Natsukashi

       — Ты чего в такой час тут забыл?!        Из рук Ханамаки скользнуло полотенце, устилаясь перед ногами шумно шмыгающего носом Ойкавы Тоору, застывшего на пороге их с Матсукавой квартиры. Без спроса Ойкава шагнул вперёд, нагибаясь чтобы поднять оброненное и тут же спрятать раскрасневшееся лицо в мягком клетчатом уголке.        — Куда к лицу грязь тянешь, а ну-ка дай! — заворчал Ханамаки, быстро отбирая полотенце и пихая Ойкаву дальше в генкан — судя по его опухшей физиономии, встрёпанному виду и пустым рукам, пришёл он явно не с пожеланиями счастливого Рождества. Что-то стряслось у них с Иваизуми — Ханамаки слишком хорошо знал это выражение лица, как и то, что расстроить так сильно Ойкаву мог только он. — Снимай куртку, чего застыл-то. Иди в комнату, там Маттсун, а я сейчас…        Ойкава рассеянно покивал, вперив опухшие глаза на друга. У Такахиро сердце сжалось от боли — вот не хватало ещё самому разреветься! — и чудом не дрогнула рука, чтобы ухватиться за телефон и взяться названивать Иваизуми с претензиями и обвинениями. Но трёпка трёпкой — подождёт. Ещё со школьных лет Ханамаки запомнил, что в большинстве случаев, касающихся этой невероятной парочки, источником всех бед был никто иной, как его сиятельный дружок, Ойкава-сан собственной персоной, любивший наломать дров на ровном месте. Так что стоило повременить перед расправой, возможно, невинного человека.        — Маки-чан, — жалобно позвал Ойкава, и глаза его снова увлажнились. — Прости, что я так внезапно… Не хотел приходить на самом деле, мешать вам, но мне больше некуда…        — Так, цыц, и топаешь вперёд. Сейчас всё-всё в подробностях расскажешь, — всё же не устояв и громко расчувствованно шмыгнув носом, Ханамаки подтолкнул его в спину. — Маттсун, у нас гости!.. Накинь там что-нибудь на себя приличное!        В нос ударил приятный запах готовящихся праздничных блюд, уха коснулся приглушённый звук какой-то дурацкой, популярной комедийной передачи, постоянно крутившейся под Рождество вот уже который год подряд. На низком журнальном столике Ойкава заметил крошечную ель в горшке — какую-никакую, а дань грядущему празднику. Осознание глупости собственного поступка нахлынуло с удвоенной силой — зря явился, только всё испортит. Уже портит. Матсукава, мало того, что одетый полностью, так ещё и закутанный в свитер, обернулся на голоса и радостно заулыбался, поднялся с дивана, распахивая объятия для приветствия. Просить себя дважды Ойкава не стал и с готовностью ткнулся лицом ему в грудь, согреваясь после улицы и вздрагивая от мощных похлопываний по спине.        — Вот уж не ожидал! Договаривались, вроде, только к Новому году увидеться, неужто передумали? — улыбнулся он, отлепляя от себя какого-то слишком уж вялого Ойкаву. — А Иваизуми где?        Разобрать путаные сигналы Ханамаки, с порога отчаянно махавшего руками в его сторону, Матсукава успел не сразу, а потому стал свидетелем резкого, будто его подкосило, падения на диван в драматическом исполнении Ойкавы, сразу же мелко задрожавшего и спрятавшего лицо в ладонях. Ханамаки остро сощурился, зыркнув на Иссея беспомощно разведшего руки, подошёл ближе, присаживаясь на корточки.        — Эй… Что стряслось-то? Теперь уже можешь сказать, — обеспокоенно попросил Ханамаки, попытавшись отнять руки от его лица. Ойкава подчинился, шумно потянул носом, тихо всхлипнув.        — По правде говоря… Ива-чан… — он резко выдохнул и обречённо признался, роняя голову на грудь: — Он выпер меня из дома.        Матсукава и Ханамаки переглянулись. Всякое бывало между этой парочкой — и драки, и ругань такая, что уши вяли от отскакивающих от зубов крепких словечек, но подобное, кажется, впервые. Да ещё и время такое…        — Чего? С какой такой стати? Совсем он, что ли? — возмутился Ханамаки, снова подумав о телефоне и груде распоследних слов, что он вывалит на чужую голову, толком даже не разобравшись что к чему. Даже в школьные годы, несмотря на все закидоны, он был исключительно на стороне Тоору — такая вот она сила настоящей мужской дружбы!..        — Так сильно поссорились? — понимающе улыбнулся Матсукава, заботливо похлопав Ойкаву по плечу. — Пару дней назад ты выглядел таким счастливым, казалось, что тебя ничего не проймёт… Чего опять натворил?        Ойкава обиженно надулся.        — И чего это вы решили, будто «натворил» — именно я, а? — огрызнулся он, на мгновение забывая о всех своих горестях. В очередной раз тяжело вздохнув, он надул губы и нехотя признался: — Мы и не ссорились. Технически. Ива-чан заболел.        Матсукава и Ханамаки снова переглянулись, теперь с недоумением. Ханамаки нахмурился.        — И это всё? Это вся твоя беда? — удивился он. — И чего ты тогда тут делаешь? Не полагается ли тебе прямо сейчас сидеть подле своего Иваизуми, делать ему примочки, кормить кашей с ложечки и всячески его опекать, а? Не понимаю, хоть убей.        — Маки-чан, я же сказал — он меня выгнал из дома. «Не хочу тебя заражать», — умело передразнил голос Иваизуми Ойкава. Он с силой потёр лицо, заговорил уже глуше: — Хотел бы я, думаешь, по своей воле бросать его одного в такое время и таком положении?        Ханамаки рассерженно загудел. Снова-здорова! Вот вечно у них так, а ведь эти двое с пелёнок вместе, не расставались, кажется, ни на минуту, и уж кто-кто, а они должны уметь и договариваться, и понимать друг друга как никто другой, но вы гляньте, что делается!        — Чёрт бы вас побрал обоих. Такую драму выкатил, я не могу!.. — всплеснул руками Ханамаки, резко выпрямляясь и вскакивая. — Я уж подумать успел, что вы расстались или ещё чего хуже… Я же за ваши отношения переживаю больше, чем за свои! Придурки, блин. Маттсун, обними меня, иначе я за себя не ручаюсь.        Матсукава тихо рассмеялся и послушно накинул руки на плечи всё ворчащего и бубнящего себе под нос проклятья Хиро, прижимая его к себе покрепче. Ойкава растерянно улыбался. Прав был Маки-чан, в каждом, до единого, слове. Они и правда придурки, раз уж даже с такой ерундой совладать не могут. Он — не в состоянии принять загадочный и совершенно непонятный акт «заботы» Иваизуми; Хаджиме — положиться на него и в кои-то веки побыть самую малость «слабым».        — Ну, мы, конечно, рады гостям, и не против, как я понимаю, что ты останешься с нами на ночь, но с Иваизуми всё будет в порядке? — стараясь не разбередить свежую рану сильнее, осторожно спросил Матсукава.        Ойкава жалобно вздохнул, откидываясь на спинку дивана. Перед глазами всё ещё стояла та картина, дурацкая, как ни крути: стоило ему ступить на порог, как Ива-чан сразу же развернул его и вытолкнул за дверь, закрываясь изнутри. После щелчка замка, Ойкава ещё какое-то время тупо пялился на номер квартиры, решив было, что ошибся, но нет, всё верно до последней щербинки на дверном полотне. Может, он вернулся слишком рано, и Ива-чан готовил для него какой-то особенный подарок? Или украшал дом и не хотел, чтобы он видел всё раньше положенного? А может… Он там был с кем-то?.. Ойкава как припадочный барабанил в дверь и вжимал звонок, пытаясь дозваться до Иваизуми, кое-кто из соседей даже выглянул на площадку, возмущённо интересуясь кто там дебоширит под самый вечер. В кармане завозился телефон, и Ойкава случайно смахнул вызов, а потом дважды или трижды не мог дозвониться — они с Иваизуми названивали друг другу, занимая линию. И правда — придурки… Когда связаться всё же вышло, и он услышал причину своего выдворения, почему-то стало гораздо хуже, чем если бы в их доме был кто-то ещё.        «Побудь у парней сегодня, повеселись. Я не хочу тебя заразить. И не волнуйся, у меня всё есть: лекарства, еда… Прости за это, Ойкава. Я правда не хочу, чтобы ты заболел. Отключаюсь, лягу спать».        Его голос хрипел и сипел, звучал тише обычного, слова немного путались. Все аргументы о том, что он поможет, останется и присмотрит за ним, Иваизуми благополучно пропустил мимо ушей.        «Драма», говоришь, Маки-чан? Когда любимый человек отказывается принять помощь и не может позволить себе быть хоть немного уязвимым перед тобой — это «трагедия», пожалуй.        — Он сказал, что у него всё есть. Проверить я, конечно, не успел, но Ива-чан к здоровью относится серьёзно, — в последний раз шмыгнул носом Ойкава, тыльной стороной ладони потерев глаза. — Думаю, это моя вина. Если бы я так не носился с этими праздниками, если бы так не ждал их, он бы… Неужто он думает, что я так легко заболею? Или что не смогу за ним приглядеть? Или что они нужны мне без него, эти тупые праздники?..        Ханамаки и Матсукава переглянулись. Обычно, всё было иначе. Или куча ругани и костерение «дурака Ива-чана» почём свет стоит, или слёзы и бесплатный пробник депрессии со вкусом мятного мороженого и тупых шоу-программ, а сейчас… Обида, разочарование, тоска и неуёмное беспокойство. Терзающее чувство вины и злость — на себя ли, Иваизуми или накатывающее суетливое рождественское время. Ойкава в очередной раз выдал серию тяжелейших вздохов, с трудом поднялся на ноги, с кислой миной обведя друзей взглядом, и попятился в сторону выхода.        — Наверное, я зря пришёл, не стоило мешать вам, только настроение порчу… Пойду, может, в мотель пока, а завтра попробую сходить к Ива-чану ещё раз. Сегодня он меня вряд ли пустит…        Ханамаки решительно выпутался из объятий Матсукавы, угрожающе надвинувшись на Ойкаву. Как клещами вцепился в его руку и потянул за собой к дивану, ловкой подножкой роняя обратно на подушки.        — Сидеть. Никаких мотелей, ясно тебе? У нас переночуешь, — приказал Ханамаки, беспардонно тыкнув в грудь друга пальцем. Он состроил скабрёзную мину, ею, видимо, надеясь развеселить: — Ну, будет у нас сегодня «тройничок», раз такое дело — всегда, знаешь ли, хотел что-то новое попробовать! Побудешь тут, пока твой Ива-чан гнев на милость не променяет и от микробов своих не открестится. Мозги у него там поплыли от температуры, что ли? Никаких ему подарков ближайшие десять лет!        Ойкава тихо рассмеялся, впервые с момента своего визита, делая это с облегчением. Он с благодарностью взглянул на раскрасневшегося от усердия Маки, всё бубнящего проклятия, улыбнулся подмигнувшему ему Матсукаве, по губам прочитав его бессловесное заверение, что всё будет в порядке.        — Спасибо вам, парни. Что бы я без вас делал?..        — Торчал бы в каком-нибудь жутком мотеле с толпой новых многолапчатых знакомых, я полагаю, — фыркнул Ханамаки, все ещё бесящийся из-за того, что эта сумасшедшая парочка в очередной раз заставила его попереживать.        — Голодный? — Ойкава безразлично пожал плечами. Матсукава кивнул в сторону кухни. — Идём, ужин пока не готов, нужно ещё кое-что закончить, но втроём справимся быстрее.        Ойкава согласно покивал и отправился следом, искренне благодаря небеса и чёрт знает кого ещё за таких замечательных друзей.

***

       Тараторящий без умолку Ханамаки, сегодня травивший байки и делившийся рабочими пикантными и не очень подробностями активнее обычного, отвлекал от разъедавших душу мыслей. Вкусная еда, заботливо подкладываемая Матсукавой, отводила тревогу и сытой отупелостью словно ограждала от реальности, творившейся вне стен небольшой квартирки друзей. Ойкава прекрасно знал, что они собирались идти гулять, должны были, но на заявление о том, что «посиделки в тесном кругу» гораздо круче каких-то там прогулок и любования звёздами с обзорной площадки, лишь выдавил из себя жалкую улыбку. Ему стоило было быть не здесь.        На сообщения Иваизуми не отвечал, может, всё ещё спал? Ойкава нервно кусал кончик ногтя, раз за разом бросая быстрые взгляды на телефон — не пришло ли сообщение? А может, стоит позвонить и спросить, как он? Нужно ли чего? Может… Он тяжело вздохнул, прикрывая болящие глаза. Ему сейчас нужно было быть не здесь.        Когда перевалило за полночь, свет в комнате приглушили, а звук телевизора стал тише, Ойкава больше не мог сидеть на месте. Ханамаки, зорко следивший за ним весь вечер, будто строгая мать за нерадивым дитёнком, наконец прикорнул на плече Матсукавы, и появился шанс на побег. Плевать, если его снова погонят, растопчут остатки гордости и даже не захотят выслушать — он останется сидеть под дверью, но возле Ива-чана, а не на другом конце города.        — Далеко собрался?        Голос Матсукавы, вкрадчивый, не тронутый сонливостью, прорезал бубнящую темноту, застав Ойкаву в смешной сгорбленной позе. Похоже, улизнуть незамеченным не выйдет. Он замялся, виновато вжал голову в плечи, как только Иссей коротко глянул на него, лукаво сощуривая блеснувшие в темноте глаза.        — А… Маттсун, я… Понимаешь…        Матсукава понимающе усмехнулся, отворачиваясь.        — Иди к нему. Я тоже переживаю. За вас обоих. Так что иди, если считаешь нужным. Я не Хиро, не стану удерживать и отговаривать, — шёпотом отозвался он, ласково проведя пальцами по лбу Ханамаки. — Если что — возвращайся, дверь можешь не закрывать.        Ойкава задавил вопль восхищения и засобирался активнее, быстро подхватывая свои немногочисленные вещи.        — Спасибо, Маттсун, ты самый лучший, — он махнул рукой на прощание и на цыпочках понёсся к двери, уже через секунду оказываясь на улице.        На плече Матсукавы завозился Ханамаки, разбуженный едва слышным хлопком.        — Всё-таки ушёл? — сонно спросил он.        — А ты бы не ушёл? — вопросом на вопрос ответил Матсукава, нежно целуя его в висок.        — Меня бы ты из дома выпирать не стал, — уверенно пробормотал Ханамаки, удобнее устраиваясь в его объятиях, намереваясь как следует вздремнуть. — Всё-таки мы с тобой поумнее некоторых будем.        Матсукава в ответ лишь рассмеялся. Тут крыть было нечем.        Ночной холод обжигал лицо и колко оседал в лёгких. Ойкава бежал по улицам так, словно от того, как скоро он окажется перед их небольшим комплексом, зависела по меньшей мере чья-то жизнь. Он ненадолго остановился передохнуть и оценить обстановку — всё же стоило взять такси, довезли бы на сколько хватило денег, а теперь, как назло, вокруг ни единой живой души. И до дома далеко. Ойкава вытянул телефон, глянул на время, прикидывая, сколько ещё он будет вот так бежать и что будет ждать в конце. В груди клокотала обида: неужели он настолько не заслуживает доверия Ива-чана? Он что, настолько безалаберный или совсем ненадёжный? Почему его так просто выгнали из дома? Ойкава всё не мог поверить в мысль, что всё это ради его блага — ерунда, глупая причина, высосанная из пальца. Разве отношения на том и не строятся: «И в горе, и в радости» и всякое такое?..        Ойкава обессиленно уселся на бордюр. Над головой заклубились облачка пара, быстро исчезающие в тёмном небе. Холодало. Уже давно перевалило за полночь, наступило Рождество, а чувства «особенности» в новом дне всё не находилось.        Он с нетерпением ждал конца года, как идиот бегал по магазинам с начала месяца, выискивая лучший подарок для Хаджиме и что-нибудь красивое для дома. Их дома. Он думал, что теперь-то всё будет так, как они хотели, как представляли себе, раз за разом разлучаясь, отрезая друг друга сотнями и тысячами километров. Он думал, что теперь о расставаниях не будет и речи, но похоже, что всем планам было уготовано разбиться о дурацкое недоразумение и слова, что были произнесены пусть без злого умысла, но всё же ранившие сильнее, чем можно себе представить. Он думал, что всё будет иначе.        Ойкава снова проверил телефон, с силой закусил щёку, прокусывая нежную слизистую. Во рту загорчило; он негромко выругался и рывком поднялся на ноги, делая сразу несколько шагов. Нужно идти дальше. Может, по дороге он всё же поймает такси и доберётся до дома раньше рассвета. Может, Ива-чан к тому времени проснётся и будет чувствовать себя лучше, согласится провести переговоры… А может, всё ещё не захочет его видеть?.. Ойкава снова остановился, угрюмо уставившись в усыпанный мелкими иголочками асфальт. Он с усердием покрутил головой, заметив кое-что необычное.        К стене дома кто-то приставил маленькую ёлочку — похоже, срезанную макушку сосны, пушистым, но колючим призраком поджидавшую приход Рождества в тени, подальше от людских взглядов. Ойкава заинтересованно повернул голову на бок, решив подойти ближе.        — Тебя тоже выгнали? — горько усмехнулся он, в нагромождении мусора неподалёку приметив листы картона, ёлочную сетку, искалеченные хвойные лапы. Видимо, тут останавливалась одна их тех разъездных лавочек, торгующих живыми елями, соснами и пихтовыми ветками. И что не успели распродать до праздника, весь хлам и сор, сгребли в одну кучу и так оставили. Печальное зрелище.        Ойкава протянул руку, кончиками пальцев касаясь холодных иголочек, отрезвляюще на него подействовавших — точечные уколы вернули к реальности, напомнив, что мешкать не стоит. Ойкава снова взглянул на часы, на стабильно держащийся на нуле индикатор новых сообщений. Тяжело потянул носом, резко выдыхая. Нет уж.       Так просто сдаваться он не собирался.       Ойкава шумно дышал, пуская густые клубки пара — становилось холоднее. Над головой ни облачка, бескрайний отрез ночного бархата с хороводами звёзд искристо сиял в знак поддержки: «Давай, ещё немного, осталось совсем чуть-чуть, поднажми!», и Ойкава старался как мог.       Ни такси, ни попутки, ни даже загулявшего допоздна автобуса не попалось ему по пути, словно весь город разом вымер. Все празднуют? Сидят по уютным квартиркам, прямо как Маки и Маттсун? Или гуляют на центральных улочках, наслаждаясь жизнью и друг другом? Тупая ревность и злость на все счастливые парочки зазубренными когтями царапала изнутри, и Ойкава чертыхался на бегу, всё сильнее ставшем напоминать обычный быстрый шаг.       Он выдохся. Не сдюжил и трёх часов, не то от холода, не то от усталости, начиная накручивать себя, сильнее затягивать на шее удавку. А Ива-чан всё знал. Не зря выгнал его, слабака. Никакая это не болезнь, естественный отбор — нафига ему такой слабый партнёр… Ойкава дал пятками в асфальт, замирая на месте.       Чушь.       Он вздрогнул. Загорели щёки, как от удара. Похоже, остаткам его здравомыслия наскучил этот бред сумасшедшего.       Ойкава вымученно выдавил смешок, на секунду представив, что сказал бы Иваизуми, услышь его выводы. Обозвал бы, наверное, целебной затрещиной вправил дурную голову на место… Нет. Так поступил бы Иваизуми из прошлого — чересчур серьёзный для подростка, вечно ворчащий на него, но это лишь от того, что слов не подобрать так, чтобы быть понятым верно. Знакомые методы. А его Хаджиме… Не удивится, пожалуй. Устало улыбнётся, сгребёт в охапку молча, и большая горячая ладонь ляжет на его, Ойкавы, затылок, понимающе поглаживая. Ойкава ткнётся лицом в его плечо, потянет носом запах, знакомый, родной, почти такой же, что и его, действующий успокаивающе.       Он дурак. Как мог подумать такое? Неужели, будь это правдой, Хаджиме последовал за ним на другой край мира, как сделал когда-то? Неужели, он делил бы с ним маленькую квартирку на двоих в стареньком комплексе? Неужели, он стоял бы вот так, прижимая его, дурака, к себе? Неужели, он бы делал так?.. Губы Ойкавы растянулись в улыбке — и правда дурной он какой-то, раз поцелуй нафантазированного им Иваизуми так легко успокоил и смог привести в чувства.       Теперь Тоору намеревался заполучить настоящий, чего бы это ему ни стоило.       Свет в окнах не горел. Нужное Ойкава нашёл без особого труда, вперившись немигающим взглядом, словно намеревался вызвать Иваизуми на рандеву лишь силой мысли. Кое-где по соседству ехидно-издевательски подмигивали праздничные гирлянды, красными и зелёными огоньками разгоняя сонную мглу, будто тёплым одеялом окутавшую их старенький комплекс.       Ойкава ненавидел этот дом. Первые двадцать минут.       Неказистый, с парочкой склочных соседей снизу, кучей детей на площадке прямо под окнами, маленькими комнатами, с подтекающим душем и ужасающе крошечной ванной. Но здесь не задавали вопросов и было недорого — на первое время подойдёт. Да и Ива-чан выглядел довольным, нежно целуя его в шею и шепча, что они, после стольких скитаний и разлук, дома. А если доволен он, то и Ойкаве нужно немного. И незаметно «первое время» растянулось на несколько лет. Драгоценными стали тесные комнатки, где спать лишь в обнимку, дорогой сердцу небольшая кухня, на которой готовить вдвоём, шуча, танцуя и украдкой целуясь, одно удовольствие. И даже площадка, скучающая по ночам без детворы, стала идеальной для долгих разговоров под приглядывающими за ними неспящими звёздами.       Ойкава любил этот дом. И прямо сейчас чертовски боялся войти внутрь.       Он обошёл кругом дважды, поднялся было на лестницу, добрался до второго этажа, спустился, снова отошёл, в голове без конца составляя и разрушая план действий. Похоже, прежде чем идти, придётся для начала подумать. Тупо долбить в дверь — только гнев соседей на себя навлечёшь, время-то!.. Звонить… Ойкава взглянул на почти разряженный телефон — только сообщение от Маки с обещанием надрать ему зад при следующей встрече, несколько поздравлений. И ничего от Иваизуми. Может, всё ещё спит?.. Что делать теперь? Подождать? Или подняться, попробовать отпереть дверь, вдруг он передумал и заперся изнутри на ключ?       — Чёрт, ничего не понимаю, — заскрежетал зубами Ойкава, пряча озябшие руки в карманы. Носком ботинка он пнул камешек, с цокотом прокатившийся по пустой детской площадке.       Сокрушённо вздохнув, он направился прямиком к качелям, под сонный звон цепей умещая свой зад на узком сидении. Колени сразу взлетели вверх, почему-то насмешив — не его размерчик.       Они с Ива-чаном в юности любили такие места. Бывает, топают со школы, за спиной спортивная сумка, тело всё ещё горит после тренировки, мышцы приятно ноют, прохладный ветерок ерошит волосы, уносит в неизвестность их смех и шутливые переругивания. Домой идти не хочется. Расставаться не хочется. И в тот самый момент на глаза попадаются как раз такие же качели — лучший друг любого ребёнка, подростка и грустного, одинокого взрослого, как оказывается. Слова не нужны, и они подолгу молчат. Чуть слышно поскрипывают цепи, лишь изредка их взгляды встречаются, сплетаются, расходясь снова. В тишине рождается понимание, поддержка, клубок мыслей распутывается и становится легко, спокойно от того, что нужный человек рядом. От того, что понимает и чувствует, возможно, что и ты. Портит всё он, Ойкава, как обычно выпаливая какую-нибудь глупость, например, про ментальную связь и обмен мыслями, вдруг начиная гадать о чём именно думает Ива-чан, непременно его смеша. Он любит его смешить. Любит его улыбку. Любит подмечать тёплые искорки в глазах. Любит, когда они смотрят на него. И надеется, что Хаджиме всегда видит то же, что и он в такие моменты.       С негромким хлопком двери лопнул хрупкий пузырь воспоминаний, заставляя Ойкаву поднять голову на звук. Кто-то вышел из их дома, спускается, кажется, со второго этажа? Или с третьего? У соседки снизу голосистый терьер, кусачая зараза, может, запросился погулять? И это в пятом-то часу утра? Да уж, собачникам не позавидуешь. Ойкава сочувственно цокнул, покачал головой, сощуривая глаза, чтобы разглядеть кто спустится с лестницы. Света стоящего поодаль фонаря недоставало, да и какая ему разница, кто там выперся в ночь, его сейчас больше заботила возможность войти в дом, чем те, кто его покидал. Да и холодно было. От пластика качели занемела задница, пальцы плохо слушались, а куртка вместо того, чтобы тепло удерживать и отдавать, варварски его похищала. Ещё хотя бы полчаса, и он превратится в сосульку, и родившийся в голове нехитрый план с ожиданием рассвета исполнять придётся уже свежемороженой версии Ойкавы-сана. Наверное, всё же придётся идти. Придётся будить Хаджиме, жалобно скрестись под дверью и проситься в тепло. Может, кстати, подействует, как только он увидит его руки-крюки, всё больше походящие на когтистую лапу снежной гарпии.       Одобрив было новый план утвердительным кивком, Ойкава поднялся на ноги, бросил взгляд на дом, тут же обомлев. От лестниц ковыляла вовсе не пожилая соседка с собачкой подмышкой, а закутанный Иваизуми и вид у него был недобрый.       — И… Ива-чан! Какого чёрта!?       От неожиданности и холода даже слова в горле превратились в ледяные колючки, неприятным спазмом схватив горло. Ойкава закашлялся, болезненно сморщившись.       — Это я у тебя должен спросить, дурилка! — подходя всё ближе, прохрипел Иваизуми. Голос у него был сиплый, болезненный, слова давались с трудом. — Какого чёрта ты ошиваешься под окнами, если я послал тебя к Ханамаки и Матсукаве? Какого чёрта они позволили тебе…       Иваизуми закашлялся, согнувшись пополам. Плед, в который он замотался, видимо, не найдя в себе сил разбираться с курткой, свитерами и прочей тёплой одеждой, сполз с плеча. Ойкава рванул к нему.       — Быстро в дом, ну же! Додумался, тоже мне! Как тебе вообще в голову пришло выйти на улицу больным, телефон же есть, телефон. Мог набрать меня, раз уж встал и увидел… Кстати, почему ты не спишь? Как себя чувствуешь? Ива-чан, ты в порядке?.. Знаешь, я так волновался…       Ойкава тараторил без умолку, всё туже затягивая уголки пледа, намертво запелёнывая Иваизуми, так что тот рукой не мог пошевелить.       — Тоору, — с трудом просипел он, перебивая поток слов. — Домой пошли. И перестань трепаться, голова от твоей трескотни разболелась…       Ойкава мигом прикусил язык, послушно затыкаясь. Лицо ощутимо потеплело. Ну он и болван, больного человека держит на улице, сыплет вопросами, когда надо бы его отправить в постель.       — Конечно. Иди скорее, я сейчас.       Он развернул Иваизуми, мягко подпихнув в спину, пристально следя, чтобы он не останавливался ни на миг. Ойкава быстро облизнул губы, обернулся, задумчиво уставившись в одну точку. Было ещё кое-что, что он собирался сделать.       На третий этаж Ойкава вбежал в одно мгновение, у нужной двери замерев как вкопанный. Несколько мучительно долгих секунд он не решался дёрнуть ручку двери, боялся, что та снова не поддастся, а замок окажется наглухо заперт. Лишь мысль о том, что Иваизуми сам пришёл за ним, что он позвал и сейчас ждёт, придала сил, и Ойкава с немалым облегчением услышал щелчок замка и едва различимый скрип петель, открывая дверь и мгновенно просачиваясь внутрь.       В квартире стояла густая темень с непривычным для их дома запахом лекарств. Ойкава быстро скинул куртку, ботинки, бросая всё как есть в генкане, с собой прихватывая только одну вещь. Быстрым шагом пересекая коридор и минуя кухню, он зашёл в пустующую маленькую гостиную, бросив быстрый взгляд на распахнутую дверь спальни — кровать разворошена, но Иваизуми в ней нет. Рискнув сунуться внутрь, он заметил Хаджиме всё так же укутанного в плед и молча топтавшегося у окна.       — Ты… — Ойкава откашлялся, заходя в спальню и освобождая руки. — Ты почему не в постели?       Иваизуми обернулся, взглянув на него. Выглядел он измождённо и сердито. Будь у Ивы-чана хвост, тот бы наверняка яростно мотался из стороны в сторону, выдавая его нешуточное негодование. Ойкава, боясь напороться на очередное осуждение, решил действовать наверняка и заговорил первым.       — Прежде, чем ты начнёшь ругаться, должен сказать, что когда ты выгнал меня из дома, — на этих словах голос у него болезненно надломился, — я поступил именно так, как ты и хотел: отправился к Маки и Маттсуну. Я просидел у них до полуночи, отпускать они меня и не собирались. Я сам сбежал. Ну не мог я сидеть в гостях, праздновать и веселиться, пока ты тут валяешься с температурой в одиночестве. Неправильно это, Ива-чан!.. Я… Всё это время шёл к тебе пешком. Не подумай только, я не хвастаюсь и не горжусь этим, просто… — Ойкава замялся, с трудом сглотнул; в тепле его тело стало согреваться и теперь конечности неприятно покалывало. — Просто хочу сказать, что даже если бы пришлось, ползти к тебе — не знаю, почему именно ползти, — я бы полз. Содрал бы в кровь все локти и колени, но продолжал бы идти к тебе. Потому что нельзя так. Нельзя так, Ива-чан! Какими бы благими у тебя помыслы ни были, как бы ты ни пытался оттолкнуть меня, а я всё равно буду возвращаться, даже во вред себе. Какая мы после этого пара, если будем бросать друг друга чуть что?.. Да и не случится ничего, нагнал страха попусту. Не твои ли слова, что дураки не болеют?       Ойкава надулся, пристально уставившись на Иваизуми. Он всё молчал, цепко смотрел на него, привыкший к темноте быстрее него, видел наверняка больше. Наверное, и его смущение различил — ловко прикрыть горечь главного вопроса не удалось даже глупой ошибкой. Какая из них пара, если чуть что они врозь?.. Перестать думать об этом почему-то Ойкава не мог. Ни сейчас, ни тогда, в юности этот вопрос всплывал в голове после дурацких размолвок, ни, пожалуй, не перестанет нет-нет вспоминать и в будущем, так уж устроен.       — Да уж. И правда дурак, — тяжело вздохнул Иваизуми, подходя ближе. — Распутай меня. Ты перестарался. Сам не могу, сил не хватает.       Ойкава закивал, бормоча извинения, и быстро начал разбираться с пледом, который закрутил так туго, что и здоровому человеку без помощи не выпутаться, куда там ослабленному Хаджиме. Когда с плюшевым коконом было покончено, Ойкава помог Иваизуми забраться в кровать, бережно укрыл его, подтыкая одеяло со всех сторон. Он придвинул стул, сел рядом, будто школьник на уроке, вытянувшись по струнке — ожидал экзекуции. Иваизуми совершенно точно не спал, безразлично смотрел в потолок, словно собирался с мыслями. Наконец он открыл рот, но лишь в очередной раз издал вздох — усталый, будто бы обречённый. Ойкава завозился на стуле, не решаясь заговорить первым.       — Ты поразительно упрямый, — вдруг тихо заговорил Хаджиме, и Ойкава ни без лёгкого трепета в груди заметил тень улыбки на его губах, настоящей, не вымученной. — Я люблю в тебе это, но иногда это доходит до крайностей, Ойкава. Я же хотел как лучше, чтобы ты держался от меня подальше, не заразился…       — А что, если я не против? — с вызовом бросил Ойкава, прикусывая язык. Это было лишним.       — Тогда ты точно дурак. Кто вообще захочет болеть? Особенно в праздники.       — А кто захочет в эти самые праздники веселиться с друзьями, когда его любимый человек один, в пустой квартире, беспомощный и с таким страшным хрипучим голосом? — парировал Ойкава, раздражённо хмыкая и показывая язык. — Если ты считал, что я спокойно такое проглочу, то ты или плохо меня знаешь или сам дурак.       Иваизуми будто бы поперхнулся и закашлялся. Ребячески обидная речь Ойкавы его рассмешила. Он привстал на локтях, благодарно кивнул, когда подушка под его спиной встала круче, удобнее.       — Твоя правда. Знал же, что так и будет… Прости, зря я так с тобой, — не скрывая разочарования, ответил он. — Мне жаль. Очень. Прости, Тоору, что прогнал.       Невесёлый выходил разговор. Вина тяжким грузом навалилась на Иваизуми, совсем он погрустнел, и Ойкава даже ощутил укол совести, дескать, как он мог, скотина такая, взять не послушаться, рвануть через весь город по ночи домой, чтобы позаботиться о Хаджиме, и этим же его так страшно расстроить. Тоору нерешительно коснулся руки Иваизуми, тут же одёрнув — с улицы руки так и не согрелись.       — Ничего, — мягко произнёс он, похлопав по одеялу, рядом с ладонью Иваизуми, раз уж трогать нельзя. — Ничего страшного, Ива-чан. Ты хотел как лучше, я понимаю. Но без тебя мне никакого Рождества и даром не надо, провались оно, если рядом нет тебя. Понимаешь?       Иваизуми долго смотрел на него, наконец, кивнув. В подёрнутых сонливостью глазах Хаджиме Ойкава смог различить тепло и благодарность, хорошо ему знакомые. Вздох облегчения вырвался сам по себе. Конфликт, вроде как, был исчерпан.       — Хорошо, — проскрежетал Иваизуми, тоже вздыхая. Разговор внезапно перестал клеиться, и оба, таращась друг на друга, спешно искали новую тему, очень кстати царапнувшую иголочками по стене и завалившуюся на бок. Иваизуми удивлённо выгнул брови, среагировав на странный звук. — Что это? Ты что-то принёс?       Ойкава нервно рассмеялся и неловко потёр кончик носа.       — Ну… Да. Пройти мимо не смог. Сейчас покажу.       Он поднялся на ноги, поднял с пола свою добычу и снова вернулся, усаживаясь на стул, демонстрируя во всей красе пушистую кроху-ёлку, ту самую, встретившуюся ему по дороге.       — Где ты взял её в такое время? — улыбнулся Иваизуми, дотрагиваясь до иголочек и тут же одёргивая пальцы — хвоя из-за объёма хоть и казалась пушистой, но кололась исправно, как подобает любой порядочной ёлке.       Ойкава замялся. Не говорить же, что вёл задушевные беседы с деревом.       — Удочерил, считай, — смешливо фыркнул он. Только теперь он понял, как выглядел всё это время, несясь по улицам с ёлкой-коротышом под мышкой, благо свидетелей у этого забега почти не было, иначе бы все газетные полосы на утро пестрили его физиономией. — Пока добирался до дома, наткнулся на неё. Рядом никого не было, а её просто оставили на холоде, ну я и не удержался, жалко стало…       Ойкава выразительно подёргал иголки, старательно пряча взгляд. Иваизуми беззвучно прыснул, с нежностью взглянув на Тоору.       — Родственную душу почуял, значит? — догадался он, сползая на подушке пониже. Иваизуми начало клонить в сон и отказывать себе в этом он не собирался, даже несмотря на то, что рядом был Ойкава.       — Что-то вроде того. — Ёлка отправилась на пол, надёжно встав у прикроватной тумбочки, с ней Ойкава позже разберётся, удобно устроит, а то и нарядит — Рождество, как-никак. — Хочешь чего-нибудь? Воды? Молока? Дать лекарство? Могу сварить тебе бульон. Я сам потом отмою кухню, честное слово.       Иваизуми, уже засыпающий, выдавил смешок, коротко качнув головой. Он нашёл ладонь Тоору, лежащую на постели, сжал его пальцы, с удовольствием притягивая с своим горячим щекам его холодную пятерню.       — Вот так хорошо. Не нужно ничего, не тревожься, — протянул он, бормоча практически бессвязно. — Посплю немного, а ты пока…       Что именно ему стоило сделать, Ойкава так и не узнал — Иваизуми отключился, безмятежно засопев в подушку. Егу руку он так и продолжал держать на своей щеке, наслаждаясь ускользающей прохладой.       — Вот так, — повторил Ойкава, отнимая ладонь. Он заботливо поправил одеяло на плечах Иваизуми, наклонился, долго раздумывая, стоит ли и, наконец, коснулся губами лба Хаджиме. — Поправляйся, Ива-чан. Набирайся сил и ни о чём не тревожься. А я буду рядом. Всегда буду рядом, что бы ни случилось.