Natsukashi

      — И ты представляешь, он просто взял и разорвал наши отношения!       — Сочувствую, — сухо пробормотал Тсукишима, механически подливая ещё вина в бокал Коганегавы. Тот шумно высморкался, разом уничтожив предложенный напиток и вновь залился слезами.       Тсукишима брезгливо поморщился — вот же чёртов эмоциональный идиот, бесит!.. Как вообще вышло, что в его доме образовался смерч, сметающий на своём пути бумажные платочки, стратегические запасы мороженного и подарочного алкоголя, с эпицентром в виде хнычущего у него на плече Когане — он не знал, да и знать не хотел, успев проклясть самого себя раза три как минимум за то, что всё-таки открыл дверь, когда в неё жалобно поскреблись. Тсукишима вздохнул, глянул на часы — поздно уже, а этот великовозрастный дурень с разбитым сердцем всё ревёт и ревёт. А часики-то тикают… Но, наверное, неправильно будет его выгонять?.. Клятая его сердечность, будь она неладна, жил бы себе и жил без этого прекрасно, но нет. «Сострадание близким — важный аспект жизни приличного молодого человека!» — учил в своё время незыблемый и вечный Сугавара-сан, а он, Тсукишима, по глупости прислушивался, найдя в лице семпая авторитет. Вот сейчас очень хотелось быть неприличным, но куда уж там…       Тсукишима снял очки, с силой потёр лицо, надеясь избавиться от маски недовольства — Когане и без того впечатлений достаточно, достал ещё одну коробку с салфетками, любезно предлагая её хлюпающему носом приятелю. Тот тихо ухнул в знак благодарности, что-то пробубнил о том, что в их доме были такие же, и снова затрясся, снедаемый безутешным горем.       Тсукишима коротко откашлялся.       — И всё же, я не понимаю, чего ты от меня хочешь.       Когане растерянно моргнул.       — Ну как же? — шмыгнул он, скручивая салфетку в жгутик. — Понимания. Ты ведь такой же, разве нет?       Тсукишима сморщился так, будто пяткой напоролся на забытый малолетним племянником на полу кусочек «Лего». Дьявол, ну вот опять это всплыло! Он уже не единожды успел пожалеть, что однажды имел неосторожность выдать этому чуду свой секрет — постыдные, разбившие в своё время ему сердце односторонние чувства к одному человеку. В тот момент он проявил слабость, не то, что минутную — секундную, а расплачивался до сих пор. Но стоило отдать должное: Коганегава не проболтался, даже темы не заводил, только иногда понимающей пялился, качал головой и делал вид, словно они двое в одном братстве. И только теперь выяснилось, что братство это отвергнутых.       — Я, может, и понимаю тебя, — как можно спокойнее, стараясь держать себя в руках, ответил Тсукишима. — Но ведь это не значит, что ты должен заявляться ко мне, жаловаться и рыдать.       Глаза Коганегавы снова увлажнились, Тсукишима сдавленно охнул, мысленно обругав себя последними словами — чёрт, а он ведь только угомонился.       — Прости, но мне просто не к кому было пойти, — печально выдохнул Коганегава, опуская голову. Честно говоря, видеть его в таком состоянии было больно практически физически, даже странно, с учётом того, что они не очень-то и ладили. — Капитана не было дома. Я думал даже о Футакучи-семпае и Аоне-семпае, но им не до меня. А Кьётани, как только увидел меня, сразу выгнал… Ты… Ты так не сделаешь?       Тсукишима посмотрел на зарёванное лицо Коганегавы, потом на початую бутылку вина, тяжело вздохнул и, недолго думая, потянулся за пустой кружкой, стоявшей на тумбочке — похоже, на трезвую голову тут не разобраться. И было жаль Когане. Тсукишима как никто другой знал, что это такое — чувства, на которые нет ответа, которые бестолку холить и лелеять, всё равно они кроме боли ничего не принесут.       — Не сделаю, — твёрдо заверил он, делая первый глоток кислой жижи. Чёрт, тот кто ему это подарил, вообще не разбирается в подобных штуках!.. Хотя и он сам, справедливости ради, не особо разбирается, но не переносить же их разговор в бар — и без того жутко неловко. — Расскажи толком, что у вас там случилось.       Он отхлебнул ещё, откинулся на край кровати, выдыхая чуточку свободнее, чем до этого. Тепло вина грело изнутри, а снаружи обдало жаром Коганегавы, обрадовавшегося так яро, что страшно становилось — как бы обниматься в благодарность не полез. Он может. К счастью, обошлось без телесного контакта, и Когане быстро затараторил:       — Когда Тсутому пригласили в команду, он согласился без раздумья и уехал почти сразу же. Мы долго думали, обсуждали как поступить, но решили, что нужно попробовать поддерживать отношения на расстоянии. И поначалу всё даже было хорошо: мы созванивались, иногда встречались, ходили гулять, — Коганегава попытался улыбнуться, но губы задрожали, изогнувшись дугой. Он снова шмыгнул, утёр ладонью нос, подал бокал, прося ещё выпивки. Тсукишима любезно подлил, заинтересованно вслушиваясь — он выслушал это дважды, в первый раз сразу же, как только в щель между дверью и косяком просочилась хлюпающая жижа, повисшая у него на шее, но только сейчас стал понимать, что происходило. — Со временем всё на нет стало сходить. Тсутому не отвечал на звонки, стал отказываться встретиться, говорил, что очень занят, а ещё… Он постоянно рассказывал мне про этого «Кирью-сана», так радовался, что играет с сильнейшим бывшим игроком школьной лиги… — Коганегава опустил голову, ногтем поддел край бокала, звонко дзынькнувшего. — Они теперь встречаются. Тсутому не говорил, но наверняка это он. Взрослый, сильный, профессиональный игрок. Гораздо лучше, чем я. И он рядом.       Тсукишима мрачно смотрел в пол перед собой. Не то вино говорило в нём, не то жажда справедливости, но как же хотелось дать этому Гошики по морде вот прямо сейчас! Жаль, что паршивец за тридевять земель… Ну, или не жаль — в таком состоянии требовать сатисфакции опасно для здоровья всех участников, запланированных и нет.       Коганегава молчал. Больше не плакал, маленькими глотками глушил вино, пьянея с каждым новым. Тсукишима нахмурился. И вот что сейчас сказать? «Понимания» он хотел, да? Говорил, что «такой же»? Да какое там, ситуации вообще не похожи.       — Лучше, хуже — откуда знать тебе, — буркнул Тсукишима, выдыхая. Когане поднял голову, взглянув на него. — Нечего вешать ярлыки, толком не разобравшись. А Гошики этот твой… А, ладно, забей       — Что? — удивлённо заморгал Коганегава, подползая ближе, как ледокол айсберги, раскидывая в стороны завалы смятых платочков, своими коленками утыкаясь в колени Тсукишимы. — Что ты хотел сказать про Тсутому?       Тсукишима раскраснелся, отвернулся в сторону. Терпеть этот требовательный взгляд не было никаких сил, он внутри всё с ног на голову переворачивал — странное чувство, горячее. Он быстро облизнулся, тихо пробубнив:       — Что он идиот, раз поступил так с тобой и пренебрёг твоими чувствами. Видимо, вы по-разному воспринимали ваши отношения, так что нечего говорить о том, что кто-то лучше тебя.       Коганегава ошарашено таращился и, к удивлению Тсукишимы, уверенного в том, что сейчас на него полетят с кулаками, драться явно не собирался — наоборот, улыбался расслабленно и спокойно, словно с плеч упал огромный груз вины, тяготивший долгое время. Похоже, «понимания» он всё-таки дождался.       — Спасибо, — шепнул, наконец, Коганегава. Тсукишима просто пожал плечами, дескать, не за что, правда есть правда, что теперь. Остатки вина он поделил между ними, пустую бутылку случайно загнав под кровать — оказывается, нужно ему было совсем немного, чтобы начать терять концентрацию в даже таких простых движениях. Когане пристально смотрел на него, заметно нервничал, мялся, будто хотел что-то спросить. Наконец, он рискнул и быстро выпалил: — А у вас как было с тем парнем? Ты говорил кто это, но я не помню, вроде бы…       Тсукишима поморщился, жестом велев ему замолчать. Понятно, терапия была групповой.       — Не утруждай себя, не вспоминай, — глухо сглатывая, попросил он. — Всё равно главное не это.       Коганегава понятливо покивал, придвинулся ближе, обратившись в слух — так просто не отстанет, вот гадство!.. Тсукишима тяжело вздохнул, рассеянно потёр макушку. Что ж, лучшего времени на то, чтобы поделиться наболевшим, и не придумаешь, да только вот вскрывать и без того плохо зарубцевавшуюся рану мазохизм чистой воды. Хотя, может, это и сможет помочь — вон, Когане вроде бы стало лучше, даже сморкаться перестал, слегка повеселел или это кажется.       Тсукишима недовольно ругнулся себе под нос и решил — была не была.       — Мы не встречались даже. Вообще практически не коммуницировали вне площадки. Он больше меня бесил, чем нравился.       Когане тихо хихикнул, Тсукишиме этот звук показался приятным — радостно всё же, что он снова прежний.       — Почему?       — Слишком безалаберный, энергичный, наглый, своевольный, — перечислял на выдохе Тсукишима, стараясь не моргать — закрой он глаза сейчас, представит его, и самолично ступит на новый виток этих клятых несостоявшихся отношений с призраком. — Слишком активный и дружелюбный — настолько жизнерадостные люди пугают, если честно… — Когане виновато поёрзал, забегав глазами по комнате; Тсукишима криво усмехнулся. — Но… Он привлекал моё внимание. Всегда. Такой яркий — его свет слепил, выжигал всё внутри, уничтожал все мои тщательно возводимые стены, моральные установки, вообще всё. А после себя оставлял лишь пепел. Я… — Тсукишима замялся. Он много думал об этом, но ответа так и не нашёл за все эти годы. — Я не уверен, что эта была любовь. Скорее какая-то дурацкая одержимость, желание, чтобы он раз за разом разрушал во мне всё, пробирался в самое сердце и просто наводил там — пуф, бам, бац!       Тсукишима кисло улыбнулся, всё же прикрывая глаза. Яркий. Шумный. Недостижимый.       Когане сидел молча, не вмешивался, только когда пауза затянулась, а спазм боли стянул лицо Тсукишимы, он быстро коснулся его руки, бережно перехватывая его пальцы своими. Вспомнил он или нет, было всё равно — откровений уже достаточно, чтобы Тсукишима при случае похоронил себя заживо, если кто узнает о его странных чувствах.       — И что потом? — Когане сжал его пальцы. — Вы сейчас не видитесь?       Тсукишима открыл глаза, коротко качнул головой.       — Нет. Он уехал, решил всё сам. Выбора у меня не было вообще, в отличие от вас с Гошики.       — Но это всё равно было важно для тебя? — не отставал Коганегава, продолжая ковыряться в чужой кровоточащей ране.       — Разумеется.       — И как ты справился?       Теперь интерес стал практичным. Тсукишима даже обрадовался, что этот беспардонный парень вдруг проявил тактичность, пусть по-своему, но всё же благоразумно не стал углубляться, выспрашивать имён и лезть дальше, хотя мог и как правило так и делал.       — Учёба помогла, — фыркнул Тсукишима, коленкой пихнув задумавшегося Коганегаву. Тот сразу нахмурился, повертел головой, мигом выдавая свои мысли. Когане надулся. Он, конечно, не двоечник совсем уж, но учился со скрипом, лишь чудом ещё не вылетел из колледжа. — Не для тебя вариант, правда же? Тогда волейбол. Что угодно, любое дело подойдёт, главное, чтобы ты отвлёкся. И ещё кое-что… Разорви все связи с Гошики, — строго сказал Тсукишима. — Незачем тешить себя глупыми надеждами.       Коганегава коротко кивнул.       Выглядел он побито, очень устало и пьяно — покачивался, расфокусировано смотрел по сторонам, часто-часто моргал, незаметно сгоняя позорные слёзы.       — Спасибо, Тсукки, — шепнул он жалостливо. — Ты настоящий друг. Выслушал, поддержал, дал совет — я это никогда не забуду, правда! Так благодарен тебе!..       Он полез обниматься. Это был уже далеко не первый раз, но теперь слишком крепкое объятие, жаркое, немного влажное от пролитых слёз и вина, казалось волнительнее обычного. Тсукишима осторожно отцепил его руки от своей шеи. Коганегава растерянно огляделся и вдруг засобирался, а моральная дилемма пяткой придавила горло Тсукишимы — позволить этому пьяному чудовищу остаться или дать уйти?.. Проводить его домой — но это пять кварталов! — или постелить на полу и оградить себя от беспокойного верчения с боку на бок?.. Проклятье! Он пожалеет ещё, но не хотелось, чтобы Когане пострадал по его, пусть косвенной, но всё-таки вине.       — Далеко собрался? — Когане обернулся, по-щенячьи уставившись на Тсукишиму — метафорический хвостик завертелся пропеллером. Этот пройдоха уже знал, что ему позволят остаться. — Ты ночуешь здесь. Постелю тебе на полу… И не зови меня «Тсукки», ясно тебе?..       — Тсу-у-укки! Спасибо, спасибо большое!       Ну и как с этим бороться?..

***

      Второй раунд проклятой терапии застал головной болью и тихим шмыганьем в уголок подушки.       Тсукишима поднялся с трудом, подслеповато щурясь, попытался в темноте разглядеть чудную причёску Когане, уткнувшегося в предложенный ему на ночь футон. Тсукишима наощупь нашарил очки, присмотрелся, раздумывая о том нужна ли его помощь.       Раз уж Коганегава решил остаться, они прикончили ещё бутылку вина, проведя вечер за неторопливыми разговорами — Тсукишима даже удивился, что его энергичный сокомандник вообще способен на подобное, вот уж чудеса. По местам тоже разлеглись мирно и тихо, единодушно решив, что разобрались со всеми своими проблемами, и в новый день они вступят с лёгким сердцем, чистой душой и небольшим похмельем. Однако, нет — не разобрались. И никакой тебе лёгкость, зато похмелье тут как тут, кто бы сомневался…       Тсукишима, устав бороться со своими мыслями и долбаными принципами, присущими порядочному человеку («Да не хочу я, Сугавара-сан, не хочу!»), всё-таки сдался. Он откинул одеяло, сперва сел, а потом и сполз с кровати, коленями бухнувшись на край гостевого футона. Коганегава сжался в комок: видимо, сидел на коленях, лицом уткнулся в подушку, накрылся одеялом, будто надеялся, что оно сможет заглушить все звуки. Тсукишима медлил, никак не мог решиться и окликнуть, дотронуться до него, но с каждой секундой глухие рыдания, чужая боль, будто отзвук маленького дьявольского камертона, находил повтор в его сердце. Он понимал его как никто другой, действительно сочувствовал и хотел помочь.       — Когане? — тихо позвал Тсукишима, кончиками пальцев дотрагиваясь до его плеча, выглядывавшего из-за края одеяла. — Ну что ты? Совсем плохо?       Коганегава тихо всхлипнул, зашевелился, поднял голову и уселся на колени, сбрасывая с себя одеяло. По его лицу текли слёзы, градинами, как у маленьких детей. Тсукишима больно закусил губы, в груди неприятно заныло. Тсукишима пододвинулся ближе, рациональное запихивая куда подальше. Дрожащими пальцами он осторожно смахнул слезинки, ладони уложил на щёки Когане, влажные, горячие. Это отрезвляло, хотя Коганегаву всё ещё крупно трясло, дыхание так и осталось частым, а кожа горела и плавилась под пальцами Тсукишимы.       Очки, сдёрнутые с переносицы, упали на сбитый футон Коганегавы, и друг к другу они потянулись одновременно, даже не дав зародиться спору и обвинениям в том, кто первый это начал. Всхлипов больше не было слышно, слёзы иссякли; шорох сбитых подушечек пальцев по покрытой мурашками коже был оглушающим в густой влажной тишине комнаты. Тсукишима отодвинулся первым, искренне радуясь, что в темноте не видно его пылающего лица, а чёртовы очки на полу — реакция на поцелуй на плывущей кляксе чужого лица не доступна и ему. Так не страшно, и не настолько стыдно. Но похоже, это всё-таки сработало. Коганегава успокоился. Отвлёкся.       Молчание затягивалось, неловкость росла быстро, вдруг прервавшись тихим хныканьем.       — Прости. Прости меня, Тсукки, — Когане подался вперёд, горячим лбом прижался ко лбу судорожно дышащего Тсукишимы. Он, наконец, проснулся. И протрезвел окончательно, начав соображать, что именно натворил, они оба. Коганегава заёрзал, отодвинулся, попытался встать, но потерпел сокрушительное поражение в битве с собственными не слушающимися конечностями. — Мне нужно… Нужно уйти, я сейчас… Пока всё опять не испортил.       Тсукишима вздрогнул, встрепенулся. «Опять не испортил?» — чего это он. Когане, не сумев разобраться с прямохождением, пополз в сторону двери, но особо далеко удрать не смог — Тсукишима робко прихватил пальцами край его футболки, потянув на себя.       Чёртова неловкость и стыд никуда не делись. Вопящие об опасности сирены внутри него, продолжали надрываться. Тсукишима решил их игнорировать, хотя бы сейчас.       — Ночь на дворе, — шепнул он, уверенный, что возящийся и шумно пыхтящий Когане, его всё равно услышит. — Останься.       Коганегава обернулся.       — Точно? — Тсукишима коротко кивнул. — И ты не злишься?       Тсукишима усмехнулся. Конечно, он злился. На себя, иначе какого чёрта вообще полез целоваться к человеку, к которому не испытывает ни малейшей симпатии. Ведь не испытывает, да?.. Чёрт, теперь ещё и об этом думать!       — Нет. Да и это не мне стоит злиться, а тебе — не нужно было мне…       Коганегава быстро подобрался ближе, сел на колени, и точно, как и он ранее, дотронулся до щеки Тсукишимы. Теперь его глаза были видны достаточно хорошо, чтобы пожалеть об этом.       — Ничего, это ничего, — тихо шепнул Коганегава, с трудом сглатывая стоящий в горле ком. — Ты же чувствуешь, что и я, да? Мне плохо, Тсукки. Я скучаю, мне чертовски одиноко. Я не понимаю, почему он так со мной — они с нами. Ты же тоже это чувствуешь, разве нет?       Тсукишима с силой кусал дрожащие губы. Чёртов Коганегава! Всё же полез туда, куда не просили, прошёлся по больному, пусть и делал это не со зла. Да, он чувствует то же — свою беспомощность, зависимость от того, кому вообще по барабану, кто даже не догадывается о происходящем. Да, ему тоже больно. Одиноко. Признаться в этом тяжело, не тому, кто всю свою сознательную жизнь бежал от любого рода отношений и связей, но человеку всё же нужен человек. Тот самый. Особенный. Как глупо и стыдно. Как жалко.       — Какая теперь разница? — сухо выдавил Тсукишима. — Бессмысленно гадать и спрашивать себя, почему так получилось. Назад всё не вернёшь. Надежды нет. Нужно…       — Отвлечься? — Глаза Коганегавы странно заблестели, выдавая какие-то невиданные Тсукишимой ранее чувства. Намёк он раскусил сразу.       Это было заманчиво. Даже слишком, но не станет ли хуже? Ещё больше боли, чувства вины, сожаления — это действительно выход? Скорее шанс наделать глупостей.       Тсукишима тяжело вздохнул и всё же качнул головой.       — Нет, — коротко улыбнулся он. Коганегава едва заметно расстроился, но не стал ни настаивать, ни перебивать — он ждал установки, приказа к действию, которого ему сейчас очень не хватало. — Похоже, я дал тебе не лучший совет, извини, Когане. Я думаю, что нужно двигаться дальше. Давно пора.       Коганегава тихо охнул, понятливо покивал. Его рука соскользнула с щеки Тсукишимы, он осторожно отодвинулся, голову держал опущенной. Тсукишима рассеянно потёр лоб, снова чувствуя приступ жара и неловкости.       — Ложись, ладно? Уже поздно.       Просить дважды не пришлось, и они разошлись по своим местам, старательно делая вид, что не было смущающего разговора и неординарных ситуаций, о которых лучше не распространяться вообще никому из ныне живущих. Оставалось только надеяться, что утром Когане не станет вспоминать в красках лучшие моменты вечера, и они просто останутся каждый при своём — пойдут дальше.       — Тсукки?       — Что?       Тсукишима обернулся, взглянув на сидящего на футоне Когане. Тот взволнованно пялился на него, пальцем ковырял одеяло, не решаясь что-то сказать.       — Можно поспать с тобой? — наконец, робко спросил он, смотря исподлобья. Было видно, что ни на что он особо-то не рассчитывает, но спросить всё же рискнул, побоявшись, что в одиночестве снова напорется на расставленные ловушки недосказанности в оконченных отношениях.       Тсукишима быстро окинул взглядом свою кровать, потом глянул на футон, вздохнул и, не особо раздумывая, пополз в сторону места на полу, не забыв стащить с кровати подушку. Чёрт с ним, гори всё оно.       — Не смей складывать на меня руки, — ворчливо приказал он, с удовольствием притираясь к плечу уже устроившегося Коганегавы. Было тепло, приятно. Ведь хуже не станет, правда?..       — Угу, не буду, — пообещал Когане, плотнее укрывая себя и его.       — И не зови меня «Тсукки», — прикрывая глаза, фыркнул Тсукишима. Может, это и есть то самое «дальше»?..       — Не буду, — заверил Коганегава, щекой прижимаясь к чужой макушке. — Спокойной ночи, Тсукки. Спасибо за всё.       — За такое не благодарят, — сквозь быстро навалившийся сон проворчал Тсукишима.       В эту ночь он и правда спал спокойно.