Детство не заканчивается определенным количеством прожитого времени. Человек может его лишиться даже в самом раннем возрасте, в то время как пожилые люди отправляются на покой с той же невинной, детской душой.
2004 год. Им всего пятнадцать, но уже оба ясно понимали, что они части друг друга. Её теплые руки согревали его зимними ночами, обнимали перед сном, чтобы не снились те кошмары, которые мучают его на протяжении многих лет. Её голубые глаза заменяли ему синеву неба, а смех от его шуток согревал изнутри сильнее любого огня. Алиса была его музой, вдохновителем, лучшим другом, защитником на заданиях и, в конце концов, недосягаемой звездой, сияющей среди тех, на которые они ночью засматривались. Променивать сон на мгновение уединения самим с собой в окружение любимого тебе человека — слишком большая для него награда. Клаус не знает, когда это началось, но будто длится больше вечности. Прямо сейчас он обнимает себя за колени, прижавшись спиной к ледяной стене ненавистного склепа, который убил в нём большую часть счастливого детства. Крики мертвецов, зовущих о помощи, разносятся эхом по всей черепной коробке. Они просят его о помощи, зовут по имени, а их уродливые тела будут уже не первую ночь снится в кошмарах. Ему остаётся лишь сжать темные волосы и молить о помощи отца, который уже давно ушел по делам. Медиум ненавидит свою способность, ненавидит мир за то, что ему далась эта чертова способность. Он не метает ножи, не может заставлять людей подчиняться себе. В этой судьбоносной лотерее ему достался несчастливый билет, который вжился в него и не отпустит вплоть до самой смерти. Порой его сжигает изнутри горечь обиды и зависти за других Харгривзов, которые сейчас, наверное, едят оладьи, приготовленные Грейс. Разрывая глотку, он кричит. Пытается выместить хотя бы малую часть всего того, что так усердно накапливалось внутри. Может быть, так он спугнёт призраков, но на его голос приходят всё больше и больше духов, окружая бедного медиума. Кажется, что он не выдержит этого. Умрёт от сердечного приступа, повесится от этой невыносимой способности, или как минимум поседеет в двадцать. Но больше всего его мучает неспособность помочь им. Каждый раз, когда он хочет помочь и поднимает на них глаза, то тут же упирается головой в колени, чтобы вновь не взглянуть на них. Ему надоело переживать это раз за разом. Он бы давно не выдержал бы этого мучения, если бы не она. Теплые руки обняли парня, что тот невольно вздрогнул, но тут же расслабился. Девушка прижалась к брату, начиная шептать успокоительные слова. Клаусу нужна была одна секунда, чтобы прижать сестру к себе, вдыхая запах её волос. Слёзы облегчения впитались в её пиджак, но её это никак не смущало. Алиса казалась ему спасательным кругом в этом конченном мирке. Он чувствовал её запыхавшееся дыхание, а сердце было готово вот-вот взорваться. Её руки поглаживали его спину, а он же уперся лбом к её плечу. — Прости, что опоздала. Тренировки... задержались, – она аккуратно отстранилась, беря его лицо в ладони. — Всё хорошо, я рядом. Не смотри на них, смотри лучше на меня. Смотри, я из кухни кекс стащила. Она достала выпечку, закутанную в салфетки, чтобы не испачкать ничего ненароком. Седьмая пыталась улыбнуться, но по её взгляду было видно, что она скоро заплачет от сильных переживаний. Ей безумно жаль, что не смогла прийти раньше. Ей не понять чувств брата, когда тот часами находится один на один со своим страхом. — Времени не так много. Отец может увидеть пропажу ключей, – она вновь прижалась к брату, оставляя долгий поцелуй на его лбу, вкладывая всё тепло, которая та может подарить ему. — Обещаю, что больше такого не повторится. В её нежных руках, крепких объятиях, он чувствовал себя в безопасности. Будто никакие мертвецы не окружают их, а только они вдвоём находятся здесь. Ему кажется, что не выжил бы без её поддержки. Только она может понять его страх, его ужас при виде изуродованных ходячих тел, чьи глаза были пустыми, будто там находились обычные стеклянные шарики. Алиса видела их, она была одной из них, хоть и на пару часов в неделю. Клаус общался с ней, когда та была мертва. Он общался с ней в маске, под одеялом, порой даже за шкафом. Она не разрешает посмотреть на себя, ведь тоже боится. Вдруг он начнет бояться её, вдруг не сможет больше посмотреть в её глаза, но больше всего ей страшно, что она будет сниться в его кошмарах, из-за которых он просыпался в холодном поту. Нет, она не должна позволить брату мучаться ещё больше. Когда ей грустно, он веселит её своими шутками, глупыми затеями. Наряжается в яркую одежду, устраивает модельный показ, чтобы отвлечь себя и её от предстоящих трудностей. Когда же пропал Пятый, он не отходил от неё. Чуть ли не каждую ночь навещал её, чтобы вновь утереть горячие слёзы. Им пятнадцать, они еще совсем юны. Им нужно веселиться, заводить новых друзей, познавать мир. Они должны увидеть все прелести их недолгой жизни, чтобы перед смертью им не было жаль. Должны увидеть и пережить трудности взросления, чтобы быть готовым к другой стороне веселой жизни. Они должны расти как все обычные дети. Расти, спотыкаться, вставать, чтобы вновь упасть в грязь лицом. Как и все они должны закалять свою личность, становиться сильнее. Но это не их путь, да и никогда не будет. Они необычные подростки, что является их величайшим даром, но также и вечным проклятьем. Быть может когда-нибудь Харгривзы примут эти дарования, но сейчас они отдали ли бы всё, чтобы вновь родиться уже в нормальной семье, без обезьяны-дворецкого, без робо-няни, без пришельца отца и без чертовых способностей. Не может, но даже если им выпадет встать между выбором обычной жизни и той, что они имеют, то... Наверное, они бы засомневались, в особенности Сеанс. Его участь в Академии одна из самых сложных. Ему хочется напиваться раз за разом, агрессивно выписывая новые строки на стенах. Всё его нутро переполняет яд обиды и зависти к более счастливым сводным, но... Если бы он не родился первого октября 1989 года, если бы не родился с клеймом на фамилии, он бы не встретил Семь. Возможно, если бы у него был выбор, то он решил бы оставить всё как есть. Он не хочет терять ту близость с ней, которая заставляет вспыхивать, нет, гореть в этом приятном чувстве, которое вызывает эта дурочка. Девушка, считающая его своим братом, не замечает чувств. Думает, что он испытывает к ней тоже самое, но сильно ошибается. Когда она спит, он молчаливо смотрит на её спокойное лицо. Так горячо внутри, что скоро от него останется лишь маленький уголек. Прижимать её к себе — умирать от любви. Хочется заплакать, и плевать, что он парень. Хочется прижать с силой подушку к лицу, а после разорвать глотку от выброса малой части накопленного. Но как же невыносимо приятно засыпать с ней в обнимку. Наверное, только это она позволяет ему делать. Седьмая не любит прикосновения чужих людей, но его же с легкостью впускает в своё личное пространство. И даже если она никогда не полюбит его, ему хватит этих отданных эмоций, которые каждый раз заставляют его одуматься от плохих идей. Она горячо дышит ему в шею, заставляя нервно сглотнуть. Около трехсот мурашек пробежалось по его телу, но она продолжала это делать, ничего не подозревая. Аккуратно, боясь сделать резкое движение, его руки сползли к талии сестры, не сильно сжали её, чтобы после отстраниться. Она непонимающе на него смотрит, пытается понять его затуманенный взгляд, который продолжал долго смотреть на неё. Сеанс приближается, тянется к ней, но тут же со страхом замирает, когда склеп осветили солнечные лучи, сочившиеся с улицы. У порога стоял озлобленный отец, который слишком глубоко дышал, будто пытался успокоить внутренний гнев, но чувства одолевают вверх над ним. Одним жестким движением он схватил девушку за локоть. Клаус просит отпустить её, но на Монокля это никогда не действовало. Отец приказал ему сидеть здесь, иначе заставит его находится в склепе неделю. Его разорвало от сомнений. Он делает один шаг в сторону открытого выхода, чтобы забрать Алису, но отступает назад. Как бы сильно он её не любил, как бы сильно не хотел помочь ей, он всё ещё оставался трусом. — Клаус, со мной всё будет в порядке! – крикнула Седьмая, пока полностью не исчезла из поля зрения зеленых глаз. Правда, она не верила своим словам. Клаус вновь сел на грязный твердый бетон, но мертвецы его больше не окружали. Он их не видел, а замечал лишь открытую дверь, ведущую на свободу. Была бы она заперта, было бы намного легче, но прямо перед ним была свобода, спасение, но он выбирает сидеть и ждать, пока отец не разрешит ему выйти. Сердце тревожно колотится, будто бы он пробежал настоящий марафон. Кончики пальцев покалывает, в то время как дыхание участилось. Он переживает за Алису, что каждая минута была для него длинною в час, если не в вечность. Нервно закусывая губу, медиум продолжал ждать, не обращая внимания на холод. Слишком долгий зрительный контакт с выходом морально убивал его. Парень отвернулся, сжал кулаки и продолжал ждать, словно верный пёс, но чувства вины распирали его изнутри. Она считает его старшим братом, но как старший брат не может защитить свою сестренку? Он никогда не поймет почему она так привязана к нему, не поймет почему каждый раз прощает его поступки, каждую шутку, каждый промах. Складывается впечатление, что это она его старшая сестра, а он лишь её ненужный груз, но... Если бы это было бы так, то она бы не пришла сегодня к нему, не принесла бы этот чертов кекс, который уже где-то час валяется рядом с ним. Если бы он был бы для неё обузой, то Алиса не стала бы каждый раз обнимать его, чтобы успокоить. — Блядство, – шикнул себе под нос Четвертый, сжав в руках волосы, — Блядство, блядство, блядство... — Клаус? – тихий, дрожащий голос заставил его вздрогнуть. Когда парень понял, что это голос Алисы, то сразу же повернулся. — Стой, закрой глаза, – испуганно вскликнула девушка, и Клаус подчинился. — Не смотри на меня. Только не в глаза. Он судорожно вздохнул и приоткрыл глаза. Он видел только малую её часть, но прекрасно понимал, что перед ним призрак Алисы. Сердце вновь сжалось от уже невыносимой обиды и вины. Слишком горячо внутри из-за нахлынувших эмоций. Зажав рот ладонью, он не сдержался. Горячие слезы градом падали на пол, разбивались об него. Они обжигали лицо, заставляли всхлипывать, солёными дорожками стекали к раннее искусанным губам, из-за чего те неприятно отозвались. Алиса испугалась, приблизилась к нему, хотела как обычно обнять и успокоить, но руки растворились, как только та прикоснулась к нему. Она говорит ему успокоительные слова, твердит, что она не винит его в этом, но он не слышит. В ушах оглушающая тишина, в которой он спокойно утопает в своих же сожалениях. В такие моменты он хочет умереть, лишь бы перестать чувствовать. Он хочет прекратить эти мучения, но сам же причиняет себе боль. Он не может помочь живым, не может помочь мертвым, не может помочь себе. Клаус не слышит её криков. Он застрял в мертвенно тихом аду своего разума.На рассвете
И нет жизни лучшей на свете, Чем быть за решеткой, быть в клетке. И нет жизни лучшей на свете, Умирать каждый день на рассвете. Может я сумасшедший, может я мазохист, Но в красных чернилах исписан мой лист. Я пишу стихи никому, я пишу стихи в пустоту, И пусть они найдут свой путь, войдут в темноту Этой бездны безмолвной и мерзлой. И каждой строкой бессмысленно дерзкой Повторяю я, сжав меж палец крестик, И не спасёт молитва от всех мыслей мерзких. Грехи вылетают с моих пересохших губ, Как бы сильно не был бы прост или глуп, Уничтожу живое, отдам честь Смерти. Нет, не ради наживы или какой-нибудь мести. Я просто хочу, чтобы мертвецы все вместе Встретили жизнь на багровом рассвете.