Trespass

      Если бы у Юнги была возможность все изменить, сделал ли бы он это? Скорее нет, чем да. Жалеет ли он о своих поступках? Да. Особенно о том периоде до его отъезда, когда он разбил сердце брата, только-только собрав его по кусочкам. Винить себя было куда проще, чем делать что-то, поэтому та спонтанная поездка на родину буквально была самым сложным решением в его жизни.       Солнечный свет мягко скатывался по обоям и скользил на кровать по смятому белью с бело-синими полосками. Мягкие бедра с редкими тёмными волосками, забытыми бритвой, были расслабленно уложены и тоже получали ласку утренних лучей. Юнги мог смотреть на это вечно. На то, как подрагивали реснички брата, на задравшуюся спальную футболку и приоткрытые губы с шрамом на нижней. Всю идиллию разрушает вибрация телефона. Чимин недовольно мычит, шарит по прикроватной тумбе вслепую и, так же, не глядя, выключает будильник.       — Я чувствую, что ты пялишся, — сонно говорит он, утыкаясь лицом в подушку.       — Не могу не, — признается Юнги.       Он стягивает одеяло вбок и приподнимает футболку еще выше, чтобы оставить на кремовой коже несколько влажных поцелуев. Чимин опять мычит и вертится, хихикая. Подхватив его на руки, Юнги движется к ванной и помогает принять душ. Мылит заботливо каждый кусочек тела, а потом споласкивает и смазывает кремом, пока младший полностью просыпается.       На завтрак Юнги жарит омлет, пока Чимин кормит довольно сильно выросшую черепашку.       — Она вообще когда-нибудь умрет? — спрашивает Мин, усаживаясь за стол с двумя стаканами апельсинового сока.       — Никогда, — смеётся Чимин, закрывая просторный аквариум, что красовался на окне, и отъезжает к столу, — можем купить ей подругу.       — О нет, — мотает головой Юнги, — вдруг мы ошибемся полом и погибнем от нашествия черепашек?       Чимин опять смеется, чуть не давится соком и щурит глазки. Юнги видит то, как его лицо изменилось, и ловит себя на мысли, что хочет запомнить, как появится каждая морщинка на коже младшего. Он был рядом, когда Чимин родился, когда пошел в школу, пропустил выпускной, но зато суетливо ждал телефонного звонка весь первый рабочий день Чимина. И он хотел быть рядом дальше, уже не совершая ошибок и не пропуская важных дат.       С того самого дня, как он вернулся, единственным правилом для обоих было — никакого насилия. Юнги злился иногда, даже пару раз разбивал посуду и портил стены кулаками, но никогда больше не касался Чимина без его согласия и не делал больно ни его телу, ни его душе. Он не пропускал психолога и вовремя уходил, если чувствовал подступающее желание делать больно.       Чимин вырос, он уже без стеснения говорил с братом и не смущался от любой шутки или слишком долгого взгляда. Он был сильным, проходил терапию, и даже смог самостоятельно сделать два шага с поддержкой врачей. Конечно, это не было чудесным исцелением, но давало надежду. Уже второй год, как он работал оператором в службе спасения и нередко пересекался с теми самыми пожарными, которых Юнги до сих пор называл «надоедливыми», а потом сам звал в гости. Он чувствовал себя нужным и важным членом общества и всегда был готов прийти на помощь к тем, кто нуждался в ней.       С родителями Юнги особо не общался, от Чимина он знал, что мама развелась с отцом и уехала жить в Испанию, как только младший сын тоже покинул родное гнездышко. Отец же больше занимался своей карьерой и звонил лишь на праздники, всегда угрюмый и раздраженный. Он до сих пор не мог принять факт того, что его сыновья оказались не только геями, но и полюбили друг друга.       Вся старая жизнь утекла, словно вода в душе, быстро и оставив за собой легкий запах и влажный след воспоминаний. Юнги иногда скучал по их старому дому с тонкой стеной, сломанной дверью в спальню Чимина и садом. Теперь Чимина можно было найти на небольшом балконе с плетенной софой. Он зачитывался книгами, а иногда рисовал поверх букв соседние дома карандашом. С каждым рисунком Юнги влюблялся в него все больше. Теплое чувство не утихало, а становилось все крепче. Чимина уже не хотелось душить, только ласково гладить по горлу и оставлять мягкие поцелуи. Монстр внутри Юнги покорно лег в ноги младшего и больше не выпускал когтей.       Юнги писал музыку и до бесконечности сильно краснел, когда давал брату послушать. Он никогда не говорил этого напрямую, но каждая строчка была о нем, о том, как сильно старший жалел о своих поступках и словах.       Когда Чимин уезжал на работу, квартира погружалась в тишину. Юнги возвращался в спальню, занавешивал шторы и опадал в тёплую мягкость кровати, бездельно рассматривая стены. На одной из них висели фотографии и какие-то стикеры с цитатами и фразами из книг, а на второй красовалась большая надпись «и ты тоже однажды сможешь летать». Чимин написал ее еще прошлым летом разноцветными красками так, чтобы получилась радуга, и Юнги никогда не спрашивал, но догадывался, о чем это было.       Чимин и правда летал теперь: то, как легко и свободно он разговаривал, знакомился с новыми людьми и стонал под старшим, разве все это не было полетом? И даже железные оковы не мешали ему двигаться.       Работать Юнги начинал ближе к вечеру, и отрывался от монитора только с хлопком двери. Джин с Намджуном всегда помогали Чимину добраться до самой квартиры и обязательно подкидывали в нее что-то вкусное или нужное в хозяйстве. Юнги ненавидел это точно так же, как любил.       Младший всегда делился случаями с работы за ужином, а потом они заваливались на просторный диван или вместе погружались в теплую ванну. Последние время Чимин стал касаться Юнги куда чаще и смелее. Его руки скользили по костистому телу изучающе, но всегда вызывали у Юнги один и тот же эффект. Его мелко потряхивало, воздух внезапно выбивался из груди с шумом, а горячая волна медленно скатывалась к члену. Он контролировал себя, но это было очень сложно. Куда сложнее становилось в те моменты, когда нежные поцелуи переходили в более настойчивые, а теплые пальцы скользили под одежду.       Юнги был нежен, и это давалось без труда. Он боялся искалечить брата еще сильнее и по этому берег каждый сантиметр кожи. Его толчки были медленными и размеренными, так, чтобы Чимин смог отчётливо прочувствовать головку, проскальзывающую по простате, и разносящую удовольствие по всему телу. Чимин сжимал простыни так сильно, что его костяшки белели, а на шее выступали мерцающие капельки пота, которые вскоре оказывались во рту старшего.       Изредка Юнги курил на балконе ночью. Он всматривался в синее небо, разбросанные по нему жемчужины звезд и дивился тому, как раньше не замечал красоты этого мира. Последние годы все вокруг вызывало у него любовь и восхищение, было ли это густым лесом или серой многоэтажкой. Он любил этот мир, любил Чимина, учился любить себя, и любил жизнь.       Этой истории как бы дать неожиданно хороший конец, но зачем заканчивать что-то, что заслуживает счастливого продолжения?