Natsukashi

      Скрип дворников по лобовому стеклу. Тугой гул дождя, барабанная дробь капель по крыше, влажный сырой холод под одеждой ― погода мерзкая. Под стать ситуации.       ― Скоро мы? ― нервно уточнил Куроо у новичка, вызвавшегося отвезти его на место.       Шорох ладоней по ткани пальто, лёгкий толчок острым углом пачки в подушечку пальца; Куроо убрал руку от кармана, пальцами забарабанил по приборной панели. Новичок виновато улыбнулся. Стрелка спидометра не дрогнула.       ― Ещё немного, ― проблеял он, робко втягивая голову в плечи. ― Тут буквально пара кварталов, сэр.       Куроо сухо кивнул, сквозь боковое стекло вглядевшись в серую хмарь пустынных улиц.       Дождь лил третьи сутки, обеспечив сверхурочной работой. Как по команде убийцы, воры и прочая уличная шваль вылезли из своих нор.       Лезвие у горла ― кровавая улыбка от уха до уха. Обнесённые до последней ложки дома ― ревущие дети, угашенные с горя с остекленевшими глазами взрослые. Шаг в сырую серую безвестность, попытка лететь ― тело подростка в траурном полиэтилене, расплющенное от удара, пропахшее дождём и слезами безутешной матери. За звоном капель о крыши домов поступь смерти слышится как никогда отчётливо, в белёсых пузырях луж различимы её следы, петляющие по взъерошенным, мокрым улицам.       Машина подпрыгнула на кочке, взвив сноп грязных брызг. Куроо инстинктивно отпрянул, тонко потянув носом, вязко сглатывая ― на воздух захотелось ещё сильнее. Новичок слева от него забормотал извинения, наконец, поддав газу.        «Ещё немного», ― пообещал себе Куроо, откидывая голову назад, прикрывая болящие глаза.       Скоро всё кончится. Какой-то месяц-другой, и он подаст в отставку. Сгребёт свои вещи, расплатится за квартиру, в охапку Кейджи и валить из этого проклятого места. Неважно куда. Главное ― подальше.       Он устал.       От прокуренного, саднящего и ноющего от каждого движения собственного тела. От серости улиц, от не просыхающей одежды, плесневелого запаха, следовавшего за ним всюду. От работы. От заляпанных кровью подошв его ботинок. От проклятий тех, на чью сторону правда встать не стремится. От отзвуков глухих выстрелов, преследующих его в кошмарах, заставляющих ночами вскакивать с постели и долго не находить себе места.       Устал от разлуки.       От чересчур редких встреч, от тоски в глазах любимого человека, от его «Я всё понимаю», набившего оскомину, полосующего ржавым ножом по тревожно сжимающемуся сердцу. Устал бояться. Не обезображенных трупов, не убийц, смыкающих ледяные пальцы на его шее, с ножом выскальзывающих из-за пазухи бархатной тьмы безлюдного переулка ― бояться, что однажды на фразу «Я дома» в ответ услышит ропот опустевшей квартиры.       Осталось немного. Скоро всё кончится, и у них всё будет как у людей.       Солнце по воскресеньям, блинчики в золотисто-медовых лужицах на завтрак, ленивая нега в объятиях друг друга, рука в руке во время прогулки ― беззаботная вечность на двоих. И никакого больше «Я всё понимаю», забитого болью, обидой и невыносимой тоской. Никакого страха. Осталось немного до того времени, как всё станет хорошо.       Лёгкую тень улыбки Куроо новичок списал на своё счёт ― гордо выпятил грудь, задрал нос и торжественно заявил, глуша машину у обочины:       ― Ну вот, я же говорил, что немного. Вон тот дом, сэр, ― блеск в глазах расползся сизой утренней дымкой, взгляд потускнел, ощетинился страхом. Шум дождя стал сильнее, заглушив робкое предложение подождать, пока он не закончит.       Куроо коротко качнул головой, быстрый взгляд бросая в нужную сторону. Ни тёплого пятна рыжего света, ни мерцающего луча фонаря ― место нежилое, гиблое. Под стать ситуации. На фоне окаменевшего призрака безмолвной двухэтажной постройки трепещет на косом ветре полицейская лента. Жёлтый ― цвет скорби. Чьей-то навсегда прерванной жизни. Цвет тяжёлой работы и бессонной ночи.       ― Спасибо, что подбросил, ― выдавил из себя дежурную улыбку Куроо, на новичка не обернувшись, на его лихое, радостное козыряние и сбитую с головы фуражку внимания не обратив.       Хлопок двери. Шипение шин, тонкий запах выхлопных газов, перемигивание красных огоньков стоп-огней в серой хмари. Блеснувший перламутр бензиновых луж, хлюпанье под ногами. Всепоглощающий шелест воды, дробный звон разлетающихся вдребезги капель о козырёк, треск туго натянутой ленты. Знакомый кисловатый запах. Сырость.       Куроо поднял воротник пальто, прячась от змеящихся лезвий ледяного дождя, хлестнувшего по лицу и шее. Он зашагал ко входу, не сразу разглядев трущегося у стены офицера. Зато его заметили сразу. Куроо раздражённо цокнул языком ― пальто уже успело вымокнуть. Хоть одна радость ― сейчас он войдёт в дом, там хотя бы не льёт. Он перескочил большую лужу, забрызгав брюки водой ― в ботинках неприятно хлюпнуло. В тёмном провале отсутствующей двери возникла фигура. Куроо узнал его издалека, приготовил отмазку. Яку быстро нёсся в его сторону, через ленту перескочив с удивительной ловкостью.       ― Что ты здесь делаешь? Ты должен быть в управлении, кто тебе вообще сказал про это дело?       Крик Яку разорвал в клочки шелест воды, заглушил собой всё и выдал тревогу, обуявшую его. Куроо нахмурился. Рука привычно хлопнула по карману, пальцы очертили оплывающий от воды квадрат пачки и коробка. Пальцы нервно выдали дробь.       ― Услышал доклад патрульного, решил заскочить, нельзя, что ли? Мне потом всё равно работать с этим, и лучше уж я сам всё увижу, чем буду рыться в ваших писульках, ― огрызнулся Куроо, шагая вперёд. Яку ухватил его за локоть. ― Да что? Что не так? Если ты не против, я бы хотел зайти под крышу, промок уже до нитки…       Хват ослаб, рука Яку плетью повисла по швам. Куроо раздражённо дёрнул плечами, одним махом проскочив под траурно-жёлтой лентой, резанувшей по ушам неприятным дребезжащим звуком.       Поток воды, льющийся на голову, наконец иссяк. Куроо с отвращением стянул с себя пальто, бросил мокрую тряпку на сложенные у входа чемоданы экспертной группы, расправил плечи, поёжившись от опутавшей его вуали зыбкого холода. Яку шагнул следом, с головы стянул фуражку, молчаливой тенью, шаг за шагом последовал вглубь тёмного коридора.       Мрак и зловоние ― это место необитаемо. Горы мусора, сбитые комки лежанок из старого тряпья. Отвороты комнат ― чёрные зевы чудовища, поглотившего ещё чью-то жизнь. Куроо не разбирал дороги, нёсся по мерцающим указателям, к тёмному сердцу дома, не рассматривал лица коллег, все как один, смотрящих на него пристально-странно. Жалостливо. Сочувствующе. В горле встал ком, шаги полетели быстрее, гулким эхо раздаваясь в людном коридоре.       Уже тогда, ещё не зная имени, не видя места преступления, не высматривая в остекленевших тускло-синих глазах призрак убийцы, Куроо понял, что произошло.       Сыро. Кислый запах плесени, чёрными пятнами затянувшей стены и потолок. Тусклый горчичный свет лампы, уродливо торчащей из стены. Журавли-треноги выключенных ламп экспертов, склонившие головы в дань памяти. Холодные брызги на стене и полу ― последний залп угасшей жизни. Разбитые очки с погнутой дужкой. Кроваво-золотой блик на сжатых и застывших в кулаке пальцах. Лицо ― бледная восковая маска, замершая в гримасе ужаса, боли, беспомощности. Смирения. Лоскуты разорванной одежды, медно-алые оплывшие кляксы на исполосованном теле.       Куроо крутит головой, безумно шепчет, смаргивает в сотый, тысячный раз ― наваждение остаётся на месте. Тело распластано у стены, укоризна в мёртвых глазах ядом вытравливает из Куроо сознание, здравый смысл, осколками разбитого от удара кафеля скрежещущий под ногами. Куроо не верит, боится ступить ближе, боится коснуться, боится признать, что это не сон.       Глухой голос Яку, безжалостно вырывает из кошмара, возвращает реальности, в которой Куроо остался совсем один.       ― Тебя не должно быть тут. Не должно.

***

      Сыро. Чавкает жирная грязь, пачкает ботинки, засасывает в податливую почву, мешает идти. Белые лепестки хризантем на раскисшей земле не к месту, тонут в коричневой жиже, пропадают из вида почти сразу.       Яку сварливо ругает про себя нерадивую продавщицу и раз за разом трясёт маленьким букетом, рассыпая ворох белоснежных лепестков себе под ноги.       Тихо. Без привычного шума дождя слишком непривычно, и гулкий вой ветра, хозяйничающего на кладбище, рыщущего среди надгробий голодным псом, кажется потусторонним, пугающим. Яку зябко ёжится и шагает вперёд, пробирается по тропинке, следуя за нетвёрдой ниточкой глубоко въевшихся в землю следов, подмерзающих на холодном ветру. Яку тяжело вздыхает, крепче сжимает измочаленный букет, издалека замечает его.       Он снова здесь, как и каждый день с момента похорон. От расследования, как только пришёл в себя, он отказался, и Яку долгое время не видел его, пока однажды не услышал от коллег, где можно найти Куроо.       Он осунулся, заметно постарел и словно бы выцвел. Тусклые безжизненные глаза, проблески седины в грязных мышастых волосах, посеревшее лицо без грамма краски. Жизни. В тот день дождь унёс двоих, Яку в этом уверен.       Его выдали шаги, чавкающие, хлюпающие ― Куроо повёл ухом, не взглянув на него. Он всё так же сидел на коленях, уместившись на крошечном островке мокрого серого камня, и не сводил взгляда с надписи, цифр, словно раз за разом высчитывал их разницу ― несправедливо малую, жестокую. Яку неловко подошёл ближе, не решившись подать голоса или заговорить. Ему неуютно, боязно потревожить безмолвный диалог, неловко завязать беседу и поздороваться с уже не Куроо ― другим, совершенно незнакомым и неузнаваемым человеком. Яку тихо шмыгнул носом, едва заметно подался вперёд, наклоняясь к могиле.       ― Красивые.       Его голос пронзил отравленной стрелой, чужой глубокой скорбью осел внутри, выхолаживая тепло, замораживая сердце. Яку коротко улыбнулся, неловко коснувшись хризантем, роняя на серый камень надгробия несколько лепестков, узорчатым кружевом расчертившим плиту.       ― Да, наверное. Я не так хорошо был знаком с ним, ― скрежетнул Яку в ответ, дрожащей рукой умещая цветы рядом с остальными, замёрзшими и завядшими. ― Не знал, понравились бы ему такие…       Плечи Куроо дрожат. Грязные, перепачканные в земле пальцы зарываются в поседевшие волосы. Тихий вой в унисон ветру льётся над безмолвными могилами пустого кладбища.       ― Понравились. Ему бы они понравились.       Яку рассеянно кивает, шумно и рвано выдыхает, смаргивает дождинки, скользнувшие по лицу холодными каплями.       Небо серое, затянутое. Быстро темнеет, совсем скоро станет холодно. Свистит ветер, сплетая свой заунывный голос с сиплым скулежом Куроо, скоро замолкающем и исчезающим в шелесте дождя.       Тянет сыростью, знакомым тяжёлым запахом обволакивает, ватные комья тумана наполняют лёгкие, мешают дышать полной грудью. Первые капли звучно шлёпаются на красивую вязь букв, заполняют водой высеченные плавные линии. Куроо тянется, любовно смахивает их, подушечками грязных, покрасневших от холода пальцев очерчивает имя, застывшее в вечности.