Это просто тРэШ

      Трэвису кажется, что с ним что-то не так, потому что он начинает считать себя абсолютно нормальным. То есть, вообще нормальным. Со всей этой своей неправильной любовью, богохульством ради веселья и чрезмерной вспыльчивостью. Для всех он всегда был задирой, любящим драки, точнее, их исход — доказать что-то, и плевать, себе или окружающим. Гнобить-то никого особо не гнобил, компании вокруг себя не собирал, да и не ощущал необходимости. А если и чувствовал, что его к кому-то вдруг потянуло, то пытался противиться этому, противиться себе, отгородиться от этого. Так было с Салли, например — фриковатый юноша привлекал к себе внимание, но вызывал не желание набить ебало, а просто смотреть, и, как бы так сказать, наслаждаться. А папка говорил, что это неправильно, и Бог такого не одобряет и не прощает. Потому-то Трэвис и решил вырвать немного внимания Фишера, пусть и пиздюлями, да и сам разок от Джонсона потом отхватил, но ему казалось, что только так и получится дать понять этому голубовласому фрику, что ему не всё равно. Он заметил его, он видит и слышит его, и все те колкости, брошенные якобы из отвращения, оказались лишь очередным способом озвучить то, что он о нём знает.       Хотелось и содрать с себя маску типичного задиры, и снять протез с лица Салли, чтобы увидеть хоть что-то, кроме этих ярко-голубых глаз, но вместо этого находились всё новые и новые причины продолжать быть отпетым мудилой.       А потом так уж сложилось, что они, в общем-то, сошлись. И чем больше проходило времени, тем спокойнее воспринимал себя Трэвис. Задира постепенно превращался в просто нелюдимого холерика с ну очень узким кругом общения; он всё ещё был асоциален и подпускал к себе с большой осторожностью, но держался уже более уверенно, если доводилось вести беседу с кем-то, кроме Фишера. И стало как-то похуй, что там пиздел бы отец, узнай он об этом, и еще больший болт Трэвис клал на то, что об этом думают все остальные.       И даже насрать уже, действительно ли Бог так ненавидит их с Фишером. Трэвис верит в Бога и уважает веру, да, это несомненно, но если Он действительно напридумал себе критерии идеальности людей и породил неидеальных ради забавы, то Фелпс не постесняется показать этому ублюдку на облачках средние пальцы обеих рук, а потом ещё и пошлёт куда подальше. Потому что нахуй Бога, если он такой лицемер.       Началась размеренная жизнь типичного подростка со всеми вытекающими ништяками вроде редких тусовок в компаниях, срачей с отцом-мудозвоном и ночевок у Фишера. Пиздюлей за каждую он получал немереных, но было настолько похуй, что в какой-то момент и огребать за проведённые в апартаментах ночи он перестал.       Отец разочарован? И хуй с ним.       Ларри зовёт на какую-то вечеринку один из его школьных знакомых, обещая, что всё будет круто и зашибенно. Джонсон сначала хотел было отказаться, а потом додумался позвать с собой Салли, мол, без него скучно будет. А Фишер решил, что пойдёт только если с ним будет Трэвис. И Ларри хотел было уже сообщить тому самому знакомому, что они не придут, как Фелпс — опля — взял и согласился, предупредив, что если они напьются в усмерть, то он убьёт их обоих.       Становилось интересно: а что из этого вообще выйдет?       Как оказалось, ничего… особенного. В том плане, что Трэвис на этой пьянке согласился находиться только ради того, чтобы они оба не напились, потому что хуй их потом знает, как бы они добрались до апартаментов и каких бы пиздюлей получили от Лизы с Генри.       Джонсон разошёлся почти сразу, мешая в стаканчике водку с колой, и даже попытался предложить этот же «коктейль» Салли, но одного взгляда Трэвиса хватило, чтобы все поняли, что это — плохая идея. Тем не менее, уже совсем скоро где-то нашлась трубочка, чтобы можно было втихую потягивать, стоит Фелпсу отвернуться. Первые пару раз это прокатывало, а потом блондин всё-таки заметил, что что-то не так. Ларри пожал плечами, но попыток помочь другу не оставил, игнорируя разозленное шипение рядом с собой. И даже больше — он предложил выпить ещё и Трэвису, а тот на такое предложение охуел настолько, что даже ничего произнести не смог, только лишь прожигая в нём дыру пылающим осуждением и злостью взглядом. — Да на, заебал, лицо попроще сделай, — настаивает на своём Ларри, протягивая стаканчик. — Хуев бодигард, ничё с нами не станет. — Джонсон, ты охуел? — Самую малость.       Стаканчик Фелпс в итоге взял, но пить все равно не стал. Просто держал в руке, пока Джонсон доставал из кармана сигареты, немо предлагая покурить. Трэвис соглашается, свободной рукой принимая протянутую сигарету и сразу обхватывая её губами; Джонсон чиркает зажигалкой, чтобы они подкурили. Как говорится, сначала — другу, а уже потом себе.       Ларри старается вести себя просто максимально дружелюбно, даже пытается завязать разговор. Нахера — Трэвис понять не может, потому что их отношения дружескими назвать очень и очень тяжело. Это скорее остатки тихой вражды, которая не афишируется более, но всё равно является полностью взаимной. Чего стоит только попытка Джонсона когда-то очень давно поставить Трэвису подножку? Блондин сам ничего не заметил, а вот Салли — ещё как, и решил принять удар на себя, как настоящий герой. Он-то всё понял, ещё и ввалил Джонсону словесных пиздюлей, а для Трэвиса тот инцидент до сих пор остаётся загадкой.       Сначала шатен просто рассказывал какие-то откровенно дебильные истории, а потом начал задавать вопросы, чтобы вовлечь в разговор ещё и Фелпса. Толком-то и не имея желания вести беседы с кем-либо, кроме Фишера, Трэвис отвечал сухо и немногословно, безынтересно. Салли всё это время в разговоре не участвовал вообще, даже сигарету не попросил, зная, что покурить на людях не сможет — тут не прокатит, как с трубочкой. Или приподнять протез придется, или вовсе снять, а зрителей Фишер не жалует.       Но один такой находится. Даже не зритель, а больше слушатель — пока Ларри пытается увлечь Трэвиса (точнее, отвлечь внимание от Фишера по договоренности), он пытается заговорить с Салли, спрашивая о том, кто он и откуда. Вопросов про протез не было вообще — наверное, решил, что это такой образ. Кто знает, что в головах у этих подростков, в конце же концов?       Новоявленный предлагает зайти в дом и бахнуть пару шотов; всё это время они находились на заднем дворе возле дома, потому что где-где, а в самом здании напиться можно за считанные минуты, не то что часы. Джонсон в это время уже едва ли затыкался хотя бы на пару минут, заваливая Трэвиса вопросами всё больше и больше, не давая ему отвлечься от разговора ни на секунду. И тот рад бы был послать его нахуй, как сделал бы раньше, но тут ведь Салли. Нужно быть дружелюбным, потому что Фишер этого хочет.       А на деле Фишер просто ждал, пока Фелпса отвлекут достаточно, чтобы слинять в дом с малознакомым чувачком. Нет, он хотел провести с ним этот вечер, но ожидал, что Трэвис будет более снисходительным, а тот взял на себя роль ответственного смотрителя, лишь бы они с Ларри не напились как в ту ночь, когда весь мир услышал новое имя Фелпса. Да и фамилию тоже.       Ух, как она его бесит.       Джонсону удается найти более-менее нейтральную тему для обсуждения — планы на будущее касательно образования и работы. Сам Ларри когда-то думал поступить в художественный, но чем дальше они продвигались по учебной программе, тем меньше оставалось желания продлевать свои мучения на несколько лет в любом колледже. Всё же, архитектором он становиться не планирует, чтобы был смысл более углубленного изучения перспективы и уж тем более черчения, а чисто порисовать портреты за деньги можно и без особых познаний. Свет и тень он видит хорошо, с живописью и построением у него проблем никогда не было. Так какой смысл?       Трэвис же действительно хотел остаться в церкви. Не из-за влияния отца, что странно — вера для него действительно имела большое значение, но в религиозные фанатики он удариться не смог. У него, как бы так сказать, было своё видение концепции веры и религии в целом, и конкретно это самое видение его абсолютно устраивало. Притчи и заповеди он знал от и до, но большая часть из них была написана абы кем и для абы чего, и не было ни в одном священном писании чего-то, что велел сам Бог. Вера создавалась людьми для людей, во времена, когда наука была развита недостаточно, чтобы объяснить всё, что происходит в мире, но вера конкретно того времени Фелпса привлекала больше всего, и речь даже не о православии и католицизме или чего угодно другого, а о старой мифологии. Боги, которые были людьми, Боги, у которых были свои желания и свои грехи — вот это пиздато, а не напыщенная правильность и страдания во имя того, что будет после смерти.       Фелпс меньше всего хотел стать таким же, как его отец. Этот мудак будет гореть в аду, когда наконец-то откинется, и Трэвис уверен, что его смерти там ждут даже больше, чем ждали, когда убьется Гитлер или любой другой политик, заебавший народ своей паранойей.       Ларри был более терпим к вере, чем тот же Фишер, и это Трэвиса действительно удивляло: назвать себя верующим человеком Джонсон не мог, но ему было как-то насрать, кто к какой вере принадлежит и принадлежит ли вообще. Ему просто было похуй. Сам Салли пусть и не смел позволять себе решать что-то за других, тем более за Трэвиса, но относился к вере ужасно. И на то были свои причины.

«Если Бог есть, то почему он оставил меня, когда был нужен больше всего?»

      Трэвис не спорил. Бог — тот еще мудозвон.       Разговор затянулся. Фишера уже и след простыл, когда Трэвис наконец-то заметил, что, ага, а где это чудо с хвостиками. И Ларри, пожимающий плечами и предлагающий покурить, а потом пойти искать Салли, его не шибко успокоил. — Окей, братан, пиздуй, — и достает зажигалку, показательно отказываясь прерывать веселье лучшего друга, который нашёл, с кем провести время. Фелпс отдает ему стаканчик, направляясь в дом, и он как-то слишком явственно ощущал, что начинает злиться и на Джонсона, и на Фишера. Нахера он вообще согласился, на что надеялся — просто не понятно. Отчего-то ж решил, что если пойдёт с Салли, что если Салли вообще решил позвать его с собой, то всё закончится иначе, а в итоге всё как обычно. Через жопу.       Аж переебать хочется.       Одно хорошо — дом небольшой, пусть и в два этажа. Наверху спальни, так что искать Фишера нужно на первом этаже. Хотя… если его на первом не окажется, то Трэвис действительно кому-нибудь переебет. И не один раз. И не факт, что кулаками. От одной мысли о подобной хуйне кровь в жилах закипает, а ярость вспыхивает мгновенно, притом настолько ярко, что кажется, словно перед глазами всё багровеет.       Салли, еб твою мать, у тебя совсем что ли мозгов нет?       Трэвис силится успокоить себя тем, что Фишер — благоразумный и хороший, он не натворит глупостей. Но не все же такие же, как он, верно?       Судя по всему, верно, потому что когда он натыкается взглядом на слишком горячо любимые голубые хвостики, какой-то парень, наклонившись к его уху, что-то ему шептал. И ещё лыбу такую довольную давит, что сразу хочется подошвой по лицу пройтись. Хорошенько так, чтобы потом желания кому-то что-то нашептывать больше никогда точно не появлялось.       Ебало у этого парня было знакомое, да и пирса имелась. Трэвис не особо хочет вспоминать, кто это, зато Салли прекрасно этого человека знает — в одной школе учатся, поэтому и решили распиздеться, мол, неожиданная встреча. Джонсона Филипп тоже узнал, но, заметив его в компании Фелпса, не рискнул подойти. А что Салли? Его знают абсолютно все хотя бы из-за хвостов и протеза. Это уже как отличительная черта.       На самом деле, разговор был очень примитивный — расспросы в стиле «а как ты сюда попал?», «приводил с собой ещё кого-нибудь?» и, соответственно, попытки раззнакомиться. В школе-то они не пересекаются вообще, даже не здороваются, а сейчас подвернулся такой шанс. Почему бы и не попробовать?       Салли не видел ничего плохого в новом знакомстве. А вот как встретился взглядом с Трэвисом, которому ещё придется объяснить, какого хуя он, во-первых, слинял, во-вторых, хуярит, то резко понял, что это только ему кажется, что всё в порядке.       Потому что Фелпс был в бешенстве. Ох, это его выражение лица Салли всегда узнает — больно сильно оно напоминает то, с чего начиналось их «общение» во времена белого-пушистого и банальной-задиры.       Фишер кратко бросает Филиппу, что ему пора, а сам идёт к Трэвису, надеясь успеть успокоить его до того, как он додумается подойти к тому парнише. — Успокойся, Трэвис, — его маленькие ладони упираются в грудь блондину, который уже был готов наброситься на нахала с кулаками. — Трэвис, мы просто разговаривали. Успокойся! — Видел я, как вы разговаривали. Охуенно поболтали, да?!       Здесь слишком шумно, чтобы можно было расслышать сказанное в полуметре от тебя, и то, что они шептались, не значит ровным счетом ничего. В любой другой ситуации Трэвис бы понял это и не злился так сильно, но этот их сговор с Джонсоном сделал своё дело. Набить бы этой патлатой шпале ебало, да вот Фишер потом истерику закатит, мол, какого хуя ты к моему лучшему другу лезешь, совсем что ли охуел — да, Салли за Ларри горой встанет, если потребуется. — Трэвис, — теперь он пытается как-то обнять, чтобы успокоить, но бесполезно. Раньше прикосновения и тем более объятия производили хороший такой эффект, успокаивая если не мгновенно, то очень быстро. Это было нечто в стиле «я тут, с тобой, и буду рядом столько, сколько тебе потребуется». Сейчас Трэвису похуй. Трэвис в ярости и его душит ревность. — Что «Трэвис»?! Так хотелось с этим петухом полобзаться, что втихую съебался?! Охуенно, Фишер, просто пиздато! — Ты совсем что ли не соображаешь? — Фишер нахмурил брови, убирая от Фелпса руки. До безобразия противно выслушивать такие обвинения, когда ты ничего подобного даже в мыслях не допускал. Просто поговорили, потому что виделись в школе, и всё. Легкая ревность иногда приятна, ведь ты чувствуешь, что тебя боятся потерять и ты действительно кому-то важен, но эти приступы агрессии — а Трэвиса в ревности аж трясло от злости — Салли назвать приятными просто не мог. Тут ещё попытайся успокоить. — Ты себя вообще слышишь?       Салли бы понял что угодно, если бы Трэвис хотя бы был пьян, но он опьянен не каким-то дерьмовым подобием коктейля, а ревностью. Такой жгучей, неприятной, как желчь. — Прекрасно слышу, представь себе, блять. А вот что он там тебе всё нашёптывал, я бы послушал.       И стоит только двинуться вперёд, как Фишер снова упирается ладонями в грудь — не пускает, теперь уже достаточно разволновавшись. Не хватало только довести эту перепалку до драки, а все к этому и так уже клонит. Сейчас Салли даже не знает, что будет делать, если Трэвис узнает этого паренька в школе. Он ведь либо сейчас его отколошматит по самое не хочу, либо в школе, как только они пересекутся. Трэвис ведь все конфликты доводит до их логического завершения — до драки, и это в лучшем случае, потому что он может их ещё и растягивать на несколько лет в краткие стычки, которые тоже имеют свойство вытекать в разборки за школой без свидетелей. В качестве примера можно взять ту же многолетнюю вражду с Джонсоном, которой положил конец именно Фишер, что завербовал Ларри в лучшие друзья, а Фелпсу просто пришёлся по душе ну очень сильно. — Всё, всё, успокойся, — взгляд голубых глаз метался с Трэвиса на Филиппа в глупой надежде, что последний просто куда-нибудь ушёл под шумок, но он то ли совсем бесстрашный, то ли идиот, и оставался на своем месте, будто бы не замечая, что с каждой секундой одним своим присутствием накаляет атмосферу до максимума. Ещё чуть-чуть — и будет плохо. — Давай выйдем, Трэвис. Давай, тебе нужно остыть. Мы все обсудим снаружи, ладно?       Не ладно.       Фелпс даже приподнимает Фишера, чтобы поставить его в сторону, но вовремя переводит взгляд на его лицо — на протез. И замечает кое-что интересное.       Это просто такой ракурс, да. Он это прекрасно понимает, но взгляда отвести всё равно не может. В свете потолочной лампы, горящей то синим, то пурпурным, голова Фишера словно была обрамлена неким нимбом. Как блядская икона, божество — кто или что угодно ещё — но это было настолько, блять, неожиданно и завораживающе, что Трэвис какое-то время так и держал Салли в воздухе, пока он цеплялся пальцами за его плечи, кажется, что-то пытаясь сказать.       А что тот Филипп? Да пошёл он нахер. Если ещё хоть раз попытается позариться на чужое, то без зубов останется — это Трэвис ему обещает.       Салли молчит, когда Трэвис опускает его обратно на пол. Кеды упираются в паркет, пальцы с накрашенными ногтями медленно опускаются с плеч на чужие кисти. — Чертёныш, — звучит почти ласково. Салли облегчённо прикрывает глаза. — Давай лапку; пойдём.       Фишер прихватывает стаканчик с, кажется, самодельной маргаритой, и протягивает свободную руку Трэвису.       Остальной вечер они решают провести во дворе, устроившись на старёхоньком автомобиле. Джонсона нигде не было видно первые пару минут, а потом он сам их нашёл, только, судя по его состоянию, это не было его первоначальной целью. Но ему уже было насрать, да и Фелпс как-то слишком сильно успокоился, чтобы возмущаться и причитать, мол, этого стоило ожидать.       Сейчас вечер можно было назвать пиздатым. То есть, ссора быстро забылась благодаря одному лишь случайному сравнению Фишера с чуть ли не Богом, а эти молчаливые посиделки на чужой машине, которую пора бы вообще на свалку отвезти, добавляли этому вечеру какой-то особенно ебанутый шарм. — О, ебать, Трэвис, — отсалютовал Ларри, доставая сигарету и подкуривая. Уже какой раз за вечер дымит, хотя тому же Фишеру чуть ли не клялся, что это чисто ради забавы, а никакой зависимости у него никогда не было и не будет. Ага, конечно. — Здаров. — Ага, — последовал кивок. Трэвис переводит взгляд с Ларри на Салли, что лежал на капоте, спиной откинувшись на лобовое стекло. Из-за низкого роста и розоватой жидкости в прозрачном стаканчике с трубочкой Фишер выглядел, как ребёнок, гуляющий с родителями по парку аттракционов. Купил какую-то газировку с вишней и лежит себе, балдеет, пока старшие не видят. Даже смешно как-то становится. — Никого не забыл, а? — Салли наклоняет голову вбок, хмуря брови, пусть этого всё равно не видно. Джонсон, тем не менее, махнул рукой, которой держал сигарету. — Ай, — и улыбается, — ты прост мелкий такой, что хуй тебя заметишь.       Фишер закатил глаза, скрестив руки на груди. Конечно, этим двоим бы только про рост и шутить, особенно когда колени в сидения напротив упираются, если в автобусе доводится ездить. Он-то хотя бы всегда может попросить кого-нибудь достать что-то с верхних полок, да и доску в школе его никогда не просят вымыть, потому что попросту не достает, а если уж сильно захочется выебнуться, мол, я среднего роста, то всегда можно купить какие-нибудь невъебенно охуенные боты на такой же невъебенно охуенной платформе. А они что? Пусть отсосут, их проблемы нерешаемы. — А ты чё, — подаваясь вперёд, начинает весело Фишер. Трэвис уже машинально тянет руку к его плечу, чуть сжав, на случай, если его потянет в сторону. Мало ли пизданется. — Решил к хахалю моему подкатить? Думал, я не замечу? Джонсон, ты такой гей.       Ларри подыгрывает, состроив расстроенную гримасу. — Вот бля, всё. Один-единственный раз решил попробовать, а ты… Обломщик хуев. Больше мне не звони и не пиши. — Пфф, напугал. — Да не, это чтобы я сразу понял, что мне твой ебырь написывает, а то зазря к телефону помчусь, вся хуйня.       В этот момент Джонсон широко улыбнулся, а Трэвис просто охуел. Салли охуел не меньше, даже глаза сощурил, думая, не послышалось ли ему. И возмутила его вовсе не эта игра в любовный треугольник, что сама по себе напрягает, а то, как отозвался о Фелпсе металлист. — Фу, блять, Джонсон, хуйню несешь, — заговорил, однако, Фелпс, даже как-то дернувшись. — Ну, блин. Слова нехорошие говоришь. Охуевший, — добавляет Салли уже под смех Джонсона, и снова откидывается на лобовое стекло.       В этот раз Трэвис решает закурить свою сигарету, но зажигалки в карманах не оказывается. Ларри замечает возню и предлагает подкурить, но от своей сигареты, зажав её губами и подойдя ближе к блондину. Тот намёк понимает сразу, и, скривив лицо в максимальном отвращении, поступает аналогично, подкуривая от сигареты Джонсона.       И в этом кратком проявлении душевной доброты и щедрости Ларри было больше гейства, чем в любых лобзаниях с Фишером.       Пара мгновений, проведённых в абсолютно неловкой тишине под молчаливый угар Фишера — и они отстраняются. Трэвис — с подкуренной сигаретой, но хмурый, как никогда, а Ларри — с многозначительной ухмылкой. — Хорош флиртовать, — комментирует протезник, — я уже ревновать начинаю. — Это про-о-осто трэш, — и, немного погодя, кивает головой в сторону. — Двигайтесь, бля.       Салли хрипло смеётся, но отодвигается в сторону, чтобы Ларри мог залезть на крышу автомобиля. Пошатнулся разок, но равновесие удержал, и спустя секунды уже восседал возле них на корточках, лениво потягивая сигарету, алеющий кончик которой ярко сверкал в ночной темноте. — Заебали, — с усталым вздохом шипит Трэвис, едва выдерживая эти их дебильные локальные мемы. Хорошо, что остальная шайка Фишера про это погоняло не знает. Фелпс бы просто с ума сошёл, если бы слышал это каждый день в школе, стоило им пересечься в коридорах. — Это ты заебал. Дай сюда.       Фишер требует сигарету — курить-то хочется, а на таких тусовках особо не разгуляешься. Сейчас можно урвать момент — всё равно и Ларри, и Трэвис видели его без протеза, на улице уже темно, а во дворе кроме них никого и нет. Даже если смотреть из окон, то ничего просто не сумеешь разглядеть даже при очень сильном желании. — Да я сниму, — не услышав ответа и не заметив никаких действий, Салли решил, что дело в том, что Фелпс не понял, каким образом он сейчас собрался курить. Фишер потянулся руками к ремням протеза, расстегивая их оба и стягивая мешающуюся маску-не-маску с лица; всё это время Трэвис, аки заботливый хахаль, придерживал его за плечо. Сняв протез, Салли уложил его себе на ноги, а головой уткнулся в плечо Трэвису, глядя куда-то вверх. Вот это заебись — снять протез прямо на улице, не парясь насчёт того, что тебя могут увидеть. Чувствовать себя абсолютно нормальным, таким же, как и все остальные, даже если у тебя вместо лица месиво.       В целом это просто охуенно: сидишь на капоте чьей-то машине, рядом твой хахаль, а на крыше автомобиля тусуется твой лучший братан. Тягаете крепкие сигаретки на пьяную голову, и ничего вас вообще не ебёт.       В конце концов, Трэвис сдался, согласившись хотя бы попробовать предложенный уже Фишером коктейль, и тогда дела пошли гораздо лучше. Вкус был необычный — непривычно сладкий, почти не горчит, не жжётся. Какая-то девчачья херня, как кажется Трэвису. Неизвестно ещё, что в этом стаканчике намешано, но, судя по расслабленности Фишера и шутливости Джонсона, по голове это нечто даёт хорошо. — Мне почему-то кажется, что ты просто боишься напиться, — предполагает Фишер. Ларри шумно выдыхает, кивая, мол, поддерживает. Трэвис шикает. — Я на службе в церкви выпиваю больше вина, чем вы видели за всю свою жизнь.       Салли любит красное сухое. А Трэвиса от вина воротит — настолько часто приходится пить кагор, хоть и совсем немного.       Казалось, что время течёт невыносимо медленно, поскольку больше они не разговаривали, молча допивая коктейль и поглядывая на мелькающие в окнах силуэты. Желания идти в дом к остальным не было вообще никакого: Ларри не особо понравилась здешняя компания, Трэвис и вовсе грешит конфликтами с причиной и без, а Салли успел сделать выводы об этой тусовке — единственное крутое, что тут есть, это коктейли, которые делал какой-то парниша, что уже имел опыт работы в местном баре, а потому и выебывался приобретёнными навыками.       Трэвис поглядывал на Фишера, снова замечая жалкое подобие нимба, появляющееся из-за слабого света гирлянд, прикрепленных к стенам здания. Тусклое мигание крошечных лампочек, переливающихся разными цветами, но Салли действительно смахивал на чертовски странное божество. Было в нем что-то эдакое, что-то невероятное и неприкосновенное. Голубые волосы, эти его глупые хвосты, покрытое шрамами лицо и расфокусированный взгляд глаз цвета самого холодного льда. Сколько же в нём противоречий, сколько в его образе как отталкивающего, так и, напротив, притягивающего к себе. Он выглядит и странно, и в то же время так нормально — его попросту ничего не ебёт, его всё устраивает, так почему с ним что-то не так? Лишь потому, что не этого от него все ожидают?       Какой же бред.       Джонсон такой же. Только он более грубый, менее дружелюбный и заботливый. Салли же как ебучая мать Тереза — его беспокоит, все ли счастливы, у всех ли всё хорошо, не нужно ли кому помочь. И обиды ни на кого не держит, всегда всех прощает. Охх, как Трэвис раньше из-за этого бесился. Так уж ему не верилось, что это можно делать искренне, а не из желания подлизаться к нужным людям. А сейчас прижимает его крепче к себе, и даже не верится, что это вообще правда.       Да для него это, наверное, как для людей минувших веков, явление Христа — религия в этот момент начала свое истинное существование, подкрепляясь настоящей верой, а Трэвис начал принимать всё, что происходит, больше не насилуя собственный мозг укорами отца по поводу неправильности всего, из чего Фелпс состоит. Он — разочарование своего отца, но пошёл этот отец нахер. Самого Трэвиса устраивает абсолютно всё, да даже Джонсон, восседающий на крыше автомобиля, хотя этот патлатый чмошник раздражает неимоверно. Может, они странные, притом сразу втроём, но не это ли охуенно? Вспоминая прошлое, Фелпс искренне рад, что расстался с образом задиры. Он бы просто ебанулся, если бы продолжал в том же духе.       Его всё устраивает. Абсолютно всё.       И Джонсон, и Фишер, что как святыня, снизошедший с блядской иконы — аж дух перехватывает от того, что он просто рядом. Было заебись обниматься на машине, и когда они вернулись домой к Фишеру (слава богу, что Генри решил воспользоваться шансом и ускакал к Лизе), тоже было заебись. Ларри сидел на диване в гостиной, рядом с ним уже спал Гизмо, развалившись на его коленях, а Трэвис открывал окна, потому что Фишеру захотелось покурить прямо в квартире. Даже не в окошко, а просто расхаживая вокруг. Без протеза, и волосы распустил, потому что «сука, от хвостов голова болит», а в завершении образа — сигарета в зубах и плед на плечах. Вы что, он ведь замерз, когда Фелпс открыл окна.       Салли — самая что ни на есть икона из икон. Ему не нужны церковные шмотки и дешевые тряпки, в какие заворачивали натурщиков, с коих и писались все знаковые картины. И позолоченный нимб ему не нужен — хватит свечения любой лампы, похуй.       Фелпсу достаточно просто смотреть на него, чтобы ощущать себя совершенно другим. Правильным. Нормальным, даже если это вовсе не так. Пусть рассекает по квартире в бежевом пледе, пусть стряхивает пепел с сигареты хоть на пол. Пусть ведёт себя так, как вести себя не принято, как неправильно, как нельзя. Пусть целует и обнимает, пусть шутит конченые шутки, от которых Трэвиса будет передёргивать.       Какая нахуй разница?       В пизду всё, что принято считать нормальным. Религиозные божки диктуют, что есть правильно, а что — хуйня, но лицемернее религии только политика. А вот Салли искренний. Неправильный, неидеальный, то слишком мягкий, то слишком язвительный.       Но, один хуй, он — лучшее божество из всех, что ныне существуют, даже если божеством и не является.