Храм души

Несколько дней назад поисковый отряд АНБУ в составе Узуки Югао, Тору и ещё одного безымянного в кошачьей маске возвращался в деревню после завершения миссии. Согласно отчёту главы отряда, Узуки Югао, на границе страны Огня она дала приказ отклониться от курса, поскольку заметила странные колебания чакры. Примерно через двадцать минут отряд обнаружил источник колебаний: небольшую лесную поляну, залитую кровью. В траве обнаружились раскиданные человеческие останки, достаточно свежие, выглядящие так, словно бы тело рвал на куски дикий зверь. Кошачья Маска, владеющий медицинскими ниндзюцу, сообщил, однако, что убийство было совершено другим человеком — многие раны были явно нанесены холодным оружием. Также Узуки Югао отметила след чужой чакры, очень слабый, двух-трёхчасовой давности. Кошачья Маска подтвердил, что смерть наступила примерно в этом же диапазоне. Для протокола отряд проверил останки, дабы убедиться, что погиб лишь один человек. Большая их часть находилась посреди поляны, в пределах нарисованного кровью символа, предположительно послужившего для какого-то неизвестного ритуала. В центре символа валялась оторванная голова, в которой опознали разыскиваемого преступника класса S, известного под именем «Хидан». Рядом с головой был брошен разодранный в клочья форменный плащ Рассвета. Так как ситуация была абсолютно внештатной, отряд запросил у Конохи инструкции и получил приказ вернуться в деревню вместе с найденными останками. Когда до деревни оставалось около трети пути, Узуки Югао, которой досталось нести неожиданную находку, чуть не лишилась чувств: мешок за спиной вдруг разразился бранью. Ибики Морино, глава отдела Пыток и Допросов, перечитывал отчёт АНБУ весь вечер и ловил себя на ухмылке всякий раз, как доходил до этого места. Описываемая ситуация представлялась абсурдной, но это был отчёт АНБУ, а не сочинение юных генинов. К тому же, речь шла об одном из Рассвета: мощной, угрожающей Конохе и всему миру шиноби организации, собравшей в себе отборнейших преступников, маргиналов, убийц и просто отбросов. Одним из них был Учиха Итачи, которого Ибики помнил тихим и удивительно талантливым молодым человеком, что впоследствии свернул не на ту дорожку. Но даже будучи преступником, Итачи оставался верен воспитанию и манерам, если верить Хатаке Какаши, коему довелось столкнуться с ним и Хошигаке Кисаме в бою прямо на территории деревни. Итачи был преступником, без сомнений — но отбросом он не был. Так вот, говоря о Рассвете... Ибики дорого бы дал, чтобы разузнать о кадровой политике их руководства. Потому что был Итачи — умница Итачи, идеал шиноби, враг, противостоять которому не стыдно. И был Хидан. Хидан, в присутствии которого стыдно было всем, кроме него самого. ... Ибики знал, что ему предстоит столкнуться с Хиданом лицом к лицу, уже когда отчёт АНБУ был положен ему на стол в запечатанном конверте с надписью «строго секретно». Пятая намекнула, что лично заинтересована в любой информации, которую он сможет вытянуть из пленника, хотя смысла в этом напоминании не было: Ибики прекрасно осознавал, что второго шанса заполучить в свои руки члена Рассвета может уже и не быть. Поэтому, когда медики доложили о готовности, он убрал отчёт и отправился на подземные этажи больницы, где находились медицинские боксы для особо опасных преступников. В голове крутилась фраза о бранящемся мешке, что несколько мешало воспринимать ситуацию. Провожающая его до бокса медсестра несколько раз странно покосилась, прежде чем Ибики заметил отражение в одном из затемнённых стёкол и свою кривую ухмылку. Возле нужного бокса стояла помощница Пятой, Шизуне, которая методично что-то записывала в свиток, деловито сверяясь с небольшим экраном перед непробиваемым стеклом. Насколько Ибики помнил, она была ниндзя-медиком, чьи навыки Пятая, определённо, ценила, раз подпускала её к себе так близко. Провожающая его медсестра при виде Шизуне негромко извинилась и ушла. Ибики приблизился к боксу, сперва взглянув на экран — множество непонятных символов, расшифровать которые мог только медик нужного уровня. Информация не для каждого. — Ибики-сан, — несколько запоздало приветствовала его оторвавшаяся от записей Шизуне. — Уже наслышаны? — Наслышан. Решил поглядеть, с чем мне предстоит работать. — Пока что здесь мало с чем можно поработать. Я имею в виду, в вашем случае, — поправилась она. Ибики заметил, что Шизуне избегает контакта глаз, смотрит в свой свиток, на экран или же просто на стекло бокса, и ничуть не удивился: так вели себя многие люди, с которыми ему редко приходилось пересекаться по работе или же личным делам. Его некрасивое, расчерченное шрамами лицо обычно не располагало к дружеской болтовне — окружающие предпочитали пялиться на свою обувь, нежели размышлять, что спрятано под закрывающей голову банданой. Ибики не пытался как-то разрядить подобные ситуации, поскольку не считал нужным. Делать для Шизуне исключение было бы глупо. — Я читал отчёт, — несколько резковато сказал он, приблизившись к стеклу. За ним под ожерельем из ярких люминесцентных ламп, привязанная ремнями к больничной каталке, была человеческая голова. Одна. Отдельно от тела. Ибики видел подобное много раз — некоторые части тела приходилось отрывать собственноручно, — но впервые он видел, чтобы голова была самостоятельной автономной единицей. — Как так вышло? — спросил он, не отрывая взгляда от головы. — Какая-то техника? Генная модификация? Он вообще жив? Последний вопрос прозвучал немного наивно. Привязанная к каталке голова вела себя так, как ведут себя головы обычных живых людей: дёргалась, вертелась, пыталась выпутаться из кожаной хватки. Гримасничала, закатывала глаза, хмурилась и, кажется, разговаривала. Вернее, если судить по мимике, орала во всё горло. Немного читающий по губам Ибики различил парочку непечатных выражений. — Жив, — нервно усмехнулась Шизуне. — Вообще мы полагаем, что он бессмертен. — Бессмертия не существует, — скептически возразил Ибики. — Нужно просто найти правильный способ его убить. — Возможно его тоже не существует. Вот, смотрите, — Шизуне ткнула в нижние строчки на экране, которые Ибики всё равно не мог прочесть, — он регенерирует с невероятной скоростью. Остатки его тела... в смысле, остальные найденные части, которые принесли АНБУ, мы поместили в другой бокс. Взяли руки как тестовые образцы, провели множество сложнейших тестов на клеточном уровне, даже Пятая самолично... — Что-нибудь поняли? — прервал Ибики. Шизуне поджала губы, затем вздохнула: — Ничего. Только, что он самовосстанавливается. Непонятно, как, из ничего, из воздуха! Скорость разная, но результат один и тот же. Сшитые части тела прирастают друг к другу, причём не просто как куски плоти, а как полноценные органы. Отдельные части... ну, восстанавливают себя сами. Наращивают клетки в медленном, но неуклонном темпе. Вы понимаете, Ибики-сан? Ибики был далёк от медицины. Знания его распространялись скорее на то, как расправиться с человеком, чем как его спасти, если не считать первую помощь. Но одно он знал по опыту: никто из людей, что он пытал, не восстанавливал сам себя буквально из окровавленных ошмётков. Это было невообразимо и полностью лишало пытку смысла в качестве инструмента допроса. Но также давало смысл новый. Странная, не связанная с должностными обязанностями мысль пощекотала череп изнутри и пропала. Ибики поморщился. — Хотите сказать, что если оставить голову как есть, то она просто... отрастит себе новое тело? Шизуне задумчиво кивнула. Ибики распознал это как «да». — Теоретически. Это займёт время, много времени. — Времени у нас нет, — отрезал Ибики и взглянул на женщину. Та, наконец, встретила его взгляд открыто и прямо. — Вам придётся придержать своих медиков, Шизуне-сан, вы понимаете? Ситуация не должна выйти из-под контроля. Шизуне понимала. О том, что один из членов Рассвета был в плену Конохагакуре знали лишь несколько человек, в числе которых были нашедшие тело АНБУ, руководство деревни в лице Пятой и её ближайшего окружения, допущенные к исследованию медики и отдел Допросов и Пыток в лице Морино Ибики. Даже никто из его коллег и подручных не подозревал о том, кто содержится в подземном боксе больницы и какую информацию Пятая хочет из него вынуть. Так что, в перспективе Хидан был персональной головной болью Ибики. Чутьё подсказывало что это обернётся той ещё мигренью. Возможно, Какаши был в курсе. Какаши всегда в курсе дел деревни. В курсе ли сам Рассвет, куда запропастился один из наёмников, никто не знал. Объявлять военное положение в деревне, конечно, не стали, но гражданские не дураки, а увеличенные патрулирующие отряды и круглосуточную занятость самых востребованных джоунинов скрыть довольно трудно. Не говоря уже о слухах, шныряющих везде и всюду молодых генинах и прочих факторах. Ибики был только рад, что джинчурики столь удачно нет в Конохе, иначе ситуация уже всплыла бы наружу. — Мы сошьём тело, так восстановление пройдёт быстрее. Сможете приступить уже через пару дней, — пообещала Шизуне и вдруг слабо улыбнулась, — надеюсь, вашей работе не помешает, если мы оставим себе один-два пальца? Как материал для исследований. — Хоть все забирайте, — ответил Ибики. С восприятием иронии у него порой возникали трудности. — Он же вырастит новые? — Несомненно. Возникла неловкая пауза. Идя сюда, Ибики не планировал общаться с кем-либо, но информация оказалась дельной. Будет о чём поразмышлять на досуге, вспомнить старые добрые методы допросов, смазать оборудование в пыточной камере... хотя, смотря на всё это с той точки зрения, что его будущего клиента буквально соберут по кусочкам лишь для того, чтобы Ибики раскромсал его снова, возникал закономерный вопрос. И касался он отнюдь не целесообразности. Целесообразность насилия Ибики под вопрос не ставил никогда. — Что, если я случайно убью его в процессе... допроса? Задумавшаяся Шизуне вздрогнула, оторвалась от экрана и уставилась на собеседника с крайним изумлением. — «Случайно убьёте»? Ибики сохранил каменное выражение лица. — Что ж, — женщина перехватила свиток поудобнее, словно бы не знала вдруг, куда его деть. В голосе её цвело замешательство, — что ж, тогда мы абсолютно точно будем уверены, что он не бессмертен. Одной тайной меньше. Ибики кивнул и отвернулся к боксу. Голова за стеклом продолжала беззвучно верещать и, если верить отчёту и тому немногому, что мог прочитать по губам мужчина, звукоизоляция была очень к месту. Немногие люди обладают концентрацией и терпением достаточными, чтобы работать в условиях непрекращающейся брани. Сам Ибики предпочёл бы вырвать ему язык, но звукоизоляция тоже была приемлемым решением. — Может, хотите зайти внутрь, Ибики-сан? — предложила Шизуне, заметившая, как пристально он наблюдает за пленником. За частью пленника. — Я могу открыть дверь. Предполагалось, вообще-то, изучение с близкого расстояния, но, он, знаете ли, слишком... шумный. — Я заметил, — спокойной сказал Ибики и отказался от предложения. Вместо этого он спросил: — Кто такой Какудзу? — Что? — Я немного читаю по губам. Работа обязывает, — сухо объяснил Ибики, не вдаваясь в детали. — И, помимо ругательств, он постоянно упоминает какого-то Какудзу. В отчёте ничего подобного не было. — Впервые слышу, — озадаченно призналась Шизуне и нахмурилась. — Возможно, это тот, кто его убил? В смысле, попытался убить... или же, это его напарник? Насколько нам известно, в Рассвете все разбиты на группы из двух человек. В каком контексте упоминается имя? Ибики всмотрелся в дёрганые движения губ и поймал себя на том, что собственное отражение растянулось в жутковатой ухмылке. Такая же бесконтрольно появлялась, когда он читал этот чёртов отчёт АНБУ и спускался сюда в сопровождении медсестры. Рядом ощутимо напряглась Шизуне. — Что такое? — с волнением спросила она, — что он говорит? Могучим усилием воли Ибики проконтролировал собственный голос. С лицом справиться оказалось гораздо проще. — Он говорит, цитирую, что Какудзу — ёбаный старый гандон, и что он подотрётся его сраными деньгами, как только отсюда выберется. Шизуне ахнула и выронила перо. *** Через два дня, как и было обещано, преступник S класса, известный под именем «Хидан», был сшит на операционном столе. Операция производилась под наркозом, но не ради пленника, а ради медиков, не приученных орудовать иглой под аккомпанемент исходящих от оторванной головы уличных ругательств. Насколько Ибики мог видеть со своего места, лицо Хидана, разглаженное наркозом, было спокойным и, можно сказать, одухотворённым. Светлые, почти белые волосы сливались с мертвенно бледной кожей и больничными простынями, такие же светлые волоски ресниц и бровей казались незаметными. На Хидане не было ни одного тёмного пятна, кроме ровных швов на шее, он весь светился и переливался под лампами, словно статуя из лунного камня. Зрелище было красивое, впору рисовать на шёлке. Потом Хидан проснулся и открыл рот, разом испортив всё впечатление. Руководившая операцией Шизуне отёрла пот со лба, устало выдохнула и отошла в тень, встав рядом с Ибики. Он подозревал, что ей хочется быть как можно дальше отсюда — вопли Хидана фанфарами взлетали к потолку. — Он весь ваш, Ибики-сан. Можете работать. Лежащий на больничной койке Хидан укусил за палец санитара, когда тот попытался отрезать забытую у предплечья нитку, а потом по-идиотски заржал, обнажая испачканную в крови пасть. Зубы все были как на подбор, ровные, здоровые и острые. Ибики вздохнул. И приступил к работе. *** Начало было многообещающим. Имеющий некоторое представление о членах Рассвета Ибики подозревал, что заставить Хидана говорить будет сложно. Очень сложно. Практически невыполнимо. Проводя параллели с Итачи, которому гордость бы не позволила выдать секреты организации, или же с Кисаме, чью профессиональную непогрешимость Ибики уже имел счастье лицезреть много лет назад, можно было построить примерную модель поведения Хидана. По идее тот должен был сжать челюсти, откусить язык и захлебнуться собственной кровью. Или же просто молчать, сохранять невозмутимый вид и мысленно парить в высших сферах. Отрешиться от любой боли, от своего тела, закрыть разум от проникновения. Это то, что сделал бы любой высококлассный шиноби, а Ибики знал, что в Рассвете иных не держат. Но, опять же, кадровая политика Пейна всё ещё вызывала некоторые... вопросы. Потому что был Итачи, профессионал до мозга костей, чьи действия во время допроса можно было предсказать. И был Хидан. На первом же допросе, что проводился в небольшой, закрытой на несколько техник специальной комнате отдела Допросов и Пыток, Хидан ответил на некоторые интересовавшие руководство деревни вопросы без малейшего сопротивления. Под отсутствием сопротивления подразумевалось, что пленник не ушёл в себя, замкнувшись в мыслях, и не откусил язык, лишь бы не выдать информацию врагу. Напротив, он много и обстоятельно говорил, красочно описывал, эмоционально подавал материал, экспрессивно выражался и чуть было не порвал сдерживающие его кожаные ремни, пытаясь вскочить со стула в порыве чувств. Впервые в жизни Ибики вышел из камеры допроса выжатый как лимон не упрямством жертвы, а необходимостью вылавливать куски важной информации из лившегося на него словесного поноса. А ещё ведь нужно было успевать записывать. Ибики начал с животрепещущего вопроса о бессмертии. Хидан охотно поделился, что, если у кого-то нет желания умирать из-за обыкновенного расчленения, всегда есть возможность примкнуть к культу Дзясина, стать жрецом и превозносить великого кровавого бога на все лады путём убиения «сраных грешников». При этом, как понял Ибики, иногда полагалось умерщвлять и собственное бренное тело тоже, дабы «стать единым с великим Дзясином». Этот момент проливал свет на ситуацию, в которой были найдены останки Хидана, хотя не объясняло, как именно он ухитрился разорвать себя на куски. Когда Ибики спросил об этом, Хидан вскинулся, выплюнул что-то вроде «ёбаный Какудзу» и затих. Ибики спросил, кто такой Какудзу. Хидан заявил, что не желает говорить об «этом старом гандоне». Ибики решил пока спустить эту тему на тормозах, поскольку были и более важные вопросы, и вернулся к бессмертию, на что Хидан поинтересовался, где его медальон, кусарикама и левая кисть. Ибики сказал, что медальон, как и остатки плаща, конфисковали для вещественных доказательств, левую кисть изучают ниндзя-медики, а кусарикамы на месте происшествия не было. Пленник закатил глаза и цветасто обматерил Ибики, Коноху, богохульную медицину и «грёбаного Какудзу». Потом спросил, куда дели кольцо. — Какое кольцо? — не понял Ибики. На всякий случай пролистал список вещдоков, но никаких колец не обнаружил. — Вот же су-у-ука Какудзу, — тоскливо протянул Хидан, — и его спёр, козлина. Зассал, что этот пидор просечёт... — Какой пидор? — снова не понял Ибики. От общения с Хиданом голова шла кругом. — Какой-какой, Лидер этот говнистый, — огрызнулся пленник. Речь, очевидно, шла о Пейне. — Боится, что я ему донесу. Ну ёбаный же Какудзу... Спустя ещё десять минут невнятного трёпа Ибики сумел идентифицировать, что кольцо, принадлежавшее Хидану, было одним из тех, что носили все в Рассвете. С его помощью нукенины связывались друг с другом и с Лидером. Это была какая-то неизвестная Конохе техника, и на всякий случай Ибики связался с медиками, забравшими левую кисть Хидана, чтобы убедиться: на ней нет никаких колец. К огромному сожалению, эту информацию подтвердили. Заодно Ибики вкратце рассказал о причине бессмертия пленника, что уже огорчило изучавших его плоть медиков — раз подобные изменения достигались путём ритуального посвящения, вывести формулу бессмертия было невозможно. Но руку они всё же решили оставить себе. Ибики не возражал, у Хидана всё равно уже начала отрастать новая. Одной загадкой в любом случае стало меньше. Вопросов было ещё много, но Ибики ощущал себя уставшим и выжатым, с Хиданом сложно было иметь дело, хоть он и не проявлял открытого сопротивления. В конце концов, он решил сделать передышку: для отчёта Пятой уже было собрано достаточно материала. Отсутствие кольца давало определённую надежду на то, что Пейн всё ещё не в курсе, куда подевался Хидан, а, значит, у Конохи есть время держать пленника до тех пор, пока из него можно выжать что-то полезное. Существовала вероятность, что Какудзу может прийти за своим напарником — в том, что они напарники, Ибики уже был совершенно убеждён, — но то, как о нём отзывался сам Хидан, наводило сомнения. — Бля, если вы ему за это заплатите, то да, — ухмыльнулся Хидан, когда Ибики спросил его мнение на этот счёт. — Просто так он свою старую жопу не потащит в эту сраную глушь. Знает, сука, что у вас всё равно кишка тонка меня прикончить. И издевательски заржал. Позднее Ибики несколько растерянно поставил вердикт «готов к сотрудничеству», когда писал отчёт для Пятой. Ощущение неправильности происходящего не покидало, когда он ставил размашистую подпись, и когда относил свиток в Резиденцию. Он не привык получать победу так легко, её всегда приходилось вырывать силой. Часто с победой в комплекте шли вырванные куски мяса, кровь, пот, слёзы и крики. Сейчас этого не было и Ибики ощущал себя так, словно его обокрали, хотя это определённо был успех. Но Ибики всё равно был разочарован. Он ждал от Хидана чего-то большего. Чего-то... грандиозного. Но тот оказался обычным самодовольным отбросом. Поэтому, когда на следующем допросе Хидан вдруг принялся нести бред в ответ на вопросы, непосредственно касающиеся Рассвета и его членов, Ибики испытал небывалый душевный подъём. Ему вспомнилась голова, сквернословящая в звуконепроницаемом медицинском боксе. Бессмертное тело, восстанавливающее себя само, действительно было чем-то многообещающим. Чем-то... новым. Он отдал приказ подготовить пыточную камеру прямо при Хидане, глядя ему в наглые лиловые глаза. Хидан голодно ухмыльнулся и демонстративно прикусил язык. *** В последующие два дня Ибики Морино впервые на своей шкуре прочувствовал, что означает термин «профессиональное выгорание». Если бы он хоть однажды удосужился посетить психолога, что при его работе было не лишним, тот вероятно посоветовал бы больше времени проводить на свежем воздухе, избегать нервотрёпки и «тяжёлых» людей, а также вообще сменить род деятельности на какое-то время. Например, поработать волонтёром в больнице — и ему польза, и обществу. Но шиноби не посещали психологов, поскольку считалось, что ниндзя должен быть морально подготовлен к любой ситуации, что преподнесёт ему судьба. Вряд ли Итачи Учиха изливал душу психологу, прежде чем вырезал свой клан. Вряд ли Белый Клык советовался с каким-либо врачом о том, как бы лучше обставить ритуальное самоубийство, чтобы то как можно меньше затронуло сына-подростка. И уж наверняка джинчурики Девятихвостого не плакался о своих жизненных трудностях и не проходил лечебную терапию по восстановлению душевного здоровья. Хотя, может, стоило бы: знакомый с психологией по долгу службы Ибики за версту распознавал в Узумаки Наруто страх одиночества, комплекс неполноценности и, как следствие, основанное на этом букете желание спасать всех и вся. Привязывать к себе мимо проходящих, чтобы страх ушёл и никогда не возвращался. Со стороны подобное поведение казалось героическим и похвальным, но Ибики знал подоплёку: мальчик не умел отпускать людей. Не умел, не хотел и боялся, настолько сильно, что до сих пор грезил возвращением в Коноху Учиха Саске. Якобы, ради благополучия Саске. Ложь была прекрасна, но всё же это была ложь. Ибики сочувствовал Узумаки Наруто, поскольку тому ещё предстояло смириться с очевидным фактом: некоторые люди уходят, чтобы уже никогда не вернуться. Учиха Саске не собирался возвращаться, и Наруто стоило бы смириться с тем, что эта боль теперь всегда будет жить с ним. Что касалось собственной боли, то Ибики давно нашёл способ сладить с ней и даже превратить в любимую работу. Теперь, благодаря Хидану то, что казалось панацеей, начало оборачиваться против создателя. Итак, за два дня практически непрерывных пыток и допросов Ибики впервые ощутил себя профессионально бесполезным. Хидан не выдал ни грамма сколь-нибудь полезной информации о целях Рассвета или о его дальнейших планах. Не сообщил координаты хотя бы одной базы. Не сказал, на какого джинчурики планируется нападение после Однохвостого. Ответы на вопросы о членах Рассвета сводились к базарному трёпу об их межличностных отношениях и внутренних дрязгах, которые дела никоим образом не касались. Даже банальное описание внешности сводилось к расплывчатым определениям, по которым затруднительно было составить примитивный фоторобот. Как вообще можно составить фоторобот, попадающий под определение «двумордый кактус»? Как описать технику «пиздатых бумажных поделок»? Как объяснить Пятой принцип действия бессмертия Хидана, если даже сам Хидан толком его не понимал? Ибики корпел над отчётами так, как никогда не корпел, и бумажная работа вызывала раздражение, поскольку он не мог написать ничего дельного, кроме «объект на контакт не идёт, продолжаю обработку». Касаемо «процесса обработки» тоже возникли некоторые трудности. Ибики впервые ощутил себя профессионально некомпетентным, начав допрашивать Хидана в пыточной камере, но вовсе не потому, что его методы не работали. Напротив, Хидан остро реагировал на любые воздействия, обильно истекал кровью, орал до тех пор, пока горло не садилось и оставался в сознании максимально долго. При этом ещё и ухитрялся чесать языком, бросаться оскорблениями, истерически хохотать и молиться. В какие-то моменты Ибики ощущал себя не инквизитором, а соучастником Ритуала — тогда-то и приходила Профессиональная Некомпетентность. Ибо если он морально удовлетворён пыткой, а не её результатами, значит ли это, что он провалился как глава Отдела? Эта мысль пришла во время очередного разговора о Какудзу. Тема была благодатна, Хидан легко выходил из себя при упоминании напарника, хотя сперва артачился и «старого гандона» обсуждать не хотел. Пришлось немного подкрутить рычаги и послушать пронзительные вопли, прежде чем поинтересоваться, почему же Хидан до сих пор не убил Какудзу, раз тот доставляет столько хлопот. — Уебашу я этого мудака, будь уверен, Шрам-сан... тока не щас, чуть погодя... возни с ним, бля, много будет, — Хидан мечтательно скалился, зубы у него были красные от крови — та стекала из рассечённых надбровных вен, образуя две широкие симметричные полосы. Хидан остервенело слизывал её с губ и тяжело, придушенно дышал. Верёвка у него на шее слегка сдавливала трахею, но не настолько, чтобы мешать говорить. — Слишком сильный для тебя? — уточнил Ибики, раздумывая, стоит ли залатать одну рану. Нехорошо, если Хидана развезёт в самый ключевой момент беседы. — Слишком хитрожопый! Я сперва думал он нормальный чувак, сечёт чё к чему. Что он как я типа, ясно блять? — Он тоже бессмертный? — Ибики сдвинул брови. Такой поворот мог существенно осложнить ситуацию. Хидан помотал головой насколько позволяла петля. — Хуй там. Какудзу — сраный безбожник, бессмертным ему никогда не стать. — Тогда что ты имеешь в виду? — Ничо не скажу, — скучающе отмахнулся от него Хидан, — ты пока не послужил Великому Богу, чтобы я тут блять распинался, Шрам-сан. — Защищаешь напарника? — прищурился Ибики и медленно повернул рычаг, приводя механизм в движение. Верёвки наматывались на валик с ласкающим слух скрипом, чужие сухожилия натянуто пели под белой кожей. Хидан на секунду перестал дышать, а потом протяжно завыл, когда натяжение вновь ослабилось. Кровь мерными толчками вытекала из разрезов и красила белесые волосы в красный, стекая по плечам и дальше, на деревянную площадку. На полу под дыбой уже образовалась приличная лужа — валики с острыми зубчиками под спиной Хидана давно разорвали кожу и взрезались в мышцы. — Какудзу — старый гандон, и когда-нибудь я его прикончу, — Хидан тяжело дышал, по всему его телу выступила испарина, — но до тех пор, пока он служит моему Богу, я, блять, оставлю его в живых... — Ты сказал, он — атеист, — напомнил Ибики и методично сделал два оборота. Судя по звукам, валики под спиной достигли кости и ласково, интимно пощекотали её поверхность. Зрачок Хидана стал точечным, взгляд — горячечным, плавающем в лиловом тумане, и весь он изогнулся, забился в путах, насколько позволяли крепления. Контуры его тела отпечатались на дереве алым. — Он, сука, всё знает о священной Боли!.. — простонал Хидан, — он хитрый, жадный, ему всегда мало... не в обиду, Шрам-сан, но ебал я твой профессионализм, блять... ты и мизинца его не стоишь. Ибики почему-то ощутил себя задетым. Его профессиональные качества никогда не ставились под вопрос. Его жертвы всегда ломались рано или поздно, потому что никто, ни один человек не способен долгое время выносить мучительную физическую боль и психологическое давление, но Хидан... Хидан был другим. Дело ли в бессмертии, безумии, религии — он не поддавался. Он был слишком туп, чтобы вестись на провокацию, слишком примитивен, чтобы подходить для психологического унижения. У него не было рычагов давления, близких, друзей, родных. Даже собственная жизнь как ценность не бралась в расчёт. Хидан был недосягаем. И вот ещё... никогда ни одна его жертва не упрекала Ибики в недостаточно профессиональном подходе к допросу в пыточной камере. Это был нонсенс. — Я заставлю тебя говорить, — пообещал Ибики, берясь за рукоятку. Он не был уверен, идёт ли речь о нужной Конохе информации или о чём-то более личном. — Истинная Боль идёт от сердца, Шрам-сан, — назидательно выдохнул Хидан. Тело его заметно напряглось в ожидании, мышцы дрожали. — Даже ёбаный Какудзу знает это лучше, чем ты. Попробуй, хуле. Ибики попробовал. Верёвки, охватывающие запястья и щиколотки Хидана, натянулись и поехали в разные стороны, растягивая тело как пластичный жгут. Закреплённая на горле петля врезалась под подбородок и перетянулась, Хидан захрипел, забился выброшенной на берег рыбой, лицо его побледнело, потом начало краснеть. Кровь полилась обильнее, заливая ему глаза, нос, скапливаясь во рту — глотать её Хидан не успевал и в принципе уже не мог физически. Красные неровные дорожки походили на кровавые слёзы, ресницы Хидана тоже окрасились, радужка потемнела в кровавую кляксу. Он закашлялся, когда Ибики ослабил натяжение, петля вокруг шеи распустилась и соскользнула на грудь — Ибики не хотелось, чтобы пленник потерял сознание или захлебнулся. Было ещё рано. Хидан крупно дрожал и хватал ртом воздух, грудь его ходила ходуном, рёбра заметно расширялись под кожей. Взгляд его плыл и был размазан, словно Хидан был на грани обморока, что Ибики не понравилось. Возможно, сказалась крупная потеря крови или же сильный болевой шок. Скорее, первое. Ибики подошёл к распростёртому телу справа, сложил несколько печатей и приложил вспыхнувшую зелёной чакрой ладонь к надбровной дуге Хидана, заштопывая рану. Хидан тут же взбрыкнулся, дёрнул головой, пытаясь уйти от руки, взгляд вдруг сфокусировался и стал ясным и очень-очень злым. — Ты что ебать творишь?! — Лечу, — спокойно ответил Ибики и второй рукой дёрнул его за волосы обратно. — Лежи тихо. Мне не нужно, чтоб ты вырубился раньше, чем скажешь мне всё, что я хочу знать. — Ты, по ходу, не догнал, мудила! — зло выкрикнул Хидан, — ты, блять, ногами попираешь священную землю! Бог не прощает святотатства, понял, урод? Убери нах эту срань! А потом он с силой рванулся, оставив в кулаке Ибики пучок светлых волос, и выгнулся на своих опорах красивой дугой, замерев так на мгновение. Кровь из так и незалеченной раны продолжала стекать по щекам, и вкупе с позой выглядел Хидан, как плачущий кровью распятый Бог. Через секунду он издал громкий гортанный звук и обрушился назад всем своим весом, с силой насаживаясь на острые валики. Кровь брызнула во все стороны, попала на одежду Ибики, на его протянутые к Хидану руки, на лицо. Он машинально вытер щёку, в горле застрял клокочущий возглас удивления. Все звуки приглушились и доносились как сквозь вату, дыхание стало поверхностным и частым, в животе скрутилась тугая болезненная петля. Что он только что собирался сделать?.. Хидан снова выгнулся и упал назад, затем снова и снова. Когда он отклонялся, Ибики видел часть его спины, превратившейся в сплошные кровавые ошмётки. Кое-где белела кость. Когда она встречалась с остриями, раздавался характерный скрежещущий звук и вопли Хидана становились громче. Он усердно вбивался в дыбу, резкие чавкающие звуки сливались с его воем, голова запрокинулась, затылок встречался с деревом с таким же хлюпаньем, на макушке проступило красное пятно. Глаза Хидана были широко раскрыты, губы лихорадочно двигались, сквозь крики прорывались слова — Ибики прислушался и с отстранённым удивлением распознал молитву. Он вдруг понял, что пытка превратилась в Ритуал. В этот же момент Хидан в последний раз завис на верёвках, откинул голову в сторону, позволяя ей свободно упасть на плечо, и посмотрел Ибики в глаза безумными лиловыми зрачками. Под налётом эйфории плескались торжество и насмешка. — Вот так вот мой Бог имеет тебя и твою паршивую деревню, — сказал Хидан неожиданно глубоким и чистым голосом. — Ничо у нас с тобой не выйдет, Шрам-сан! И с силой врезался в валики, насадился на них с влажным всхлипом и застыл. Его поднятая к потолку голова на мгновение задержалась в одной точке, а затем упала вниз, подбородком к ключицам, и осталась там поникшим бутоном. С волос Хидана и с его лица медленно капала кровь, рисуя на туловище яркие пятна. Он был без сознания. Ибики медленно обошёл дыбу и взялся за рукояти. Он был поражён, но ещё сильнее жгло чувство обделённости, ощущение, будто его только что обокрали. Будто чёртов Хидан выполнил всю работу за него. Профессиональная бесполезность оказалась паршивой, но чувство непричастности ударяло больнее. Хидан обманул его. Ибики крутанул рукоять несколько раз, совершая рваные сильные обороты. Верёвки поползли в стороны относительно быстро, быстрее, чем это нужно при обычной пытке — сейчас потребности растягивать боль не было. Бессознательное тело распростёрлось, раскрылось, потянулось в разные стороны; сухо и лаконично защёлкали выходящие из пазов кости. Приятные глазу линии плеча потеряли свою целостность, изогнулись под неестественным углом, кисти повисли на сломанных запястьях. Колени и щиколотки вывернулись, бёдра разворотились, обнажая таз. Хидан был весь открыт и как на ладони, но вне досягаемости. Ибики был бессилен. Он отпустил рукояти, напряжение ослабло. Конечности повисли безжизненными плетьми. Ибики бездумно смотрел на Хидана несколько секунд, затем достал кунай и перерезал удерживающие его верёвки парой скупых движение. Мгновение тело ещё держалось за счёт острых валиков в спине, потом отошло от них с тихим влажным звуком и соскользнуло вниз, рухнув на пол с глухим стуком. Кажется, удар пришёлся прямо на лицо Хидана — Ибики услышал характерный звук ломающейся кости и усмехнулся. На валиках дыбы, окрашенных кровью как густой краской, остались ошмётки кожи и мяса, чуть выше, на уровне головы — тёмные пятна с прилипшими волосами. Стоило отмыть всё это, прежде чем дерево намертво впитает в себя цвет и запах. Вместо этого Ибики опустился на колени, распластал неподвижное тело Хидана на животе и критически осмотрел разорённую спину. Та превратилась в сплошной кровавый сгусток, разорванные волокна мышц и плоти слились в однообразную кашу. Там, где Хидан активнее всего вбивался в дыбу, остались наиболее глубокие раны, заполненные кровью, как небольшие озерца. Ибики выбрал одно, самое крупное, и медленно опустил туда обе руки, насколько позволяла рана, зачерпнул пальцами кровь — та приятно обволокла фаланги. Потом поднёс испачканные ладони к лицу, прижал и вдохнул полной грудью запах железа, бойни, смерти. Сладкий, ни с чем не сравнимый запах. Кровь была тёплой. Сердце Ибики заполошно стучало в груди и, почему-то, болело. Он ничего не смог узнать о Рассвете, его планах или членах. Он не сумел выудить информацию о напарнике Хидана. Ему нечего было написать в отчёте Пятой. Он даже не смог провести пытку, как подобает начальнику Отдела. Это был провал по всем фронтам. Он проиграл Хидану.