Natsukashi

      Иваизуми знал, что сегодняшний день будет дурацким.       Всю ночь он провёл, крутясь в своей постели, мучаясь от одолевающей его жары. Потом, приняв стоическое решение спать с открытым окном, крутился оставшуюся половину ночи уже отбиваясь от гнуса, которым кишели тропические леса, в достатке простирающиеся прямо под окнами его жилища. На утро, нужно ли говорить об этом, Хаджиме был более чем в дурном расположении духа. И когда в его комнату робко поскрёбся младший служащий, принеся газету и письмо из главного штаба, Иваизуми в своих суждениях убедился окончательно.       Во время завтрака, состоящего в основном из фруктов, дверь его комнаты снова подвергли насилию и Иваизуми почти со стопроцентной уверенностью знал кто там за ней.       Не донеся до рта кусочка папайи, он тяжело вздохнул и обречённо крикнул:       — Заходи, Ханамаки.       Дверь с грохотом распахнулась и на пороге, конечно же, был именно Ханамаки Такахиро, улыбающийся в полный рот. За спиной его кто-то крутился, — Иваизуми издал жалобный стон, узнав второго визитёра.       — Доброе утро, вице-капитан! — лихо козырнув, ухмыльнулся Матсукава, проходя следом за Ханамаки в резиденцию Иваизуми.       — Не придумывай несуществующих званий, Матсукава, — нахмурился Хаджиме, бросая короткий взгляд на собственную форму и лейтенантские лычки на ней.       — Я не придумываю, я усовершенствую систему, — лицо Матсукавы Иссея преисполнилось одухотворённостью. — Лейтенант как-то, пф — звучит по-дурацки. А вице-капитан ну прямо как вице-адмирал, уже как-то солиднее, нет?       — Неплохая телега, Маттсун, — похвалил друга Ханамаки, без разрешения присаживаясь рядом с Иваизуми и воруя у него с тарелки кусок ананаса. Он наморщился — фрукт был кисловатым. — Предлагаю подать рапорт о таком изменении, ведь наш Хаджиме и правда, как самый настоящий адмирал, только не младше, а меньше…       Иваизуми страдальчески вздохнул, слушая весёлый галдёж своих подчинённых. Боже, как они его раздражали! Вечные их эти шуточки, шум… была б его воля — обоих придурков бы затолкал в карцер для острастки, но помогало бы это ещё!.. Матсукава и Ханамаки были исключительными болванами, которые умудрялись любую, — на минуточку! — абсолютно любую ситуацию повернуть к себе выгодным местом и сделать с ней всё что заблагорассудиться.       — Вы не успели зайти, а у меня уже мигрень, — раздражённо пожаловался Иваизуми, отодвигая свою тарелку, на которую тотчас же был совершён разбойный налёт. Через минуту она уже опустела окончательно. — Что вы здесь забыли?       — Как что? — Ханамаки удивлённо выгнул брови. — Мы здесь по той же причине, что и ты. Маттсун, покажи ему это.       — Ооо, прямо-таки то самое? — поиграв бровями любому на зависть, таинственно потянул Иссей. Ханамаки захихикал. Иваизуми возвёл глаза к потолку: ну вот за что ему это? За что?       — Да покажи уже, что ты там притащил, — рявкнул Хаджиме, не в силах больше слышать эти препирательства.       — Ну, если это приказ, — пожав плечами, протянул Матсукава, доставая из-за пазухи конверт из плотной желтоватой бумаги, залитой сургучом с оттиском печати адмирала дозора. — Нам тут с Хиро нашептали, что тебе точно такой же сегодня подсунули под дверь.       Конверт перешёл в руки Иваизуми и тот заинтересованно к нему пригляделся. Письмо было из штаба: печать и почерк адмирала Хаджиме знал хорошо. Он потянулся за своим конвертом, но когда взял его в руки, понял, что они отличаются. Письмо Иваизуми было тяжелее и было заметно толще, будто бы там как минимум развёрнутое сочинение на тему того, что делать, если случится беда.       — И что там? — кивнув подчинённым, спросил Иваизуми. Он отложил в сторонку чужое послание и взломал сургуч на своём, осторожно извлекая письмо и ещё один конверт, поменьше. Этот был из белоснежной дорогой бумаги, на лицевой стороне числилось «Иваизуми Хаджиме, лейтенанту Морского Дозора» и никаких подписей. Ханамаки и Матсукава внимательно наблюдали за ним. — Хм. Интересно… Я не узнаю этой печати. Что было в вашем письме?       — Дай-ка это сюда, — Ханамаки потянул белый конверт к себе, принявшись его вертеть в руках.       — В нашем было указано, что с сегодняшнего дня мы выступаем под твоим командованием в море с особой миссией. Подробностей самой миссии не было, возможно, это у тебя нам стоит это спросить, — неспешно рассказывал Матсукава. — Но вот что интересно: команда собирается небольшая. Минимум человек на корабль — для великого военного похода столько не годится. Что скажешь, Хиро?       Иваизуми и Матсукава обернулись к Ханамаки, который сидел как молнией поражённый. На его коленях россыпью валялись листки с каким-то карандашными рисунками, а в руках он держал лист бумаги, исписанный незнакомым витиеватым почерком.       — Эй, кто разрешал читать мои письма? — Хаджиме нахмурился, собираясь выхватить конверт, но Ханамаки увернулся и быстро поднялся на ноги. На пол посыпались рисунки. Иваизуми пригляделся и поднял один из них.       — Нет, вы просто послушайте! Послушайте, парни! «Глубокоуважаемый…» Глубокоуважаемый — хах, ну надо же! «…Иваизуми-сан! Я слышал множество историй о ваших подвигах и достижениях, о взятых вами в плен морских и сухопутных разбойниках. Я знаю о вашей преданности правительству и наслышан о вашем благородстве и чести. Вы — человек справедливости и верности. И я надеюсь, что ещё и человек милосердия…» — видали, как дядя загибает? — весело фыркнул Такахиро, читая дальше. — Тут дальше много неинтересного, но сейчас вот будет о том, зачем нас здесь сегодня собрали: «…Мальчик рос послушным, добрым, хотя и мог показать свой характер, но всем он нравился, его любили слуги, многие девушки высшего сословия мечтали быть с ним в качестве супруги, к слову говоря, одна нашлась, и я надеялся после их венчания передать ему все мои дела, но неожиданно, представьте себе — мой сын сбежал! Я сбился с ног, я был обескуражен! Как? Почему? Чего недоставало ему? Неужели я не додал мальчику отцовской любви? В чём дело? А потом понял — его звало море, так он сам сказал. Он оставил письмо, где писал, что обязан уйти, что его тяготит жизнь в золотой клетке, и что такой мир ему ненавистен. Я знаю, что у вас нет детей, Иваизуми-сан, что вы молоды и не сможете представить, какой это был удар для отцовского сердца, но уверяю вас — оно было разбито вдребезги. И посему я перехожу к главной части своего письма…» — а теперь внимание, сейчас будет главное, — Ханамаки тряхнул рукописными бумажками в воздухе и с выражением прочитал: — «Прошу, умоляю вас, отыщите моего сына!..» Ну, вы поняли? Поняли, чем нам предстоит заниматься?       Ханамаки с шумом откинул в сторону листки. Матсукава выглядел хмурым. Иваизуми молча держал в руках портрет беглеца и головы не поднимал.       — То есть, хочешь сказать, что нам, привыкшим укладывать на лопатки пиратов пачками, предстоит гоняться по морю за каким-то пацаном? — выгнув брови, переспросил Иссей. — Чем думает адмирал? Мы, что ли, самые крайние? Или это такой способ устроить нам отпуск? Я, конечно, не против, но не таким способом.       Матсукава резко хмыкнул и откинулся на спинку дивана, на котором они сидели. Он выглядел рассерженным, не сказать бы оскорблённым. Ханамаки выглядел примерно так же. И Иваизуми отчасти мог их понять. Присылать такое письмо с просьбой отловить какого-то дурного мальчишку — это слишком резкое понижение планки. Они втроём привыкли осуществлять секретные операции, прикрывать наркопритоны и арестовывать торговцев опиумом и людьми, но никак не ловить малолетних самодуров. С одной стороны, Хаджиме прекрасно их понимал, но с другой…       Он перевёл глаза на портрет в своих руках и задумчиво уставился на карандашный набросок. Это был рисунок в анфас, только линии, набросок или этюд, насколько Иваизуми вообще разбирался и понимал в этих вещах. Но тем не менее неизвестному художнику удалось изобразить очень красивого молодого человека. Сложно было сказать сколько ему было лет, выглядел ли он действительно так, как на рисунке, но вот глаза. Иваизуми долго смотрел на эти очень чётко прорисованные глаза. На секунду Хаджиме подумалось, что они непременно мягкие кофейные или цвета ореха; пришлось тряхнуть головой, чтобы выбросить из неё такие мысли. В глазах беглеца была странная мечтательность, непонятная тоска и что-то ещё, неощутимое и неуловимое. Иваизуми чувствовал это, но нащупать пока что не мог.       — Мы отправимся за ним.       — Что? — Ханамаки обалдело уставился на него. — Ты это серьёзно, Хаджиме?       — Приказы не обсуждаются, парни, — вздохнул он, наклоняясь и собирая все валяющиеся на полу рисунки. Чуть позже он рассмотрит их все, а пока стоило поторопиться и собрать вещи. — Как его зовут?       Матсукава пожал плечами, а Такахиро лишь презрительно фыркнул.       — Ойкава, мать его, Тоору. И что этому губернаторскому сынку дома не сиделось?       Иваизуми согласно покивал, снова взглянув на рисунки и письмо. Ойкава Тоору. Губернаторский сын.       — Действительно, — вздохнул Иваизуми, поднимаясь с дивана. — И чего не сиделось? Собирайтесь, вы, двое, мы прямо сейчас идём в штаб и через сутки отправляемся. Попробуем поймать этого парня.       Хаджиме кровожадно улыбнулся, немного поднимая настроение своим подчинённым. Кажется, это будет интересно.

***

      — Ай-яй-яй, Куроо-чан! Поосторожнее будь!       — А нечего было плавать кверху мордой, — возразил Куроо поудобнее перехватывая половинку кокосовой скорлупы, в которой он держал жирный крем собственного производства из коры коричного дерева, трав, алоэ и всё того же кокоса. По задумке, этот крем, как сильное антисептическое и противовоспалительное средство, должен был убрать припухлость смазливой мордашки Ойкавы, и немного помочь ему с неприятной болью. Обгорел он всё же прилично.       — Если бы я плавал как-то иначе, — ядовито прошипел Ойкава, морщась и подставляясь под пальцы Куроо, — то я бы здесь не сидел. И вообще, моя «морда», как ты выразился, мне дорога, поэтому будь аккуратен, пожалуйста. Ты трёшь слишком сильно.       — Да? Обычно на сильное трение никто до тебя не жаловался, — усмехнулся Куроо, зачерпнул крем в последний раз и густо намазал на лоб Ойкавы. Он сморщился и рискнул открыть один глаз, чтобы одарить Куроо укоризненным взглядом.       Это был полдень следующего дня. Удивительно, но за ними так никто и не явился. Куроо даже малодушно предложил Ойкаве остаться жить тут, «ловить рыбу и воспитывать детишек», за что получил колючий тычок под рёбра и все свои мысли быстро отмёл в сторону, вновь вооружившись революционным «Угоним лодку и обоссым баркас Дайшо». Про угон, кстати, была не шутка. Впрочем, про посудину, принадлежащую Сугуру, кажется, тоже.       Воровство лодки или любого другого мало-мальски приличного корабля оставалось единственным вариантом выбраться с материка, это Куроо прояснил ещё вчерашним вечером перед отбоем.       — На постройку плота уйдёт слишком много времени, — подбрасывая в костёр листья, говорил Куроо. — К тому же я этого просто не умею делать. Не знаю, что насчёт тебя, но сердце мне подсказывает, что в тебе духа плотничества тоже не завалялось. Купить корабль мы не можем по понятным нам причинам. Дарить нам его тоже никто не собирается, так что остаётся единственный вариант — мы его украдём.       — Куроо-чан, но ведь корабль это… — Ойкава задумался, рыская глазами вокруг, ища что-нибудь с чем можно сравнить судно. — Это… Это тебе не банан!       — Какое взрослое и глубокомысленное заявление, — удерживая смех, прокомментировал Тетсуро.       — Я к тому, — огрызнулся Ойкава, — что украсть банан с прилавка на рынке не составит труда. Хвать его! — и в карман. А с кораблём так не получится при всём желании.       — И снова: какое взрослое… — Ойкава не дал ему оговорить, кинув в него пригоршню сухих листьев. Куроо злодейски захихикал. — Ладно, я понял, что ты имеешь в виду, и я с тобой согласен на все сто, так что у меня два предложения: или мы крадём корабль ночью. Или днём.       — Ночью, конечно же! — тут же с горячностью закивал Ойкава. Куроо на его заявление только хмыкнул, покачав головой.       — Как предсказуемо, друг мой. Я знал, что ты выберешь этот вариант. Хотя, он и неплох, но у него есть весомый недостаток.       — Это какой же? — сощурился Ойкава.       — По ночам порт охраняют сильнее, чем днём, — со знанием дела ответил Куроо, поднимая вверх указательный палец. — Хоть в городе и нет номинальной армии или полиции, но шестёрки местных банд стерегут свои корабли, а днём обычно отсыпаются или трахают местных девок. К тому же днём легче смешаться с толпой. Кто обратит внимание на пару бродяг в лохмотьях? Таких в порту сотни, а вот если на пустой пристани появятся два подозрительных парня, то их повяжут за пару минут. Так что, если мои аргументы кажутся тебе убедительными, ты согласишься. Скрытность и безопасность для нас сейчас прежде всего.       Ойкава подумал с минуту, а потом кивнул.       — Согласен. — Куроо расплылся в счастливой улыбке победителя. — Но не со всем. Время тоже нужно подобрать с умом. Идти рано утром нет смысла: все большие корабли отходят в море, рыбаки будут или уходить в рейд или наоборот выгружать первый улов, пойманный на рассвете, тут всё зависит от погоды и от того на какое судно мы рассчитываем.       Куроо уважительно присвистнул, одаривая Ойкаву покровительственным взглядом. Теперь пришла его очередь скалиться и примерять повязку победителя.       — А ты соображаешь, и должен признать, что это неплохо. Но рассчитываем мы точно не на каравеллу и не на бриг, и простая шлюпка нам не сделает пользы, хотя на первое время сгодилась бы и она. Возможно, был бы кстати баркас или ял, но они слишком громоздкие. Нужно что-то не слишком большое, с парусом, и быстроходное. Всё-таки нас всего двое, как управляться с громадиной? Я лично полный ноль во всём, что связано с кораблями.       — Ну и запросики у тебя, — фыркнул Ойкава, меняясь в лице. Он старательно припоминал типы и названия мореходных посудин, которые знал и которые видел в порту нынешней ночью. Не найдя нужного варианта, он расстроенно вздохнул. — Лично я не знаю ни одного подходящего нам судна.       Куроо усмехнулся.       — Не знаешь ты, но похоже, что знаю я.       Он загадочно подмигнул и предложил зажарить по плоду хлебного дерева, от чего Ойкава и не подумал отказываться.       Последующий вечер и ночь остались приятным воспоминанием в памяти Ойкавы. Они говорили немного, просто грелись у костра, переживая остатки впечатлений после случившегося в квартале проституток — Куроо посчитал, что у Ойкавы выработался иммунитет к предательствам, после того, что сделала с ним его, с позволения сказать, команда, оттого и прошло всё гладко, хотя он сам каждую секунду ожидал клинка мести под ребро, но ничего такого не произошло. Они ели сладковатые плоды хлебного дерева, по очереди подбрасывали в костёр сухие ветки и листья, и в какой-то момент оба стали клевать носом, в конце концов Куроо, как хозяин «дома», предложил отправиться на боковую, уступив Ойкаве половинку своей лежанки — неслыханная роскошь. Ночью было прохладно, дул лёгкий бриз с моря, и Ойкава постоянно прижимался, ища тепла. Тетсуро, когда ему надоели кручения своего вынужденного напарника по грядущим приключениям, прижал к себе Ойкаву, предусмотрительно прошипев ему в ухо, чтобы наутро он забыл об этом и никогда в жизни не вспоминал. Ойкава тогда согласно закивал и быстро согрелся, засыпая на чужом плече и вопреки запрету хорошо запоминая тёплые руки Куроо.       А утром, пусть и проспали они до полудня, — «Когда встал, тогда и утро, Ойкава!» — Куроо сам вызвался подготовить всё для косметических процедур, свалив на Ойкаву приготовление однообразного, но полезного завтрака.       — Я думаю, что нам стоит идти сразу же после этого, — задумчиво жуя, Тоору кивнул на выделенную ему для питья кокосовую чашку. — К тому моменту, когда мы доберёмся до города, будет уже достаточно времени, чтобы местные выпивохи успели надраться, охрана свариться на солнце, а местные потерять интерес к чему бы то ни было.       Куроо согласно покивал и усмехнулся.       — То есть, мне стоит начать собирать вещи?       — А есть что собирать? — в тон ему ответил Ойкава, показывая язык. — Я вообще не понимаю, как ты жил в таких условиях? Тут же мало того, что нет элементарных вещей, так я уже не говорю о чём-то дополнительном.       — Например? — заинтересовался Куроо, укладывая ногу на ногу и готовясь услышать потрясающую тираду.       — Ну-у-у, у тебя, например, нет зеркала…       Куроо расхохотался.       — А ты точно пират, парень? — он смешливо фыркал и жалел, что не умеет рисовать и не имеет под рукой бумаги, а то бы зарисовал этого надувшего щёки, словно рыба-ёж, болвана. — Какого чёрта оно вообще нужно?       — Как какого? Если бы у тебя оно было, то ты бы видел какая ужасная у тебя причёска, так нельзя, Куроо-чан!       Тетсуро схватился за сердце, изобразив величайшее оскорбление.       — Знаешь, что? Ты бы лучше поблагодарил, что у меня нет зеркала. Будь оно в моём доме, то ты бы умер от разрыва сердца, увидев себя в отражении, — обиженно фыркнул он, отворачиваясь в сторону и деловито складывая руки на груди. Ойкава на эту реплику тоже надулся, но отошёл быстрее Куроо.       — Но зеркало — это ещё ничего, — протягивая гласные, вещал Ойкава, пытаясь разбавить недружественный настрой. — Вот отсутствие кровати…       — Так, ладно, хватит, — Куроо быстро поднялся на ноги, выставив вперёд ладони. Он-то почуял куда ветер дует, и обсуждать это было точно не намерен. Непонятно откуда в нём взялся этот настрой, но что-то подсказывало, что продолжать сейчас не стоит. — Давай-ка на время оставим этот разговор, а не то я перережу твою шею задолго до того, как мы будем на корабле. Избавляться от трупа на суше, знаешь ли, сложнее, чем на море. Там за борт выбросил тело и всё, остальное сделают акулы.       Ойкава испуганно пялился во все глаза.       — Куроо-чан… Ты это серьёзно? — почти шёпотом произнёс он. Тетсуро кровожадно оскалился.       — Вполне, если будешь меня доставать.       С этими словами он поднялся и прошёл мимо Ойкавы, огибая свою лачугу и входя в неё. Шелестящий полог закрылся за его спиной, и Куроо молча оглядел свои владения.       У него и правда ничего не было. Пара корзин, кривых и косых: он плёл их сам, ворча и ругаясь, пачкая ладони в сладком растительном соке. Это было первым, что он сделал своими руками. Здесь была его лежанка, которую постоянно приходилось подновлять из-за того, что слежавшиеся листья рассыпались в труху или сгнивали, если Куроо плохо их просушивал. Здесь был небольшой плоский камень, служивший Куроо стулом или столом, в зависимости от того в каком он был состоянии: приползая от Дайшо иногда он не мог стоять и сидеть по нескольку дней. И был он сам, Куроо. В какой-то момент он стал приписывать себя к убогой обстановке жилища и теперь, с появлением Ойкавы, он задумался о том насколько его слова правдивы.       Куроо в два шага преодолел свою гостиную и спальню, оказавшись у задней стены домика. Он поднял сухие и едва заполненные корзины, сразу же их перевернув. Из одной посыпалась труха старых плетёных стеблей и к ногам Куроо упали несколько его вещей. Здесь был тот самый его костюм, в котором он впервые появился в этом городе. Точнее говоря, только шляпа. Та, широкополая, с красивыми страусиными перьями, уложенными на тулью и закреплёнными брошкой. Куроо поднял её и рассмотрел. За всё это время в живых осталось только одно из трёх перьев. Уцелевшее перо было безнадёжно сломано и распушено настолько, что теперь скорее напоминало пуховой шарик с запутавшимся в нём мелким сором. Камень на серебряной брошке раскололся и его кусочек где-то потерялся. Он был красивого синего цвета, как само море, но не то, что у берегов, а настоящее, в глубине, так далеко от берега, как только можно. Эту шляпу ему подарила мать, кажется, очень-очень давно. Куроо вздохнул и отложил её в сторону, на тот самый камень, и принялся за вторую корзину. В ней был костюм Ойкавы, который Куроо с него сдёрнул для того, чтобы не выдать его несомненно высокого происхождения. Что ни говори, а этот парень не был пиратом, вот ни разу. Куроо знал таких ребят не понаслышке, зачастую ему приходилось таких обслуживать, зачастую их было больше, чем двое или трое… Он прикрыл глаза и мотнул головой, выбрасывая отвратительные ему образы из мыслей. Так вот, что касалось Ойкавы — раз он не хотел признаваться, то пускай. Это его право, к тому же Куроо и сам не сказал ему всего, что стоило бы.       За спиной зашелестел травяной полог, Куроо обернулся и уставился на Ойкаву, по-щенячьи смотрящего на него своими карими глазищами.       — Куроо-чан… — Тетсуро на секунду показалось, что он сейчас бросится к нему на грудь в слезах, но такого не случилось, слава морским богам… тьфу ты! — Извини, если я тебя обидел, я…       — Ещё скажи, что так больше не будешь, — усмехнулся Куроо, успев его перебить. Ойкава поджал губы и задрал нос. Тетсуро весело рассмеялся. — Всё в порядке, понял? Я слишком долго был один, поэтому… Ладно, не будем об этом сейчас. Смотри лучше, что нашёл: твой пижонский костюмчик.       Ойкава снова побагровел, а Куроо прыснул. Пока его лицо было сожжено солнцем, краснеть как обычный человек этот парень не мог, потому почти каждый раз одномоментно превращался в очень спелый томат. Куроо протянул ему его одежду, внимательно смотря на руки Ойкавы, которые приняли костюм бережно, с каким-то тайным благоговением. Тоору вздохнул и опустил руки. Он посмотрел на Куроо и тихо произнёс:       — Я ведь его больше не смогу надеть, правда? — Куроо поджал губы и покачал головой. Одежда Ойкавы была слишком отличной от всего того, что носили местные. На рубашке золотыми нитками по воротнику и манжетам змеилась вышивка, пуговицы — чистый перламутр, а сама ткань до того крепкая и ладная, что при желании можно было сделать из неё крошечный парус. В комплекте с рубашкой шли штаны такие чудные, что Куроо, когда в первый раз увидел их, сперва еле сдержался от смеха, но потом понял, что они очень выгодно подчёркивали все достоинства его владельца: длинные стройные ноги и подтянутую аппетитную задницу. Не то что бы Ойкавы был во вкусе Куроо, но… Что есть, то есть — он привык видеть очевидное и воспринимать его как должное, каким бы оно ни было. Жилет и камзол тоже стоили внимания, и с каждой секундой оставить здесь это богатство казалось всё труднее.       — Да, не сможешь. Эта одежда слишком приметная, — сочувственно кивнув, ответил Куроо. Он быстро оглядел их с Ойкавой драные, видавшие виды наряды и качнул головой. — Хотя мы и сейчас слишком приметно выглядим. Нам бы прибарахлиться перед дорогой…       Ойкава покрепче стиснул в пальцах свою рубашку и штаны, весь обратившись в слух. За сутки знакомства с Куроо он уже успел уяснить, что когда тот начинает говорить этим своим особенным тоном, то надвигается что-то… ЧТО-ТО. Что именно — Ойкава пока не мог понять, но уже готов был абсолютно к любой идиотской выходке.       — И что ты предлагаешь?       Куроо загадочно пожал плечами и растянул губы в полуулыбке.       — Вообще-то, есть одна идейка.