдовец, пышущий яркими чувствами и не боящийся ощущать счастье? Может быть, Северо ненавидит цветочные духи Рахель из-за того, что запах гардений вызывает воспоминания о том, как Рейчел полтора года виделась с мужчиной, о существовании которого журналист не подозревал. Может быть, Северо ненавидит не цветочный аромат, а Рахель. Страшная мысль ударяет в грудь, как пулеметная дробь, и больно впивается в позвонок. Мужчина испуганно ощущает собственную злость, будоражащую кровь. Застарелый, забитый гнев вспыхивает, как сухая сосновая игла, и кулаки начинают чесаться. Хорошо, что Рейчел разбилась насмерть, иначе бы Северо сорвался и забил Рахель тумаками и ссадинами. Как только она посмела умереть..! Чем больше ненависти, тем холоднее становится, и витико восторженно потирает когтистые ладони. Если станет достаточно морозно, сандаловые свечи погаснут, покрывшись ледяной корочкой, и дух вырвется в лес, где легче отыщет сосуд. Продолжай злиться, Северо Карго, корни инея обхватывают витражные церковные стекла, тонкими ростками проникая сквозь стекольную резь. Мрамор быстро впитывает холод и приумножает собственной пустотой. Морозный узор расплывается по глади распятия, обхватывающий ледяными колючками терновый венок. Тяжелая дубовая палатная дверь резко открывается и ненависть исчезает, лопается, как воздушный шар. Умиротворённое спокойствие затмевает взбудораженный разум Северо. Издали доносится расстроенный крик, сменяющийся болью: мрамор распаляется до жарких температур от теплых чувств. Молодой врач и грузная медсестра, уже знакомая Мари Треффи, вкатывают кушетку в помещение. Укутанная в одеяло, на белых простынях дремлет Рахель Карго, смертельно бледная, но удивительно живая. Северо подскакивает на кровати и тихо стонет, ощущая боль в сломанных рёбрах. — Рейчел, дорогая! Ты жива! — счастливо всхлипывает журналист. Он не понимает, действительно ли рад или притворяется. Говорят, смерть дешевле, чем развод, но Северо не хочет проверять. — Как она, доктор? — Меня зовут Альберт Дэшвуд. Я доктор Рахель, — Северо передергивает и он раздраженно морщится. Даже умирая, жена решает насолить, да побольнее. Сколько раз он просил использовать американское имя..! — Она сильно замёрзла и потеряла много крови, но скоро придет в себя. С кушетки спадает белоснежная, асбестовая ладонь Рейчел. Она беспокойно вздрагивает в наркотических снах и выгибает грудь дугой на слабое, незаметное мгновение, но Северо готов поклясться, что на миг аккуратные ногти Рахель, выкрашенные в фиолетовый, превратились в длинные, окровавленные когти. — Ты рядом, но не внутри, — громкий, гласный звук срывается с синюшных женских губ. Северо недоуменно морщит точенные черные брови. Жена бредит, но доктор Дэшвуд выглядит так, словно Рахель говорит осмысленно. Он вслушивается, слегка согнувшись. — Пока светят фонари, я в безопасности. Мари закатывает прозрачные серые глаза и хватает Рахель подмышки, чтобы почти швырнуть на свободную кровать. Она наклоняется к постели, чтобы укрыть Рейчел и проверить, не открылся ли шов, наложенный на голень. Медсестра Треффи светится изнутри, словно собирается раскрыть забавный, шкодливый секрет. — Фонари выключаются в шесть, — Северо хорошо читает беззвучное шевеление губ. Мари шепчет Рахель в окровавленное ухо, к которому прилипла светлая прядь волос, почти припадая к бурому пятну зубами. — В темнейший предрассветный час. Ты погибла, еврейка. Доктор Дэшвуд хмурится и утягивает Мари за локоть от кровати. Он высказывает злость неаккуратными движениями и громко хлопает дверью. Дубовая порода скрывает звуки распаляющейся ругани. Северо принимает решение считать персонал санатория безумной человеческой стайкой. Изоляция ужасающе переменяет людские сознания. Впрочем, о степени сумасшествия, наполняющий морозный воздух, журналист не беспокоится. Пока не взойдут зыбкие зимние лучи, Северо будет притворяться, что он хороший муж. Он подлезает под плед, полный морозной боли, покидающей переломанное женское тело, и осторожно обнимает Рахель. Холодное тело расслабляется под знакомыми, нежными прикосновениями. Рейчел Карго не замерзнет насмерть. Смелый испанский воин вступает в непосильное сражение с древними индейскими духами. Пока тянется заведомо проигранный бой, Рахиль путешествует запутанными снами.

***

Мир вспыхивает зелеными красками. Позолоченная роскошь, которой наполнен санаторий, окрашивается в дешёвый медный цвет. Мягкая бархатная мебель, обыкновенно красная, виднеется расплывчатыми, неосязаемыми коричневыми пятнами. Тяжелое кресло оказывается прозрачной тенью, через которую Рахель растерянно проваливается, попытавшись облокотиться. Странная изумрудная вселенная прозрачна и зыбка, как лунный луч. Бал правит темная, болотная ночь, густая и тяжелая. Плотный воздух ощущается, как кисельное, липкое марево. Идти тяжело, неровные шаги пробиваются через крепкий туманный дым тяжкими усилиями, и Рахель быстро устает. Она останавливается, чтобы отдышаться. Женщина осматривается, пока утопает ногами в снежной пасти. Столетние деревья плачут снежинками, но Рачель не ощущает холод, только спокойствие морозных прикосновений. Правда, женщина совершенно не понимает, как оказалась между светлых, пушистых сосен. Последнее, что она помнит, — мелодичный мужской голос, убаюкивающий нелепой болтовнёй. Альберт Дэшвуд говорит о древних сказаниях, в которых совершенно отсутствует правдивость и смысл, чтобы Рахель не переживала, пока медленно истекала алой, артериальной кровью. Он рассказывает о том, что заключил древнее индейское божество в церковных стенах. Может, Альберт не говорит ничего, что Рейчел запоминает, вслух. Может, она случайно касается мысли, которая барабанной дробью без устали бесконечно ритмично болит. Рахель пьяно, теряя сознание, хихикает, и отвечает, что доктор Дэшвуд красавчик. Это имеет нулевое, отрицательное отношение к тому, что женщина умирает, и абсолютно не касается размытой речи, которую Альберт не произносит нигде, кроме бурной глади сознания. Рахель стыдливо краснеет и румянец вспыхивает зелеными красками в мрачной, изумрудной ночи. Только бы Северо не узнал, потому что сломанная грудная клетка совершенно не нуждается в болезненных касаниях, напоминающих о брачных клятвах. Касаниях, хах? Когда Рачель успевает смириться с собственной печальной судьбой так сильно, что называет тумаки нежными прикосновениями? Отдышка проходит, но женщина не спешит срываться на бег. Промеж лысых ветвей Рахель различает мраморный церковный остов. Христианский храм осквернен и тяжелая, темная энергия клубами расползается промеж заснеженных троп. Рейчел вздрагивает и обнимает себя под грудь. Она чувствует не страх, а нездоровое желание заглянуть за дубовые двери, ответить на жалобный зов, напоминающий младенческие рыдания. Витико жаждет встречи. Дух голоден и одинок, что по сути, одно и то же чувство. Смятое пригласительное, написанное кровью поверх библейского писания, опускается в открытые ладони Рахель. Существо, заключённое в сандаловый световой круг фитильками свечей, очень настойчиво и не собирается упускать гостей. Женщина аккуратно стучится в церковные двери. Дубовые, тяжелые створки раскрываются, запуская Рейчел внутрь. Церковь не горит зелеными огнями. Она выглядит абсолютно обыкновенно и Рахель сомневается, что не покинула изумрудный сон. Она щипает себя за бок, но не просыпается от боли. Хорошо, ладно... Мраморное помещение встречает христианскими распятиями. Рахиль нервно сжимает яд ха-хамеш на груди прежде, чем преступает порог иноверной молельни. Что-то ужасное осквернило храм. Перевернутые скамьи разбиты в щепки, старый пол залит бурыми кровавыми пятнами, витражные окна забиты трухлявыми, утыканными гвоздями досками. Серебряное распятие сорвано с цепи и наполовину вброшено в печь. Иисус рыдает ртутными слезами, пожираемый пламенными языками. Низкий потолок со старинной, деревянной люстрой, к которой подвешено пустое инвалидное кресло, исписан языческими символами. Рахель различает иврит, перепутанный с древними индейскими наречиями и раздраженно фыркает. Фырканье отбивает от стен, но это не эхо. Женщина испуганно ойкает, когда в окружности сандаловых свечей различает саму себя. Если бы Рахель обернулась, она бы различила в отполированной мраморной глади чудовищный, ужасающий силуэт, которым являлась. — Ты пришла, — скалится собственное отражение, одетое в невообразимые лохмотья, с длинными клыками, выпирающими из-под губ. — Бледный доктор залатал тебя. Ты больше не пахнешь смертью. — Кто ты такая? — спрашивает Рахель, опускаясь на перевернутую скамью. Заноза больно вписывается в ладонь. — Мы так похожи, мороз по коже. — Я Витико, ненасытный холодный голодный зимний дух. Я людоед. Говорят, я родилась, когда смелый воин продал душу, чтобы защитить собственное племя. Мне больше нравится думать, что я появилась из темных чар, помноженных на каннибализм. Хотя, если честно, я всегда была, есть и буду, бесконечно перетекая из тело в тело, — пожимает плечами другая Рахель. Она медленно танцует одинокий вальс, кружась у сандаловых свечей на босых ногах. — Логика иногда порождает чудовищ страшнее, чем языческая магия... Посмотри только, как далеко зашел Альберт Дэшвуд, чтобы объять сущность легенд, услышанных десятки лет назад. — Ага, — удовлетворяется объяснениями женщина. Она не удивлена и не напугана, лишь слегка обеспокоена. — Мне нравится доктор Дэшвуд. Он спокойный и сильный. Он спас меня от смерти, когда ты хотела, чтобы я откусила себе палец. Что плохого в том, что он голоден до знаний, Витико? — Только бы до знаний, Рахиль, — смеётся дух, бросаясь грудью на пламя свечей. Фитильки не гаснут и витико, пронзительно визжа от боли, валится на пол. — Он пленил меня, чтобы провести гадкий эксперимент. Бледный доктор хочет впитать меня и вытащить, впитать и вытащить, впитать и вытащить, швырнуть в сандаловый круг, и так бесконечно... Он не хочет быть вендиго, Рахиль. Он хочет денег, которые армия отдаст за рецепт по созданию идеальной смертельной, непобедимой армии, управляемой каплей крови...! — Ты кричишь, потому что хочешь, чтобы я услышала и помогла. Что мне нужно сделать? — устало вздыхает Рахель. Изумрудный сон начинает надоедать. Она желает проснуться и ощутить боль сломанных ребер. Почувствовать, как реальность заполняет сознание повседневными вопросами и глупыми мыслями. Например, что будет на завтрак или откуда Северо достанет деньги, чтобы заплатить за разбитое оборудование. Хорошо, что вертолет покроет страховка. Интересно, как там Томас..? Рахель набрала несколько кило, но не чувствует желания урезать питание. Не забыл ли Северо таблетки? Он страдает жуткими поносами. Может, покраситься в рыжий? Доктор Дэшвуд женат? Она не рассмотрела кольцо, пока умирала от потери крови. Перестань, Рахиль. Сосредоточься. — Задуй свечу, когда погаснут фонари. Я сбегу в предрассветный час, темный и промозглый, спрячусь в лесных разлапистых ветвях и буду вечно тебе обязана. Согласный кивок и Рейчел поднимается со скамьи. Медленными, аккуратными движениями, избегая бурых пятен засохшей крови, въевшейся в пол, приближается к теплому свечению сандаловых свечей. Характерный церковный запах ударяет в нос и женщина чихает в ладонь. Она опускается на колени и набирает в легкие воздух. Рейчел Карго очень хочет проснуться. Она знает, что витико, конечно, врет. Даже сквозь огненный барьер женщина ощущает, как дух на длинных когтистых пальцах накручивает кишки Рахель. Пускай. Так или иначе, или кошмарный сон, или кошмарная жизнь наконец-то оборвутся. Рачель будет одинаково довольна, какой бы не был исход. — НЕТ, — и в сон, и в реальность врывается звук распахивающихся дубовых дверей и сильный мужской голос звенит мраморными стенами. Женщина оборачивается и выпадает из запутанных сетей изумрудных мечтаний и без сознания валится на собственные колени. Свечи, нетронутые и неподвижные, продолжают гореть. Северо Карго думает, что обнимает Рахель, но держит в ладонях только пустоту остывшей постели. Он медленно моргает, чтобы громко закричать, вскочить с кровати и удариться головой в закрытую дверь. Мари Треффи раздражено набирает успокоительное в шприц прежде, чем отпереть тяжелый замок, оказавшийся бесполезной железякой. Конечно, пока Дэшвуд играется с духами, она должна разбираться с чумой безумия, охватывающей санаторий. Она надеется получить премиальные, когда Альберт закончит с магическими ритуалами, наигравшись в божество. Оливер Блум беспокойно дремлет в докторской, отдыхая от переживаний. Он выкурил двенадцать сигарет в один присест и отключился. Рыжая кошка, Принцесса, спит, свернувшись в клубок, на докторской жирной, обвисшей груди. Она мурчит, отгоняя туман зеленых снов. Альберт Дэшвуд подхватывает Ракель и притягивает к себе, крепко и отчаянно, громко переругиваясь с витико. Дух огрызается в ответ. За пределами галлюцинаций он снова деформирован и уродлив, вытянут в высокую клыкастую, безгубую, бледную тень. — Да зачем тебе, дух, жалкая женщина, которую бьет муж? Объясни мне. — Зачем тебе, доктор, жалкая женщина, которую бьет муж? Объясни мне. И дух, и доктор молчат, думая, что сыграли вничью. Пускай тешатся. Рахель Карго тоже чувствуется себя проигравшей. Она не умерла и не проснулась. Вечная пытка серой усталой жизни продолжается. Впрочем, бесконечная казнь скоро прекратится: получив на завтрак с оладьями и блинчиками приступ ревности Северо, Рахель хватается за нож. Это естественно, когда тебя берут за горло.