***
Щёку жёг след чужой руки. И почему никто не говорил, что девчонки чуть что дерутся? Он бы в жизни тогда не стал связываться с этими истеричками, целее был бы. Хотя, может, он и правда мудак и заслужил это — порвать отношения прямо перед Рождеством, наверное, действительно поступок из разряда «не очень». Дома было холодно. Квартирка маленькая, стены тонкие и, похоже, что сделаны из картона, сколько ни грей, а теплее не станет, только счёт за электричество вырастет вдвое. Из-за плотных штор совсем темно; рождественская иллюминация с улицы шпионкой через окна крадётся в дом, пытаясь пронести контрабандой праздничное настроение, но то ли у Тсукишимы крепкий щит, то ли стараний недостаточно, а радости совсем никакой. Он снова одинок. Но от этого даже легче, хотя мама опять начнёт переживать. Он несчастен и разбит. Всё ещё, хоть и прошло немало времени. Он идиот. Ну а как ещё назвать себя за попытки уцепиться за прошлое? Он обещал сам себе, что покончит с этим, разорвёт все связи, но… Отказаться от Хинаты Тсукишима так и не смог. И теперь это было единственным, что хоть как-то позволяло держаться на плаву и жить «нормально». Из-за почти полусуточной разницы в часовых поясах, подработок, тренировок и учёбы, они созванивались не так часто, как хотелось бы. И каждая новая встреча, обычно поделённая на пятерых, отзывалась сладостной болью в груди Тсукишимы. Он не включал камеры, говорил редко и остро, предпочитая слушать, вычленяя из гомона друзей его голос, его лицо, запечатлевая в себе, запечатывая, жизненную энергию Хинаты, так подпитывая свои никчёмные силы. Он сильно загорел; в Японии его бы приняли за представителя гяру, но ему шло — так цвет волос становился ещё ярче, а улыбка ослепительнее. Он стал взрослее; это понятно по речи, по смягчившемуся, оформившемуся окончательно характеру, ставшему спокойнее и сдержаннее. Он вырос. Тсукишиме нравилось, как поменялось лицо Хинаты, стало мужественнее, что исчезла юношеская округлость, уступая место острым чертам, чётким линиям. Он всё ещё дурил и откалывал такие вещи, что вздрагивал целый континент. С попытки Хинаты отпустить усы Тсукишима, как и все остальные, хохотал как умалишённый — благо Шоё хватило мозгов избавиться от этой дурацкой затеи и клочковатого чудовища над верхней губой так скоро, как только возможно. Он всё так же бередил его ум. Ночами являлся в сладких кошмарах, терзая своей тёплой улыбкой, прикосновениями, робкими поцелуями — Тсукишима был противен себе. В такие дни он старался подолгу бодрствовать, бороться с липкой паутиной сна, иллюзиями невозможного счастья с тем, кому он не нужен. Больше трёх дней Тсукишима не выдерживал, и снова бросался в омут, вверял себя фантазии, собственноручно уничтожая раз за разом. Стоило со всем покончить. Разорвать все связи, пасть так низко, насколько вообще возможно, но может, там, на самом дне, он всё же найдёт упокоение и свободу от своей одержимости. Может, всё же забудет о нём, начнёт спать крепче и спокойнее, а очередные неудачные, чисто для галочки, отношения, продлятся дольше двух недель. Стоило со всем покончить, но Тсукишима не мог. «Не подходящий момент», — говорил он себе. «Ему сейчас поддержка нужна, как можно?» — ужасался он. «Жалкий», — констатировал диагноз Тсукишима, почему-то даже и не думая пререкаться с собственным отражением в зеркале, искривившим губы в усмешке отвращения. Вспыхнувший экран телефона ненадолго осветил комнату. Тсукишима мельком глянул на него, вздохнул. Пришлось вставать и топать за ноутом — они обещали созвониться в видеочате, Рождество на носу, как-никак. Тсукишима устраивался: подтащил к столу початую упаковку чипсов, поломанные сембей, раскрошившиеся в упаковке, и остатки калуа, плещущиеся на дне бутылки — не лучшее сочетание, но его всё-таки только что отшили, ещё и оплеуху отвесили, имеет право залить горе. На экране вдруг замаячила знакомая физиономия. Тсукишима нахмурился, нервно сглотнул, пялясь на вызывающий его контакт. Рановато как-то. Тянуть он не стал и сразу же ответил, как обычно, выключая веб-камеру со своей стороны. Хината ворвался в его маленький унылый мир ярким ураганом, расплескав по комнате громогласное приветствие с берегов солнечного Рио: — Тсукишима, приве-е-ет! С наступающим Р-Р-Рождеством тебя! Эй! Ты чего опять камеру выключил? А ну врубай давай, хочу тебя видеть!.. Тсукишима? Алло? Ты слышишь меня? Связь, что ли, оборвалась?.. Тсукишима видел и слышал его, просто отвечать не хотел так сразу, малодушно пользовался случаем и возможностью побыть «наедине». Он снова звонил с пляжа, такой довольный, взъерошенный. По случаю праздника нацепил на шею бабочку в пайетках, но как обычно — в майке и шортах в пальму, на ногах шлёпки, в рыжих лохмах бликуют чёрные стёкла очков. Тсукишима нервно облизнулся, отводя взгляд от экрана. Паршивец умудрился за те два месяца, что они не созванивались, накачаться ещё сильнее и выглядел теперь так, что внутри всё сладостно сжималось и трепетало, вспыхивая неконтролируемыми пожарищами возбуждения. Случаи мастурбации на фотографии Хинаты были для Тсукишимы постыдным, но частым явлением, не хватало ещё и сейчас сорваться. — Да слышу я, нечего орать так, — буркнул он. Хината радостно взвыл, сразу что-то затараторив. — Ты чего рано так? Договаривались вроде через полчаса… И с чего звонок лично? Это слегка пугало и настораживало: трезвонил Хината именно ему, хотя на обсуждении у них не было ничего серьёзнее мемов с котиками, последних сводок о погоде и местном волейболе, так что оставалось только гадать, что он хотел. — А, да просто так, я уже пришёл, одному сидеть скучно, смотрю, ты в сети, вот и позвонил, — отмахнулся Хината, откидываясь на подставленную руку. Тсукишима заметил, как золотистый песок перекатывался между его загорелых пальцев, скользил по ладони — выглядело это чертовски красиво. — Тадаши написал, что задерживается немного, а у Хитоки-чан свидание в самом разгаре, так что они будут попозже. Знаешь, я даже подумал, а не вместе ли они там, хе-хе. Тсукишима понимающе усмехнулся. Он тоже получил такие сообщения, но подумать ничего не успел — по морде получал, — а вот теперь это показалось слегка подозрительным, но небезосновательным. И если так, то за друга он был рад, правда, хоть кто-то же должен быть счастлив. — А Кагеяме чего не набрал? Хината поморщился так, будто наступил на осколок стекла. — Не захотелось. Он всё ворчит, что я ему названиваю день через день, а он занят, видите ли, так что… Тсукишима вздохнул, щелчком снял пробку с ликёра, сделал большой глоток, наслаждаясь кофейным терпким вкусом, горячо заструившимся по горлу. — Так что ты решил доставать меня, да? — подсказал он, тепло улыбнувшись изображению на экране. — Типа того, — рассмеялся Хината, рассеянно тормоша волосы. — Ты вебку-то включишь, нет? Постоянно секретничаешь чего-то. В зелёный выкрасился, что ли? Или косичек наплёл? Я тебя полгода не видел… Тсукишима судорожно втянул носом воздух. Ещё глоток. Это что сейчас было? Хината смотрел не в камеру, куда-то в сторону, и улыбался так… так… Как не следовало бы!.. Не адресуя это ему. — Не хочу, — просипел Тсукишима. Хината закатил глаза, надул губы. — Ой, ну какой же ты вредный, а! Я, может, по другу скучаю, а он… Тсукишима его не слышал. Он жадно смотрел, впитывал в себя каждый чёртов дёрганый кадр, не веря своим ушам — Хината говорит про него. С таким выражением лица — почему? Что это значит? Он скучает. Он позвонил ему первым, не Кагеяме — ему. Почему? Зачем?.. Недостаточно помучил его? Хотя — ещё глоток — он ведь не знает. — У тебя полно дел, а ты ещё и успеваешь скучать? — натянуто усмехнутся Тсукишима. Хината что-то обиженно загудел. Милый, такой милый. И безумно сексуальный с этими своими выступающими ключицами, плавными перекатами мышц, загорелой кожей, растрёпанными волосами… Тсукишима с силой потёр горящее лицо, наконец, сдаваясь. Чёрт с ним. — Ладно. Но это только для того, чтобы ты не начал трепать на каждом углу, будто у меня косички, знаю тебя… Один клик мышки, и на экране появился он сам: изображение тёмное, неясное, декорации мрачной неуютной комнаты аккурат в противовес сочной картинке с пляжа. Хината встрепенулся, прищурился, ладонью прикрылся от солнца, рассыпая песчинки. На губах сперва заиграла улыбка, а потом исчезла, уступив место беспокойству. Он нахмурился, взволнованно спросил: — Чего темно так у тебя? И что это на щеке? Ты ударился? Тсукишима удивился — надо же, хорошо приложили, раз до сих пор след виден. В ответ он пожал плечами, отмахнулся. — Всё в порядке. Не обращай внимания. Ну, доволен? Я тогда отключаю… — Не-не-не, погоди. Оставь так, пока остальные не явились, — попросил Хината, улыбаясь. — Я правда рад тебя видеть. Тсукишима опустил глаза, прикрывая их. Больно. Чертовски больно. Ему должно быть радостно от этих слов, но внутри всё сжимается от звонкого «рад видеть». Сколько ещё терпеть? Сколько молчать? Сколько ждать ответа на незаданный вопрос? Может, всё же стоит?.. Тсукишима мелко задрожал. Пока они вдвоём, прямо сейчас? Ледяные ладони страха стиснули горло, так что слова не сказать. Но вдруг это поможет? Тсукишима обнял себя за плечи, пальцами до синяков впиваясь в кожу. Если станет легче, он бы попробовал… Это разобьёт сердце. Им обоим. Хината такого не заслуживает, но вдруг… Тсукишима зло усмехнулся. Один раз за сегодня он уже услышал, что мудак, так почему бы и не следовать этому?.. — Тсукишима? Ты в порядке? — Молчание затянулось, и Хината стал обеспокоенно вглядывался в изображение на экране своего телефона. — Тебе нехорошо? Тсукишима тяжело вздохнул. Нет, всё же он его бесил, просто до невозможности. — Ты помнишь… — начал он, пытаясь подобрать слова. Как назло в голову ничего не шло, а желание прямо сейчас прервать звонок становилось всё отчётливее — страшно, чертовски страшно. — Помнишь, как мы встретились в школе перед твоим отъездом? Хината удивлённо вскинул брови. Заулыбался, тепло и нежно, словно это воспоминание было его сокровищем. — Да, конечно. Я тогда офигеть как удивился, — хихикнул он. — Но это было приятно даже. По правде говоря, твои слова очень хорошо меня поддержали, я часто вспоминал их. Когда что-то не клеилось, говорил себе: «Тсукишима меня точно бы отругал за это! Нужно постараться!», и продолжал работать ещё усерднее. А почему ты спрашиваешь? Тсукишима болезненно скривился. Это не помогало, совсем нет. Неужели, он ошибся? Неправильно сделал расчёты, хотя какое там — он просто хотел, чтобы всё прекратилось, чтобы его тело не прошивали наживую сотни ядовитых игл, раздирающие на кусочки. Он шумно выдохнул, тихо сказав: — Я тогда хотел сказать ещё кое-что. Хината задумчиво отвёл взгляд в сторону, пытаясь восстановить события. — М-м-м, вроде что-то припоминаю. Ты ещё хотел написать мне потом, но так и не написал. Тсукишима качнул головой, ступая на дорожку, с которой уже не свернуть. — Нет, не хотел. И не написал бы. Тогда я не смог бы. Хината удивлённо охнул. Он подобрался, чуя приближение какого-то серьёзного разговора, сел ровнее, подбородок устраивая на коленях. — Тогда что ты хотел? Ты помнишь? Тсукишима потянулся к бутылке — пустая, чёрт. Он неаккуратно стянул очки, потёр глаза, сильно давя на глазные яблоки. В темноте стали вспыхивать искры, кружа голову, пытаясь выдернуть его из реальности, в которой он собирался сделать большую глупость. — Помню. — Лицо Хинаты рыжим пятном расплывалось на экране. В носу свербело, дыхание спёрло и язык ворочался с трудом. — «Прощай». Лицо Хинаты вытянулось, во взгляде непонимание и мутный блеск зарождающейся тревоги. — Я не понял. Что это значит?.. — Я хотел сказать: «Прощай». На самом деле, я думал, что больше видеться нам нет нужды, как-то поддерживать связь — тоже. В тот раз я ведь сказал, что ты всегда раздражал меня. Это правда. Я не хотел тебя больше видеть. Но ты доставучий, кошмар просто. Да даже сейчас… Я… Тсукишима выдавливал из себя слова, снова лгал ему, пойдя на попятную. Он был омерзителен сам себе. Жалкий трус. Но если в прошлый раз, просто сдрейфив, он не смог признаться, то сейчас говорить о любви было неуместно и вовсе. Осталось лишь это, только это поможет и спасёт, но сперва — сотрёт всё, что было. Тсукишима закусил по-предательски дрожащие губы, часто заморгал. На Хинату, молча принявшего на себя всю эту грязь, он смотреть боялся, но покончить со всем нужно было. Тсукишима шмыгнул носом, бесшумно, как ему показалось, и быстро добавил: — Думаю, ты достаточно услышал. Хината молчал. Минуту, две. Был слышен шум прибоя и крик птиц. Наконец, он тихо шепнул: — Теперь, кажется, понял. Прости, что докучал тебе всё это время. Наверное, лучше я завершу звонок. — Да, — прохрипел Тсукишима. — Да, — эхом откликнулся Хината. Он снова помолчал и быстро позвал: — Тсукишима? Ты береги себя, ладно? Тсукишима прижал ладонь ко рту, пряча лицо и надеясь, что его задушенного хрипа Хината всё же не услышал. Он улыбался, как в тот день: грустно, немного рассеянно, с сожалением. Печальная нежность сочилась пикселями с далёкого берега моря, солнечными брызгами обдавая тёмную, безжизненную комнату Тсукишимы. Лица он больше не прятал, и Хината видел всё, кажется, всё-таки сумев за паутиной лжи рассмотреть кровоточащую истину. — Прощай. Звонок прервался, на пустом экране оставив потухнувшую иконку контакта и предложение оценить качество связи. В груди Тсукишимы родился болезненный стон, вырвавшийся наружу под какофонию грохота разбитого стекла и треска расколовшегося на части ноутбука.***
— Привет. Тсукишима шумно втянул воздух, кисло улыбнулся, молча посторонившись перед стоявшим на его пороге Хинатой. Упрашивать не пришлось, и он мигом прошёл в квартиру, сразу стаскивая ботинки, как попало бросая на полу, будто боялся, что если не разуется — его выпрут тут же, а без обуви был хоть какой-то шанс. Тсукишима подпирал дверь, напряжённый, задеревеневший, не верящий своим глазам, отказывающийся принимать увиденное за правду, но куда там — Хината Шоё, недавно вернувшийся в Японию, был реальней некуда. Он откашлялся, покачнулся с пятки на носок, снова повторив: — Привет. Тсукишиму будто током шибануло. Чужой голос с лёгкой хрипотцой — простыл от разницы температур, Ямагучи говорил, — пробирался под кожу, с лёгкостью добираясь до нужного места — пинком разгоняя сердце, потянувшее от застарелой, но не забытой боли. — Что тебе нужно? Грубо. Без тени улыбки. Холодно. Ему тут не рады и видеть не желают — показать должен был Тсукишима именно это, но дрогнул почти сразу, за кашлем попытавшись скрыть радость от встречи. Он чертовски соскучился по нему. Хината довольно усмехнулся и глазом не моргнул, как только учуял враждебность. — Ты всё такой же Вредношима, — хищно обнажая зубы, протянул он. Взгляд стал твёрже, и Тсукишима явно увидел осколки злости и обиды, исказившие лицо Хинаты. — Почему не пришёл? В этот раз самолёт был вечером, да и ехать за сотню километров не нужно было. Я надеялся увидеть тебя. Тсукишима пожал плечами — с трудом, заставляя тело двигаться, подчиняться ему, а не Хинате, словно заколдовавшему его, приманивающего какими-то вуду-чарами или ещё чем. Его хотелось коснуться, обнять, взъерошить волосы, сказать… Многое сказать. Хотя бы извиниться за тот день. — Не посчитал нужным, — сухо ответил Тсукишима, вдруг вспомнив о «любезности». — Кстати, спасибо за сувенир — он ужасен. Хината встрепенулся, обрадовавшись привычно по-детски, но взял себя в руки почти сразу. — Класс! Я знал, что угадал с подарком. — Он шаркнул ногой, огляделся — маленькая квартирка, но уютная, декорации чужого дома ему не знакомы, похоже, что с прежней Тсукишима съехал. — Чая не предложишь? — Не предложу. Хината прищурился, хмыкнул. — Ты хочешь, чтобы я ушёл? Тсукишима смотрел на него не отрывая глаз, гипнотизировал как готового напасть зверя, и понимал, что вот-вот его проглотят, а в его тщетных попытках спасти свою жалкую шкуру никакого смысла нет. Но не попробовать он не мог. — Да. Пожалуйста. Хината задумчиво пожевал губу, оценивающе оглядев Тсукишиму. Он так и стоял, спиной вжавшись в дверь, закрывал выход собой — похоже, что не очень-то он и настаивал. Хината улыбнулся, как-то совсем незнакомо, будоража всё внутри: — Отказываюсь. — Тогда зачем спрашивал, если не собирался делать это с самого начала? — не устоял от ехидного смешка Тсукишима. Чёрт, он скучал и по этому — Хината, конечно, изменился, но с дорожки упрямства столкнуть себя не дал, и не даст никому. — Из вежливости, — пожал он плечами, снова покачнувшись с пятки на носок. Тон его вдруг стал деловым. — М-м-м… Послушай, Тсукишима, скажу прямо — нам поговорить нужно. Тсукишима напрягся. Только увидев его на пороге, он уже понял, к чему всё идёт. Хината пришёл за сатисфакцией так сразу, как только смог. Сидеть на месте и терпеть не в его правилах и это был лишь вопрос времени, когда он пересечёт горизонт, чтобы добраться до него и потребовать ответов. — Мне казалось, что я всё тебе сказал в прошлый раз и ты меня понял, — как можно небрежнее пояснил Тсукишима, стараясь держать лицо. Получалось не очень. То время, что они не общались, было сложным. Особенно по началу, когда его заваливали вопросами все, кто только мог, уточняя, спрашивая и допытывая по какой такой причине он вдруг взял и разорвал все связи с Хинатой Шоё, их «маленькой райской птичкой» — слова чёртового Куроо-сана, непонятно как вообще причастного к этому вопросу. Но позже, стало всё-таки легче, пусть тоска так и продолжала занозой сидеть в нём. А теперь обсуждать было нечего. Он смирился, принял новый порядок вещей, с трудом, но всё же смог продраться через горечь и боль, и возвращаться к прежнему состоянию не хотел. — Да, так-то оно так, — согласился Хината, деловито разглядывая свои ладони. Он поднял глаза, взглянув на вздрогнувшего Тсукишиму. — И я даже думал, что больше никогда к тебе не приближусь, хотя и жаль лишаться друга вот так… Но не так давно кое-что изменилось: дело в том, что я в курсе. — Чего? — быстро спросил Тсукишима, предчувствуя неладное. — Тебя. Тсукишима нахмурился. Он ничего не понимал. О чём речь? Хината заметил чужое замешательство, шагнул ближе. Он улыбался, почему-то раскраснелся и явно испытывал неловкость, когда начал говорить снова: — Ты только пообещай, что не будешь нервничать и беситься, ладно? — попросил он, то отводя взгляд, то зыркая так пристально и пылко, что становилось совсем не по себе. — Я уверен, что Тадаши бы сам ни за что не рассказал это, всё вышло случайно и, в общем, как бы так сказать… Я знаю, что нравлюсь тебе. И совсем не как друг. Тсукишима медленно сполз по двери на пол — ноги подкосились. В ушах грохотало и он не слышал торопливых слов подскочившего к нему Хинаты, что-то встревоженно спрашивающего и ощупывающего его голову. Стеклянно треснув, разрушился купол, скрывавший его чувства, обнажая позабытую трепетную боль, рану всё ещё чувствовавшего, что и прежде, сердца. — Уйди. Хината растерялся, но только на мгновение. Он нахмурился, выглядел явно недовольным. Если в тот раз он позволил сделать это с собой, то теперь не допустит, чтобы его так просто вычеркнули из жизни. — Ну уж нет, я не собираюсь никуда уходить, не поговорив, — твёрдо заявил он. Хината с мольбой уставился на Тсукишиму, руки, наконец, соизволил убрать, решив, что сейчас прикосновения друг к другу запутают всё только сильнее. — Я хочу знать, правда это или нет. И как давно? Знаешь, тогда, в канун Рождества, мне тогда показалось, что ты говоришь подобное, чтобы заглушить что-то другое. Что тебе тяжело и нужна помощь. И это прощание оно… — Хината нахмурился. — Оно ведь ненастоящее было, да? Ты же другое хотел сказать? Всегда: и в школе, и после, хотел сказать что-то другое, а всякий раз выходило не то… Тсукишима отмахнулся от него, с большим трудом заставил себя подняться на ноги, взять, наконец, себя в руки. Нельзя поддаваться. Нельзя уступать и снова бросаться в этот чёртов омут — второго раза он точно не переживёт. — Зачем тебе это? — без капли эмоций, ровно, холодно, чеканя слова, спросил Тсукишима. — Решил потешить самолюбие? Или для тебя — это всё шутка, что ли? Хината смотрел затравлено, борясь с желанием отшатнуться от него. — Это важно. Я хочу понять. — Нечего тут понимать, — огрызнулся Тсукишима. Он приказывал себе двигаться, шаг за шагом, обогнуть Хинату и оттеснить его к двери — пусть, чёрт бы его побрал, проваливает восвояси! Пусть больше никогда не попадается на глаза, пусть прямо сейчас провалится в ад, где ему самое место с этими ненормальными желаниями. Всё равно всё бессмысленно, бесполезно, невозможно. — Ямагучи, что бы он там тебе ни сказал, ошибся. А ты неправильно понял. Это всё. Уходи, Хината, мне неприятно видеть тебя. В этот раз он не солгал — смотреть на него было больно. Понимать, что он только что снова похоронил то немногое, что их связывало — ещё больнее. Но так будет правильно. Хината молчал, буровил пол взглядом, уходить не собирался. Наконец, он задумчиво протянул, поднимая на Тсукишиму взгляд: — Вот как. Получается, я всё неверно понял? Тсукишима вымученно вздохнул. Сейчас всё закончится, вот-вот, осталось немного, нужно продержаться ещё чуть-чуть. Настораживал только Хината, ничуть не выглядящий хоть немного расстроенно — неужели, не поверил ему?.. — Именно. А теперь прошу, уходи. И надеюсь, что тебе хватит ума не искать со мной встречи. Хината поджал губы, понятливо покивал, но шагнул не к двери, к нему. — Ага, конечно, — кивнул он, заметно колеблясь. — Только вот я тебе вообще не верю. Тсукишима не сразу понял, что произошло и почему Хината так близко. Он не сразу понял, что всё это никакой не сон, а поцелуй и горячий гибкий язык в его рту реален. Он не сразу понял, что ответил Хинате — пылко, исступлённо, хватаясь за единственную возможность быть с ним. Все предостережения забылись в один момент — плевать, если через минуту они оба пожалеют об этом, если Хината вдруг скажет, что просто хотел проверить, в очередной раз «понять» что бы то ни было. Тсукишима позволил ему сбить с носа очки, обнять за шею, пока сам, как давно мечтал, судорожно провёл дрожащими ладонями по бёдрам, пальцами подлезая под плотные шорты, подхватывая его, спиной вжимая в стену. Хината удивлённо охнул в приоткрытые губы Тсукишимы, с удовольствием вплёл пальцы в его волосы, не давая улизнуть. Он умело вёл в поцелуе, ласкал языком, втягивая Тсукишиму в это безрассудство, уводя всё дальше от мыслей, что это лишь сладкая иллюзия и обман. — Вот теперь мы можем поговорить об этом? — горячо дыша, шепнул Хината, отвернувшись, чтобы делать вдох. Лбом он уткнулся в лоб Тсукишимы, смотрел глаза в глаза, гипнотизировал, не давая и шанса на побег и сомнения. — Мне нужно сказать кое-что. Тсукишима всё ещё не верил в происходящее. Льнул, прикасался к коже, боясь каждую секунду, что зыбкое видение рассыплется в его руках и исчезнет. Он жадно смотрел на губы Хинаты, хотел прикасаться ещё и ещё, пока можно — забыться перед тем, как снова ухнуть в пропасть одиночества. Хината снова позвал его, губами коснувшись щеки. — Хорошо, — согласился Тсукишима. — В гостиной. — Ты можешь отпустить, я сам дойду, — рассмеялся Хината, удобнее ухватываясь за его шею. Он уже понял, что попался. Тсукишима держал крепко, может, даже слишком. На просьбу он только упрямо, по-ребячески, помотал головой, прижимая Хинату к себе сильнее, как драгоценность. Нет, не отпустит, ни за что.***
Голова болела зверски, хотелось пить и пошевелиться не получалось — что-то тяжёлое, горячее и липкое придавливало к постели. Тсукишима с трудом разлепил глаза, сперва не сообразив откуда в его доме взялся рыжий кот. Приглядевшись и опознав в рыжем нечто никакого не кота, а вполне знакомую макушку, Тсукишима мигом выскочил из состояния расслабленной дремоты. На его груди, устроившись поверх одеяла, сладко сопел Хината Шоё. Воспоминания разбитыми кадрами диафильмов пролетели перед глазами, оборвавшись примерно на том моменте, когда они, проигнорировав диван в гостиной, завалились в его спальню, рухнув на постель. Тсукишима помнил, как целовал его, жадно прижимался губами к загорелой коже, выцеловывая шею, оставляя засосы именно там, где было заметнее всего. Хината вертелся в его руках, обнимал и отвечал с жаром, словно это нравилось и ему самому. С первым его стоном Тсукишиме окончательно снесло крышу — он помнил, как позволил стянуть с себя поло, как содрал футболку Хинаты, прижался к нему, дурея от смеси запахов, от него, а потом… Всё как в тумане, и голова чертовски болит. Тсукишима заёрзал, пытаясь сесть выше — одежда, к слову, осталась при нём, рубашки только не хватало, как и Хинате, оставшемуся в одних только шортах. Что, всё-таки произошло? Осознание обухом ударило по голове — он вспомнил. И, как назло, не вовремя. Хината поморщился и медленно открыл глаза, первые несколько секунд приглядываясь к окружающему пространству, как и он — с непониманием. — Привет, — запоздало прохрипел Тсукишима, вспомнив, что так и не сказал этого при встрече. Хината встрепенулся, проворно подобрался, уселся на коленях перед ним. Тсукишима вслушивался что было сил — грохот разбушевавшегося не на шутку сердца заглушал всё что можно. Было страшно. Кто знает, что сейчас скажет Хината, как отреагирует на ситуацию — выглядел он взволнованным. — Ты… — Ты в порядке? Как себя чувствуешь? — опередил он Тсукишиму, сразу же начав щупать лицо и лоб, будто подобное было у них в порядке вещей. Тсукишиме стало не по себе, жутко стыдно, и это дурацкое понимание на лице Хинаты было только лишним. Он рассеянно погладил его по голове, отвёл взгляд, смущённо добавив: — Я испугался, когда ты вдруг отключился. Слава богу, что всё в порядке и это был просто обморок. Я подумал, что добил тебя окончательно… Тсукишима не сдержал усмешки, закрывая пылающее лицо ладонями — часть правды в этом есть, но как же было стыдно! Что это, вообще, за позорище? Почему именно в этот момент его организм решил, что перезапуск системы будет тем самым, что должно решить все проблемы? — Прости, я… — начал было он, уже думая о том, как оправдаться и что сделать, чтобы загладить вину, но Хината, развенчав все тревоги, просто устроился рядом, щекой прижимаясь к плечу. Тсукишима взглянул на него, даже без очков разглядев его спокойное, умиротворённое лицо. — Ничего. Правда, это не страшно, не извиняйся, — заверил Хината. Разочарованным он не выглядел, уже что-то. — Просто скажи, что ты в порядке, и мне не нужно звонить во все службы, умоляя, чтобы они спасли жизнь моего парня… Тсукишиме потребовалось немало сил, чтобы сохранить лицо и рвущийся наружу вопль. «Парня»?! Он действительно сказал «парня»? Не послышалось же? Какого чёрта вообще происходит, почему этот мелкий рыжий засранец вообще устроил весь этот цирк и более того — решает без него? Сколько он пробыл в отключке? Час, полтора? Что, чёрт возьми, происходит?! Хината, видимо, ощутив его возмущение, заинтересованно приподнялся на локте. — Чего? — Ты спрашиваешь ещё? — огрызнулся Тсукишима. — Не хочешь объяснить? Хината надулся. — А ты? — бросил он в ответ, выглядя при этом жутко обиженным. — Наговорил мне всякого с такой скорбной рожей, что я думал бросать всё и возвращаться первым же рейсом. Потом на связь не выходил… Каково мне было? — А мне? — воскликнул Тсукишима надломлено, сразу же осекаясь. Нет, нельзя так. Укорять Хинату в том, что он стал центром его Вселенной было нельзя, но останавливаться уже было поздно. — Я каждый день как по битому стеклу ходил. Видел тебя и места себе не находил, не знал, что это вообще такое, а как понял — думал с крыши сброшусь, жаль в Карасуно всего три этажа, слишком велики шансы на выживание… — Хината слушал молча, не перебивал, только его пальцы сцепил со своими, будто говорил, что рядом и готов выслушать и принять всё. — Думал, со временем это пройдёт, но куда там — стало хуже. Я… Я дрочил на тебя, Хината! Представлял себе тебя, что целую, обнимаю, что… Я ненавидел себя за это. Но не мог ничего сделать. Отказаться от тебя тоже не мог — ты стал для меня наркотиком. Чёрт! Как вообще такое произошло… А когда ты уехал, стало совсем хреново. Я думал, что смогу соскочить, даже вполне успешно попытался сделать это, а ты заявился снова. Я думал, что научился жить без тебя, свыкся и принял порядок вещей, но нет — ни хрена подобного. Сколько бы времени ни прошло, Хината, — он повернулся к нему, смотря прямо в глаза, потемневшие и серьёзные, — я не смогу. Не смогу отказаться. И если всё это было просто какой-то идиотской проверкой — я просто… Я… Тсукишима замолчал, не зная, что и сказать. Он тяжело вздохнул, смаргивая выступившие слёзы. Чёрт, понесло его, конечно, знатно. Наболтал невесть чего, бедный Хината даже дар речи потерял. Зато ему стало легче — это было именно тем, что сказать стоило ещё тогда, в момент последней встречи в школе. — Значит… — голос у Хинаты снова стал хриплым, будто слова давались с трудом. — Ямагучи был прав? Тсукишима рассмеялся, впервые за долгое время с непринуждённостью, пугающей его самого. Всё, скрывать больше нечего и теперь будь что будет — от того и легко. — Напомни мне придушить его при встрече, — неловко пошутил он. Хината недовольно загудел. — Нет уж! Я его лучше ужином угощу, в самом лучшем ресторане, — заявил он, вдруг раскрасневшись. Хината неловко замялся: — Выходит, что я действительно тебе нравлюсь. Теперь пришла очередь Тсукишимы с интересом пялиться на Хинату, устраиваясь так, чтобы можно было следить за его реакциями. Он восхитительный, что и говорить. Сколь сильно бы Тсукишима не пытался его ненавидеть за слепоту, за его радушие и дружелюбие, ставшие для него ядом, но сделать этого не смог. И никогда не сможет, даже если сейчас, после всего, его жестоко отвергнут. — А из моих слов это не понятно? — усмехнулся Тсукишима. Странно, но было весело — может, от шока после внезапного поцелуя пропал страх, боль и теперь он не боялся вообще ничего? Кто знает, но вместе с тем появилась ещё и храбрость, взявшаяся вообще непонятно откуда. Тсукишима потянулся вперёд, щурясь от удовольствия, когда пальцы прошлись по коже, прихватывая его подбородок, и Хината от этого распалился сильнее. Тсукишима фыркнул. — Так рьяно полез целоваться, а теперь краснеешь? — А сам-то! — возмутился Хината. — Я вообще не ожидал, что ты меня поднимешь, ну и остальное тоже… Так и не скажешь, а ты страстный, оказывается… Это было сексуально, Тсукишима. Заводит. Тсукишима, раскрасневшись, усмехнулся. Интересная, конечно, характеристика. И лучше Хинате не знать, как много всего и в каких позах он успел напредставлять себе с ним за всё это время. В противном случае «страстный» грозит перерасти в «извращенец». — Не удивительно. Я мечтал об этом с конца первого года старшей. Ты нравишься мне. Даже не так, ты… — он закусил губы, так и не сумев сказать этого. Люблю, нравишься — это совершенно не то, что он чувствовал. Хината был его солнцем, пылающей звездой, за которой он последовал бы в саму преисподнюю. Он зависим, одержим, желает его больше всего на свете, вместе с тем страшась этого же — его просто сожжёт, испепелит. Но, может, именно это и было заветным желанием Тсукишимы. — Хорошо, — наконец откликнулся Хината. Выглядел он странно, слегка отстранённо, но похоже, что услышанным был доволен. — И что же хорошего? Тсукишима сел. Частичная нагота немного смущала, особенно на фоне загорелого Хинаты, будто сошедшего с гавайской открытки, но держаться он старался наравне с Шоё, чувствующим себя не в пример увереннее. — Ну, может то, что ты мне тоже нравишься? Тсукишима нахмурился. Внутри всё уже ликовало, но мозг, привыкший к наличию объяснений и фактов, сдаваться так просто не собирался. — Смеёшься? — А похоже? — огрызнулся Хината. Он вздохнул, придвинулся ближе, прижимаясь к плечу Тсукишимы, ластясь, даря непривычную нежность. — Если совсем честно, я не знаю. Но ты не представляешь, насколько одиноко мне было, когда ты отослал меня. Как кусок из сердца вырезали. Я привык, что ты всегда рядом, образно выражаясь, конечно, а тут бах — и ничего нет. Из рук всё валилось, я действительно скучал… Даже Педро говорил, что это любовная тоска, хотя я заверял его, что ничего такого быть не может — я думал, что мы друзья, но мало что отвлекало от мыслей о тебе. И чем больше времени проходило, тем отчётливее я понимал, что это может быть правдой, — Хината помолчал, переводя дух. — Перед отъездом я случайно выболтал это Ямагучи, а он… Ну, он не хотел, правда, я сам всё понял по его лицу — видимо, он обрадовался, что твои чувства оказались взаимны. Тсукишима слушал его с замиранием сердца, всё ещё боясь услышать громогласное «Я передумал» или «Мне просто показалось», но Хината уже закончил и похоже, что ничего такого всё-таки не прозвучит. Тсукишима быстро облизнулся — нужно было расставить последние точки. — А ты уверен, что это не просто тоска по другу? Хотя нас и друзьями-то можно назвать с натяжкой… Хината мстительно сощурился, ткнув его в бок локтем. — А лежал бы я тогда полураздетый в твоей постели? — съехидничал он, обнажая зубы. Тсукишиме нестерпимо захотелось его поцеловать. В карих глазах Хинаты поблёскивал опасный огонёк, хищный, нацеленный прямёхонько на него — быть съеденным с потрохами не такая уж и дурная мысль, м?.. Хината решительно покачал головой, посерьёзнел. — Нет, тут другое. В этом я ещё разберусь… Но чтоб ты знал — мне понравилось, что ты делал. Тсукишима вспыхнул, с трудом заставил себя соорудить непринуждённый оскал на физиономии. — Кто тебя разберёт, Хината. Откуда мне знать, чего ты понахватался в этой своей Бразилии... — наслаждаясь зарождающейся бурей, Тсукишима с готовностью подставил собственную шею, уже зная, что подначка сработает. Всегда срабатывало. — Для них подобные связи на один раз — норма. — Тсукишима!.. — Хината взревел и прыгнул на него, придавив к кровати. Целовать он не стал, лишь сократил расстояние до минимума, дышал горячо, смотрел голодно, часто облизывался. — Можно? — До этого ты не спрашивал, — шепнул Тсукишима, с удовольствием подставляясь под поцелуй — мягкий, спокойный, даже немного боязливый, будто самый первый после долгого-долгого ожидания. То, что было в коридоре и после он не забудет ни за что, нет, но это — именно то, что успокоило и дало понять окончательно. Это не иллюзия, не галлюцинация, не наваждение — Хината, сидящий на нём, настоящий, из плоти и крови. Слегка запутавшийся в себе, но настроенный решительно. — Я разберусь, — шепнул Хината, лицом утыкаясь в шею. — И ты никогда больше не скажешь мне «прощай». Тсукишима против не был. Разобраться придётся и ему, постепенно, шаг за шагом, научиться принимать чужие чувства, не боясь, что объятие может быть последним, а следующий поцелуй достанется кому-то другому. Теперь всё иначе. Хината, кометой ворвавшийся в его жизнь, своим светом больше не ослеплял, нет — согревал, обещая остаться рядом. Навсегда или нет, Тсукишима не знал, но беспрекословно верил, понимал и соглашался в одном — больше никаких прощаний.