Это просто тРэШ

      Фишер плохо себя чувствовал.       Это не была простуда: его не тошнило, горло не драло, голова не болела, ничего такого. Просто настроение с каждым днём становилось всё хуже и хуже, но за маской-протезом этого было не заметно. И слава богу: Салли бы, наверное, даже нагрубил, если бы нашёлся хоть один человек, решивший спросить, всё ли в порядке.       При всём своём вызубренном до покалывания в висках дружелюбии и терпимости, Фишер стал раздражительным. Даже не так; он был таким, пусть и не всегда, но таблетки отлично давали по нервной системе, успокаивая настолько хорошо, чтобы заглушить всё мешающееся в голове дерьмо радужными блестками и верой во всё такое хорошее и славное, чтобы вообще ничего не ебало мозг и не злило. А тут бац — от них начало клонить в сон, притом очень сильно. Почему это начало происходить, Салли понять не мог, но решил, что просто перебрал с лекарствами после ночного кошмара, и принял вполне очевидное решение: на какое-то время приём таблеток нужно прекратить. Хотя бы неделя. Или пара дней. А там уже как-нибудь снова восстановит нормальный режим и эта херня пройдёт.       Только вот сонливость сменилась раздражительностью.       Сначала это никак не мешалось вообще: ну позлится он чутка, ничего же от этого не станет. Ан нет, станет. И ещё как: после школы хотелось только запереться в комнате или вообще в ванной, чтобы шумно вздыхать и качать головой, словно бы что-то очень не так.       Если бы это состояние сохранялось на одной позиции, Фишер бы не бил тревогу. Но злоба накапливалась, с каждым днём приближая подростка к всё более высокой вероятности срыва. Но, чёрт возьми, к таблеткам Салли себя всё так же не подпускал, пообещав начать принимать их в понедельник.       А уже пятница.       Вроде бы это хорошо, ведь завтра не нужно идти ни в какую школу на уроки, конспектировать и решать задачи, а вроде и не очень. Трэвис пошёл домой, на выходных встретиться не получится, и от этого становилось прям как-то совсем хуевенько. Не то чтобы Салли вообще планировал с кем-то видеться, учитывая его самочувствие, но всё равно это его очень даже расстроило.       И впереди были абсолютно одинокие выходные, в течение которых нужно было делать домашку, а он, блять, даже карандаш в руки взять не мог, не то чтобы на что-то там сосредоточиться. Ларри всё зовёт к себе, но настроения никогда нет, хочется просто посидеть в одиночестве, но в то же время отсутствие компании давит на черепную коробку молчаливым напряжением, чуть ли не белым шумом.       И перед глазами всё светлеет, становится ярче, словно вот-вот просто взорвётся белоснежным фейерверком, заложив уши и выбивая из головы последние мысли.       Салли не выпускал телефон из рук. Хотелось поговорить о чём угодно, о любой бесполезной мелочи, да хоть пожаловаться на то, как раздражают дожди и что подоконник опять пыльный, но видеть кого-то рядом с собой — нет, увольте. Фишер то сидел на диване в гостиной, ворочая мобильник в руках, то возвращался в комнату, нервно проводя ладонью по пушистой шерсти спящего Гизмо. — Вот так, приятель, — нервно; голос дрожит, как и руки. — Спи. Надеюсь, тебе снится что-то хорошее.       И снова в телефон, строча Фелпсу сообщение за сообщением. Потому что скучно и одиноко, а он всегда ответит, даже если не поймёт, на кой хер ему эти возмущения насчёт жалюзи и ковров. А Фишера всё раздражает. Абсолютно всё. Настолько, что голова идёт кругом. Хорошо только то, что рядом лежит Гизмо, и он не скажет хуйни, от которой захочется ругаться и беситься. Он мяукнет, слезет с кровати и лениво распластается на полу рядом с Салли, молча поддерживая в этой своеобразной ломке.       Проходили часы. Салли даже начало казаться, что он засыпает, но провалиться в сон попросту не получалось — он не мог уснуть. Гизмо успел частично перекочевать ему на грудь, протянув лапы на пол.       Фишер расплёл хвосты, стараясь сильно не шевелиться, чтобы Гизмо не обиделся и не ушёл. Резинки пришлось так и оставить лежать на полу — да похую на них, голова уже болеть от хвостиков начинала, а этого ему сейчас уж точно хотелось меньше всего. Раздражает. Просто бесит, что так вообще происходит. Но с хвостами удобнее гонять, пока надет протез, потому что ремни не выдирают волосы, когда ты случайно защелкиваешь их. И выглядит всё более опрятно, да и в целом-то очень даже практично.       Не только девчонки могут заплетать волосы. Пусть человек, разделивший что-то на сугубо мужское и сугубо женское, катится ко всем хуям и наслаждается своим мужеством. Фишеру вот как-то заебись и с накрашенными ногтями, хотя лак уже содрался, сука, и снова всё нужно приводить в порядок.       Как бы Фишер ни пытался, а уснуть всё равно не смог. Даже когда стемнело, даже когда Гизмо ушёл в гостиную, и даже когда Салли снял протез и лег уже в кровать, всё так же не выпуская мобильник из рук, пусть заряд батареи стремился к нулю. Мысли в голове крутились, как чертовы спирали, одна за другой, и с каждой новой секундой они заворачивались в плотные клубки только сильнее. И тянешь за эту блядскую нить, чтобы, наконец, уснуть и увидеть хотя бы очередной кошмар про маму, только вот получаешь дырку от бублика и плевок в ебало от любимой житухи.       Спасибо.       Ближе к пяти часам утра Фишер чувствует себя не просто овощем, а перегноем этого самого овоща. Вот когда не собрал себеподобных, а они растут и цветут дальше, потом просто умирают и гниют. Вот примерно таким себя ощущал Фишер, когда просто, блять, хотел уже уснуть, но мог только смотреть в потолок и думать о том, стоит ли тревожить так поздно Трэвиса, чтобы хотя бы поговорить.       Фишер решил не беспокоить Фелпса. Не надо своими проблемами забивать чужие головы, тем более посреди ночи. Трэвису за ночной пиздёж по телефону ещё и от отца влететь может нихуево так. Ларри вообще спит как убитый, ему пытаться дозвониться попросту бесполезно, а спускаться в подвал не хотелось — могла проснуться Лиза, а уж она-то точно бы поняла, что что-то нихуя не так.       Когда начало светать, Салли позволил себе встать с кровати и пойти в ванную. Глаза сами закрывались от усталости, но просто отключиться не получалось, хотя спать хотелось невероятно. О настроении и говорить было нечего — его не просто нет, а всё уже давно в минусах, притом конкретных таких. Для полноты картины осталось только получить извещение о задолжности в дохуиллиард долларов за перерасход энергии и эндорфинов.       Сил не было от слова «совсем». Дойти до ванной получилось только благодаря тому, что Салли хватался руками за стены. Дико хотелось спать, просто безумно; в висках покалывало от напряжения, веки тяжелели всё сильнее и сильнее, то и дело бросало в жар. Кое-как повернув вентиль крана, Салли принялся умываться холодной водой, надеясь, что если уж уснуть он не мог, то хотя бы проснётся.       А херушки. Ничего не изменилось.       Какое-то время Фишер сидел на полу в ванной, потирая лицо ладонями. Руки тряслись, даже колотились, но становилось чуть легче от соприкосновения кожи и холодного кафеля. Если бы Генри не было дома, то Салли, наверное, и вовсе разлегся бы на полу, и даже был бы не против здесь уснуть. А так возможным казалось только посидеть тут какое-то время, потом набрать стакан воды и попиздовать обратно в кровать, стараясь не думать ни о чём вообще, лишь бы наконец-то провалиться в сон.       В конце концов, до ушей донеслась какая-то возня — Генри проснулся. Ему нужно было уехать куда-то с самого утра, и вернулся бы он, скорее всего, только под вечер, если не ближе к ночи. Не желая волновать отца и ссориться из-за прекращения приема таблеток, Салли встал с пола и поплёлся на кухню. Достал стакан, набрал воды прямо из-под крана и попытался выпить, но в итоге всё выплюнул в раковину. — А ты чего не спишь? — заметив Фишера младшего, спрашивает Генри, сонно потирая глаза. Салли чуть ли дышать не перестал, боясь показать, что ему плохо. Он прекрасно понимал, что если уж такое дело, то лучше сказать правду, но не хотел, правда не хотел никого волновать. Осталось потерпеть меньше двух дней, и всё придет в норму. Всё будет хорошо. Нужно просто ещё немного подождать. — Кошмар приснился.       Правдоподобная ложь. — Ты можешь взять снотворное в ванной, если снова плохо спится, — предлагает мужчина, и Фишер решает попробовать.       Дожидается, пока Генри соберется и уйдёт, даже провожает его до выхода, а затем идёт в ванную и берёт в руки баночку со снотворным. Не больше одной таблетки за один раз. Не получается уснуть — ну, подожди чутка, может, потом повезёт, либо же половинку отломай и попробуй ещё разок. С пилюлями, тем более такими, Салли всегда особенно осторожен. Наглотаться таблеток и откинуться он никогда не хотел, пусть и был склонен к членовредительству, но не всегда мог соображать достаточно трезво, чтобы понимать, что за коктейль будет в его организме с этим синдромом отмены и снотворным, и стоит ли вообще что-нибудь сейчас принимать вообще.       Но он попытался. Давился этой таблеткой, но проглотил, чтобы минут через пятнадцать всё выблевать.       Стало ещё хуже.       Огорченный ещё сильнее, Фишер вернулся в комнату, снова ложась в кровать. Телефон уже тысячу раз должен был выключиться, но героически держал последние проценты заряда. Писать кому-либо что-либо Салли не решился, но зато чекнул время, расстраиваясь до желания хныкать и выть.       Плакать, кстати говоря, тоже не получалось, хотя очень и очень хотелось. Раздражительность перекрывала сонливость, злость приходила на смену вымученной усталости. Всё начинало бесить до желания разрыдаться.       И солнце, сука, рвалось сквозь оконное стекло, будто выжигая кожу до волдырей. Утро наступило, новый день пришёл, заебись.       Часы пролетали друг за другом как в тумане. А потом ещё и пришёл Ларри, которому просто было скучно. Салли не шибко хотел какую-то компанию прямо сейчас, но и выпроводить Джонсона ему совесть не позволяла, так что кое-как, но пришлось оживать. И становилось чутка лучше от того, что Ларри вообще пришёл — одиночество не так сильно било по голове, получалось даже слегка отвлечься. Сначала просто играли в приставку, а потом решили перекочевать в гостиную и посмотреть какую-нибудь ламповую передачу; проснулся Гизмо, сразу занимая место на диване рядом со своим страдающим хозяином.       Всё было почти нормально, если игнорировать дикую усталость и невозможность уснуть. — Дерьмовенько ты выглядишь, чувак, — замечает Джонсон. — Вспомни хотя бы один день, когда мое лицо выглядело нормально, — решает отшутиться Салли, но быстро осознаёт, что желаемого эффекта его слова не возымели, и отвечает уже честно. — Не могу спать. Перестал пить таблетки, потому что от них только спать и хотелось, а теперь спать не могу вообще. Вот так ирония.       Ларри хмурит брови, пока Гизмо забирается к Фишеру на колени. Салли гладит кота, отводя взгляд, чувствуя себя малость виноватым. Словно устроил какую-то шалость, а смелости признаться в этом хватило лишь в разговоре с лучшим другом, который осуждать и причитать точно не будет. Отца волновать тоже не хотелось, Лизе так жаловаться не позволила бы совесть, пусть она и воспринимала Салли чуть ли не как собственного сына. — А снова начать принимать не можешь? Или там какая-то невъебенно сложная схема приёма с учётом положения звёзд и прочей поебистики? — Второе. Этими колесами от балды не закинешься. — Хуёво. — Не то слово.       Может, действительно не стоило проворачивать такие махинации? Можно было просто записаться к врачу и решить проблему наиболее безопасным путем, но Фишер просто не хотел никого беспокоить настолько, что довёл себя до такой херни за неполных шесть суток. И ведь даже если он передумает, то всё равно придется ждать следующего дня, чтобы как-то вернуться в норму — сегодня ему всё ещё нельзя принимать таблетки. Просто потому, что ему уже слишком хуево. Нужно перетерпеть и больше никогда ничего подобного не проворачивать.       Никому не станет плохо, если он пожалуется на сонливость от препаратов. Врачи ведь на то и врачи, чтобы избавлять от таких неприятностей, так?       Было принято вообще перебраться на кухню и погонять заварочку с кипятком. Блядский чай с не менее блядской ромашкой должен успокаивать, и Фишер правда рассчитывал на это, когда заваривал чай, даже если Джонсон брезгливо морщился. Ему-то всякие чаи с травками-фруктиками никогда не нравились и не понравятся, а тут такое. Но возмущаться не стал, быстро смекнув, что к чему: его братану хуёво всё-таки, уж потерпит сегодня.       Ромашка тоже не помогла. Типа, по вкусу даже ничего так, честно говоря, но хваленая польза не спешила давать о себе знать ни сейчас, ни через пару минут. И снова появилось чувство, будто его весь мир наёбывает чисто чтобы поржать.       А обидно от этого становилось просто пиздец.       Мало очередного разочарования, так чай ещё и решил, что ему в принципе сам Фишер не понравился. Салли даже и сказать ничего не успел, только бросил краткое «извини» хуй пойми для чего, и побежал в ванную, чтобы уже второй раз за всё это время очистить желудок. И он до сих пор ведь ничего не ел, потому что за прошедшую ночь появилась тошнота, а аппетит, напротив, пропал.       Чай с ромашкой, короче говоря, хорошей идеей не оказался.       Уже стоя возле раковины, Салли почему-то стало настолько стрёмно: а что, если до завтра это не пройдёт? Придётся рассказать об этом дебильном опыте отцу, а он вряд ли обрадуется таким экспериментам со здоровьем. И потом по врачам, чтобы подобрали другие таблетки, а пока к ним привыкнешь, тысячу раз пожалеешь, что какую-то сраную неделю решил без пилюль погонять.       Фишер как-то вообще не ожидал, что ему будет настолько плохо. По сути-то ему просто без таблеток было тревожно и грустно, дохера загонялся и думал не о том, а оказывается, что всё гораздо сложнее. — Фишер? Ты живой вообще? — за дверью раздался голос Джонсона.       Салли наклонился ниже к раковине, шумно вздохнув. Плохо. Так плохо. Дышать становится всё тяжелее не только из-за тошноты, но и из-за накатывающей волнами паники. Только этого не хватало, просто красота. — Я нормально, — хрипло выдавливает из себя юноша, включив воду. Снова умываться. Посмотреть в зеркало. — Просто дай мне… дай мне немного времени. И я буду в порядке.       Голова кружилась, стоять на ногах было практически невозможно. Ледяная вода ощущалась кожей как просто что-то мокрое, но прилив бодрости из-за холода? Пфф, нет. — Я тут, если тебе что-то будет нужно. — Хорошо, спасибо.       Салли нужны были лекарства, и всё. Что угодно, лишь бы это прошло как можно скорее. Нельзя было принимать такое решение самостоятельно, нельзя было вообще переставать пить таблетки так резко. Мог бы пропустить один приём, попробовать выспаться ночью, ну или просто обратиться к врачу. Да даже отцу можно было бы сказать — он бы сказал, как лучше поступить и что лучше сделать. Но нет. Фишер захотел самостоятельности, и чтобы всем было похуй.       Проебался. Испортил. Снова налажал.       Он же так хотел быть хорошим, не создавать никому проблем, как когда-то уже успел. Старался, да вот только, кажется, недостаточно, раз такая херня творится. И обидно, очень обидно, что он так налажал, ведь хотел же, как лучше, ничего плохого даже не ожидал. И о синдроме отмены слышал лишь пару раз, но только слышал. Сам до этого ничего такого не переносил, тем более без наблюдения специалиста.       Натворил, конечно, дел…       Салли даже уже не знал, сколько вообще времени провел в ванной, согнувшись над раковиной под шум воды. И легче не становилось, и какое-то дерьмо лезло в голову настолько настойчиво, что руки сами тянулись к лезвиям. Хотел порезать себя, чтобы хоть на что-то отвлечься от этого внутреннего урагана, только в итоге просто швырнул распакованную острую пластинку в раковину и выключил воду.       Лучше не стало. Вообще.       Выйти все равно пришлось хотя бы потому, что если бы он задержался ещё больше, то Ларри точно бы разволновался и сам бы его оттуда вытащил. Головокружение постепенно пропадало, а стоило укутаться в плед и сесть на пол рядом с диваном — Гизмо опять занял диван, — как перед глазами картинка перестала прыгать и кружиться. Зато снова вернулась агрессия. Невероятный аттракцион чувств, просто мечешься из крайности в крайность, и тут ещё хуй знает, что хуже — просто пытаться выдавить из себя слёзы или молча беситься на всё, что происходит вокруг. А раздражало реально всё: и солнечный свет, заигравший полосами по полу, и монотонный бубнеж ведущего телевизионной программы, и Ларри, пытающийся как-то помочь, но реально не соображающий, что можно сделать вообще, чтобы хотя бы хуже не стало. — Ты как?       Салли не отвечает. Хочется держать рот закрытым, не издавать ни звука, и чтобы всё вокруг потеряло способность как-либо шуметь или существовать в целом. Просто чтобы закрыл глаза — и всё. И разом обрубил все связи с окружающим миром. Чтобы ни света, ни голосов, ни ощущений, вот просто нихуя. — Фишер, ты вообще со мной?       Щелкает пальцами возле лица. Злость закипает очень стремительно и быстро, вынуждая хмуриться. Салли не любит злиться, не любит конфликтовать, тем более с самыми близкими, но сейчас сдерживался не просто из последних сил, а уже приближался к эмоциональному взрыву. — Кромсалли, эй. — Да заткнись ты уже, сука, — практически шипит, поворачиваясь к Джонсону лицом. Тот сразу недоуменно изгибает брови, чуть сощурив глаза. — Это что сейчас было? — спрашивает Ларри, даже не думая развивать конфликт. Просто понадеялся, что Салли имел в виду абсолютно не то, что сказал. Фишер ведь без причины не бесится, хотя самочувствие у него вряд ли сейчас подходящее для светских бесед. — Ладно, хуй с этим, забей.       А вот нет. — «Забей»? Заебись, Джонсон. Я просто хочу немного посидеть в тишине, а тебя прёт доебаться, и потом ты просто сливаешься. — Ой, блять, — тянет шатен. — Я спросил, чокак ты, потому что ты выглядишь, как трехнедельный труп, блять. Кто до тебя сейчас доебывался, можешь сказать? — Может, ты нахуй сходишь? — Тебе делать нехуй?       Из всех присутствующих злился по-настоящему только Фишер. Джонсон просто не мог понять, что такого он сказал, что Салли взбесился: он ведь просто поинтересовался, лучше ли ему, а ответку получил такую, будто сам полез к нему бычить и пиздиться. Заебись. Хотел как лучше, а получил хуй на блюде с пиздюлями. — Я просто, блять, хотел посидеть в тишине. Нахуй ты до меня вообще доебался? Кому из нас делать нехуй?! — Успокойся, конченый, — Ларри встал с дивана, на котором всё это время сидел. Окей, если Фишеру неймется, то он может сходить нахуй, как его и просили. Сам разберётся, что со своей больной головой делать. — Я тебя нормально спросил, но тебе же ответить тяжело. — Мне нормально. Доволен? — Охуенно доволен. — Я рад. — Нахуй иди, Фишер. — Сам иди нахуй.       Вот и поговорили.       Ларри, ничего более не произнося, просто разворачивается и собирается уходить из квартиры, но теперь перспектива легкого съебиссимо лучшего друга Салли не устраивала: а как так, епт, конфликт они начали, но до логического завершения не довели. Неправильно это. Если уж начали бычить друг на друга, то нужно продолжать, а не уходить. — Ага, я понял. Решил под шумок съебаться. Ну и пиздуй отсюда, — но сам Салли встаёт и направляется к металлисту, легко пихая его в грудь. — Проваливай. Уебывай нахуй! — Да еб же твою мать, Фишер, заебал! Нехуй делать — так и скажи, — перехватывая руки, Ларри тянет Фишера к себе, наклоняясь, чтобы заглянуть ему в глаза. — Или тебе так по голове дало? Так давай мы сейчас тебя успокоим, блять. Давай!       Салли дернулся в попытке освободить руки, да вот нихуя не получилось: он и без того будет послабее Джонсона, а тут ещё и реально таблеточки по голове неплохо дали. Точнее, их отсутствие. Сейчас Ларри бесил настолько сильно, что будь Фишер хоть чуточку сильнее или хотя бы в себе, то точно бы въебал, пусть и извинялся бы потом месяцами. Он-то правда ничего плохого не сделал, попытался проявить заботу, как и полагается братанам, когда кому-то плохо. А то что сейчас Салли соображает, как младенец, если не хуже — это уже не проблемы Джонсона. Он всё делал правильно, просто не с тем человеком. — Хотел съебать — уебывай.       Ухх, сука.       Кажется, несколько секунд они молча просто смотрели друг на друга, не зная, что еще можно сказать. Ларри бы очень хотел ответить агрессией на агрессию, но это же Салли, мать его, Фишер, и сейчас ему просто нездоровится. Потом ещё придет в себя и тысячу раз объяснится, а сам Ларри будет убеждать его, что все нормально.       Фишер просто не в себе. — Так дело не пойдёт. Ты сейчас ебанутый и уже все мозги мне вытрахал. Пойдём, — а затем Джонсон тянет его за одну руку, сразу же встречая сопротивление. Даже какое-то жалкое, поскольку Фишер реально сейчас как тряпичная кукла, которую можно швырять из стороны в сторону — он очень слабый, бледный, по его лицу (точнее, тому, что от него осталось) было видно, что он сам нихуя не понимает.       Нужно просто остудить горячую голову. Немного поистерит, а потом быстренько успокоится, и всё будет заебенно. Сам Джонсон частенько такой хуйней страдал, когда, например, напьётся, а трезветь нужно быстро. Или когда бесился, но срываться не хотел. Неизвестно, пробовал ли такое Салли, но все случается в первый раз, правильно?       Вот и сейчас он устроит ему охуенный спа-салон прямо в апартаментах Эддисона.       Путь до ванной комнаты занял считанные мгновения, но для Фишера они казались вечностью. В саму комнату Джонсон его буквально впихнул, в последний момент ещё крепче хватанув за руку — Салли понесло в сторону из-за возвращающегося головокружения.       И они молчат, пока Джонсон запирает дверь на случай, если Фишер захочет убежать. В таком состоянии ему придётся повозиться с замком на двери, так что он хотя бы выиграет время. Отойдя от двери, Ларри мельком заглядывает в зеркало, самому себе покачав головой, мол, ну это пиздец, конечно, держись, братан. Если бы мог, то похлопал бы себя по плечу, чтобы подбодрить.       Но вместо этого просто опускает взгляд на раковину. — А это ещё что за херня? — спрашивает Джонсон, заметив лезвие, лежащее на дне раковины. — Фишер, ты совсем ебанулся?!       Заебись. Ларри ни то разозлился, ни то просто охуел, что все зашло настолько далеко, притом настолько сильно, что даже Салли, опьяненный своей злостью, чувствовал, что ему сейчас будет просто пиздец. Обычно похуистично настроенный Джонсон уже даже не спрашивает разрешения, а просто задирает рукава свитера, и разглядывает руки, хватаясь за них так крепко, что Фишер чисто машинально пытался их одернуть. Больно. Снова больно.       «Он это специально!» — звучит в голове истерично, перекрикивая скачущий пульс. Салли всё ещё злится, только теперь ещё и на себя, ведь он такой хуевый друг, что даже Джонсон в нём сейчас точно разочарован. Ларри на него вообще никогда не злился, ну, разве что пару раз, но тогда они могли хотя бы обменяться перекрикиваниями и потом помириться, а тут Ларри вообще ничего говорить не стал. Настолько взбесился, что просто замолчал, а после и вовсе вцепился в шею рукой, потянув к ванне.       Пара мгновений — и снова стало больно. Ледяная вода именно била по голове, смачивая голубые волосы и ворот свитера. Вот теперь было охуенно холодно, теперь Салли чувствовал, что вода пиздецки ледяная, прямо-таки охуеть какая. Фишеру оставалось только протестующе замотать головой из стороны в сторону, но лишь первое время. Потом истерика наконец-то начала отступать, возвращая хоть мнимую, хоть пародию, но на ясность ума.       Господи, хоть бы всё закончилось прямо сейчас.       А потом Фишер помнит, как Ларри сам вытирал ему волосы полотенцем и ещё долго сидел с ним на полу в ванной, чуть ли не убаюкивая прямо там. Фишер помнит, как сжимал пальцы на его футболке и щемился всё теснее и крепче, будто происходящее прямо тут и сейчас — сон, наваждение, что вот-вот рассеется, превратившись в очередной всплеск эмоций.       И «прости меня» прозвучало если не сотни, то тысячи раз. От Фишера, от Джонсона — уже и не разобрать, настолько всё было плохо.       Всё как в блядском тумане: вроде идёшь куда-то, а куда и как — хуй его знает. Салли даже толком и не видел ничего, точнее, не разбирал, куда наступает и куда идёт, но краем сознания понимал, что направляются они в его комнату. Это, кажется, первый раз, когда его вообще кто-то пытается уложить спать в таком сознательном возрасте, и первый раз, когда Ларри ведёт себя настолько неправильно для самого себя. Обычно такой безразличный, излишне флегматичный и расслабленный, сейчас он был совершенно другим. Не знал, как правильно подступиться, но старался сделать всё правильно. И успокоить, и в чувства привести, и как-то ещё убедить лечь спать. И, что самое интересное, у него это всё-таки получается.       Салли знает и чувствует, что Ларри не выйдет из комнаты до тех пор, пока не убедится, что внезапных пробуждений не будет. И он просто пиздецки рад, именно рад, что Джонсон оказался рядом и был с ним до последнего. Меньше всего Фишеру вообще хотелось бы предстать перед кем-либо в таком виде, но ему чертовски повезло, что довелось показаться таким именно ему.       А когда он проснётся и заметит, что Джонсон возле кровати и вовсе уснул, то просто спустится вместе с одеялом к нему, тихонечко, чтобы не разбудить. И похую, что они на полу, похую, что одно одеяло на двоих. Теперь всё хорошо.       Всё будет хорошо.