Храм души

В очередном отчёте для Пятой Ибики характеризовал Хидана как «истерический тип с ярко выраженными мазохистическими наклонностями». То есть практически прямым текстом расписался в том, что его методы допроса в данном случае абсолютно непригодны. Возможно, написал он далее, более продуктивно будет пустить Хидана в расход — пусть медики копаются в его бессмертном теле, выясняют причины ускоренной регенерации. Возможно, стоит пригласить мастера гендзюцу, вдруг у него получится выведать какую-то информацию. Но единственным мастером гендзюцу, обладающим нужной пыточной техникой, был Учиха Итачи, что, собственно, автоматически отбрасывало этот вариант. Других у Ибики просто не было. В конце он честно написал, что находит Хидана абсолютно бесполезным в качестве источника информации об организации «Рассвет» и рекомендует руководству как можно скорее от него избавиться. Любыми доступными способами. Как он и предполагал, после этого отчёта Пятая решила самолично посетить пленника и посмотреть, с чем там можно поработать. Ибики пожал плечами и сопроводил её в камеру, где содержался Хидан. Большую часть времени с ним было скучно: Хидан либо бездумно пялился в стену, либо монотонно молился, либо орал, материл Коноху и Ибики в частности, либо требовал еды. Порой во время молитв он впадал в религиозный припадок и нередко пытался размозжить свою тупую голову о стену — это было приятное разнообразие рутины. В остальном всё было спокойно, и Ибики старался держаться от камеры подальше, чтобы не вступать с идиотом в беседы и не тратить нервные клетки. Переживаний хватало и без того. Руки всё ещё помнили тепло и густоту чужой крови. Ибики гнал от себя это воспоминание, но глумливое лицо Хидана было перед глазами каждый день, отрезая пути к отступлению. Ибики никогда бы себе не признался, но его последний отчёт был отчаянной попыткой избавиться от пленника, которого ему не удавалось сломить. Попыткой избавиться от воспоминаний о провале. К счастью, у Пятой не было времени выяснять детали. Она провела у камеры Хидана несколько минут, за которые поинтересовалась условиями, на которых он готов выдать им нужную информацию, предложила свои варианты сотрудничества и развила несколько возможных сценариев, при которых согласия Коноха не получала. Все они кончались для Хидана плохо и каждый содержал обязательный этап с участием Ибики. Хидан молча выслушал, потом истерически расхохотался, обматерил Пятую и харкнул в неё кровью. Розовая слюна шмякнулась на кончик туфли в густой и тяжёлой тишине. ...она не убила Хидана на месте только потому, что удар бы определённо разрушил всё помещение и прилегающие к нему здания. — Брось его в дальние подземелья завтра же! — приказала Пятая, когда дверь захлопнулась и гогот Хидана стих. — Ты был прав, Ибики, этот урод абсолютно бесполезен! Пусть гниёт в камере, бессмертный сучёныш... — Будет выполнено, Хокаге-сама. А что насчёт сегодня? — деловито осведомился Ибики. Та нехорошо сверкнула глазами. — Что хочешь. Оставляю на твоё усмотрение. И ушла, сердито цокая каблуками. Ибики безнадёжно смотрел ей вслед, размышляя, как именно растолковать приказ касательно пленника — иногда руководство деревни предпочитало снимать с себя ответственность касательно щепетильных моментов и перекладывать её на нижестоящие уровни. Это называлось «делегировать полномочия», и Ибики в гробу видал подобную демократию. Преступников класса S нельзя «оставлять на твоё усмотрение», особенно если речь идёт о начальнике отдела Допросов и Пыток и человеке, чья способность к регенерации является воистину легендарной. Пятая вообще поняла, на что именно дала добро?.. Ибики вздохнул, запер дверь камеры и направился в больницу. За полчаса до прихода Пятой Хидан прокусил ему пальцы, когда Ибики слишком неосторожно просовывал поднос с едой в окошечко. Гибкость шеи и остроту зубов отморозка тоже можно было считать легендарными. Прогулка до больницы несколько скрасила мрачное настроение Ибики. Погода была хороша, вечер выдался свежий, прохладный, лёгкий ветер шевелил листву, откуда-то доносился слабый звон ветерков-колокольчиков. Ибики прошёл через парк, поздоровался с несколькими знакомыми, бросил взгляд на беззаботных детей, играющих в ниндзя. Под деревом у реки заметил Сарутоби Асуму и его ученика, молодого джоунина из клана Нара: они сидели, глядя на закат, и меланхолично о чём-то переговаривались. Асума, как обычно, смолил сигару, сидя так, чтобы дым сдувало в сторону от молодого Нара, и выглядел очень расслабленно и добродушно. Его собеседник жевал травинку и казался несколько старше своего возраста — лицо у него было серьёзное и слегка усталое. Ибики прошёл мимо незамеченным и не стал окликать ни одного из них. ... руку зашили быстро, рана была пустяковой. Ибики поблагодарил медсестру, спустился на первый этаж и купил кофе. Пока сидел в приёмном покое и пил, бездумно глядя на суетящихся у регистрационной стойки медсестёр и приходящих пациентов, вдруг решил подняться и проведать Хатаке Какаши. Тот лежал в стационаре с тех пор, как вернулся с нашумевшей миссии по поиску похищенного Казекаге. Ибики слышал, что на этой миссии Какаши и его команде пришлось иметь дело с двумя членами Рассвета, которых Хидан, кажется, характеризовал как «ёбаного кукольника» и «бомбу-куна». К сожалению, информация уже была не актуальна: кукольник Сасори был побеждён одним из команды Какаши и ниндзя Песка, а «бомба-кун», более известный как подрывник Дейдара из скрытой деревни Камня, самоустранился, потерпев поражение от рук джинчурики. Как бы то ни было, даже одного нукенина хватило, чтобы уложить в больницу самого Копирующего Ниндзя, а ведь ни Сасори, ни Дейдара бессмертными не были. Что бы случилось, если бы они столкнулись с кем-то вроде Хидана? Или его мистического напарника?.. Ибики поморщился и допил кофе одним глотком. Сейчас в деревне всё было спокойно стараниями Пятой и таких вот джоунинов как Хатаке Какаши, но что будет дальше, никто предсказать не в силах. Ему вспомнились сидящие у реки Асума и Нара, беззаботные, наслаждающиеся течением жизни. Два поколения скрытой деревни Листа, её настоящее и её будущее. Что случится, если хотя бы одному из них придётся столкнуться с таким чудовищем, как Хидан?.. Допустить подобное было нельзя. Ибики скомкал стаканчик, выкинул его в мусорную корзину и направился на верхний этаж. Не то чтобы ему требовался совет от кого-то вроде Хатаке — скорее, немного свежей информации и одобрение. Подтверждение, что он всё делает правильно и во благо деревни. Что кровь на его руках — живительная, тёплая кровь, — нужна вовсе не ему самому, а всем: и юным генинам, и джоунинам, и гражданским, и Пятой. Хатаке Какаши не ответил на стук в дверь, так что Ибики выждал несколько секунд и зашёл сам. Какаши устроился в кровати полусидя, обложился подушками и увлечённо читал книгу в яркой оранжевой обложке. Ибики терпеливо покашлял в кулак, привлекая внимание — вся деревня знала, что оторвать Какаши от бестселлеров Джирайи-сана куда сложнее, чем победить одного из Рассвета. Сейчас Хатаке отозвался со второй попытки, взглянул на Ибики поверх обложки и приветливо улыбнулся. Ибики привычно поразился, как люди ухитряются различать выражение его лица под глухой плотной маской. Какаши, кажется, научился выражать эмоции одними только глазами. — Ибики-сан, какими судьбами? — спросил Какаши, наблюдая, как Ибики подходит и садится на стул у тумбочки. От недостатка посетителей Какаши явно не страдал: та была заставлена цветами, ваза с фруктами была полной. — Проходил мимо, решил проведать, — честно сказал Ибики. Они с Какаши никогда не были друзьями, но неплохо ладили как коллеги, хотя методы работы друг друга не поощряли. Какаши кивнул, выражая благодарность, предложил фруктов. Ибики принялся чистить им обоим яблоко, зашитая рука неприятно заныла от самых простых механических движений. Боль раздражала не так сильно, как мысль о человеке, её причинившем. — Выглядите не очень, — заметил Хатаке, утаскивая первую почищенную дольку и быстро проглатывая её, отвернувшись к окну. — Что-то случилось? — А вы что-нибудь слышали в последнее время? — полюбопытствовал Ибики, прикидывая, знает ли Какаши о сложившейся ситуации. Шансы были неплохими — обычно тот знал обо всём, что творилось в Конохе или же сам был к этому причастен. — Как вы знаете, я состоял в АНБУ, — нарочито небрежно ответил Какаши. Ибики сделал понимающее лицо. — Доносились слухи, что у границы нашли достаточно подозрительный объект, доставленный в деревню, но впоследствии затерявшийся... не могло ли так случиться, Ибики-сан — чисто случайно, — что этот объект затерялся у вас в подвале? Ибики расслабил плечи. С Хатаке Какаши приятно было вести диалог. Они оба знали, что информация о найденном объекте является секретной и, строго говоря, член АНБУ, раскрывший эту тайну, имел все шансы угодить под следствие. Даже учитывая, что рассказано это было бывшему АНБУшнику и нынешнему знаменитому Копирующему Ниндзя, чья лояльность вопросов не вызывала. Конечно, Ибики не собирался следовать правилам сейчас. — У вас хорошие осведомители. Не желаете ли ещё яблока? Какаши вежливо отказался. Наклонил голову и спросил: — Связаны ли как-то этот загадочный объект, ваш шов на руке и настоящий разговор? Ибики вздохнул. — Напрямую. — Хотите услышать непредвзятое мнение? — догадался Какаши. — Не думаю, что смогу помочь, Ибики-сан. Когда имеете дело с одним из них, очень трудно выдать что-то дельное, не общаясь с объектом. Ожидаете, что я дам совет исходя из прошлого опыта? — Вы видели двоих, сражались и вышли победителем, — припечатал Ибики. — Вы не можете не знать. — От меня мало толку было, — печально вздохнул Какаши и почесал затылок обыденным домашним жестом. — Я даже не смог взять хотя бы одного. Если хотите мнение, Ибики-сан, то вот оно: живым вам в руки никто из них не дастся. А то, что сейчас сидит в вашем подвале, видимо, больно кусается и не поддаётся, раз вы пришли ко мне. — То, что там сейчас сидит — это бессмертное чудовище, — тихо сказал Ибики, — которое далось нам в руки по воле судьбы и прихоти его напарника, очевидно, столь же безумного, сколь он сам. Я слышал, первый из тех, с кем вы сражались, был почти бессмертным... кукольником, кажется? — Да, Сасори. Скорпион Красных Песков. Он переделал своё тело в марионетку, — усмехнулся Какаши, — так сказать, законсервировал себя в вечности. С ним было непросто. — Как вы выпытали у него сведения? — Ибики подался вперёд вместе с вопросом, испытующе взглянул Какаши в безмятежное лицо. Большая часть руководства знала, что Шестая команда под временным началом некоего капитана Ямато — наверняка одного из АНБУшных приятелей Какаши, — недавно выдвинулась на место встречи Сасори и его шпиона, которая должна была состояться при здравии первого. Но теперь Скорпион Красных Песков покоился с миром, а вместо него шпиона поджидали трое шиноби и их капитан, и всё благодаря сведениям, что удалось вытянуть из Сасори на миссии по освобождению Казекаге. Возможно, Какаши скрывал свои недюжинные таланты палача?.. Какаши моргнул. — Вообще-то это был не я. Сведения о шпионе разузнала и доложила Сакура Харуно. — Что? — неверующе переспросил Ибики. Он слабо помнил молодых чуунинов и джоунинов, по работе им приходилось редко пересекаться, так что большая часть воспоминаний осталась ещё со времён экзамена. Сакуру Харуно он помнил смутно и не в самом выгодном для неё свете: плаксивая хрупкая девочка, цепляющаяся за своих сокомандников. Она терялась на фоне выдающихся Учихи, Хьюги и даже показавшего себя Узумаки. Ибики не особо представлял, как такая девочка могла бы выжать из наёмника S-класса какие-либо сведения и остаться в живых. Либо Какаши насмехался над ним, либо он многое пропустил, сидя в своём подвале. — Три года уже прошло, — неодобрительно напомнил Какаши. — Сакура — ученица Пятой. Вам это о чём-то говорит? — О, — только и сказал Ибики. На самом деле, говорило это о многом. Значит, девочка из хрупкой плаксы превратилась в воина? Что ж, тем лучше для неё. Однако это не снимало главного вопроса. — Как она выпытала у него сведения? — Ну, — сказал Какаши, — насколько я понял, она его победила. А он в награду ответил на её вопросы. Вам это как-то поможет, Ибики-сан? Ибики со стоном уронил голову на руки. Задетый шрам снова заныл. — Нет, не поможет, — угрюмо выдохнул он. — Сакура сражалась с достойным врагом, знающим о том, что такое честь и самоуважение. К тому же, с врагом более-менее смертным. А у меня в подвале сидит бессмертное отребье, которое эти понятия даже прочесть со свитка не сможет. — Значит, вам надо найти способ победить и его, — мудро заметил Какаши. — Непростая задачка. В каком-то смысле вы сражаетесь с самой смертью, Ибики-сан. В том то и ирония, подумал Ибики. Он никогда не сражался со смертью, он был на её стороне, нёс её подобно верному вассалу — и что теперь? Та, оказывается, предпочитает светлокожего ублюдка, знающего только насилие, кровь и боль. Как победить то, чему служил всю сознательную жизнь?.. Какаши откинулся на подушку, взял ещё одну дольку яблока и очень по-человечески отметил, как он чертовски рад, что джинчурики сейчас нет в деревне. Мол, это единственный светлый лучик в сложившейся ситуации. Ибики тоже сунул в рот яблоко и молча согласился. *** По дороге к Отделу Допросов и Пыток Морино Ибики несколько раз пересматривал своё решение относительно планов на текущую ночь. Все приготовления согласно приказу Пятой были завершены: в дальних подземельях для Хидана уже была подготовлена уютная тёмная камера, из которой он смог бы выбраться только при условии разрушения Конохи до основания. Подобного не случалось со времён Девятихвостого, и Ибики сомневался, что удачи ублюдка хватит на второй раз в ближайшем будущем. У Хидана были все шансы провести свою вшивую вечность за решёткой. От самого Ибики больше ничего не требовалось, кроме как сопроводить Хидана туда, захлопнуть дверь погромче, да придержать его в своём Отделе до утра. Пустяковое, не требующее внимания задание, на котором Ибики невольно зациклился — расплывчатая формулировка Пятой «на твоё усмотрение» его определённо не устраивала. На самом деле, возвращаться в Отдел было необязательно. Хидан никуда бы не делся оттуда за несколько часов, будучи надёжно скованным и запертым. Даже если предположить, что он чудом выберется, дальше Отдела не уйдёт — входы и выходы просматриваются, дежурные всегда на посту. Его схватят быстрее, чем он успеет пройти несколько метров от камеры, а учитывая, что действовать тихо и скрытно, как нормальный шиноби, он не умеет, то пол-Конохи сбежится его ловить. Начальник Отдела не обязан проводить ночь, приглядывая за каким-то отбросом, от которого даже внятной речи добиться трудно. Если же под «усмотрением» Пятая выражала надежду на то, что Ибики воспользуется профессиональным пыточным набором и всё-таки вытянет из Хидана хоть сколько-нибудь стоящую информацию, то её ждало разочарование. Ибики не мог бы зайти дальше, чем уже это сделал, если в планы не входила смерть Хидана — весьма маловероятная, но всё же возможная. Если придурок не брешет и его бессмертие реально, то любая агрессивная пытка повлечёт за собой либо кому, либо похожее на неё состояние. Потом Хидан будет долго восстанавливаться, собирать себя из кусочков и блажить на весь Отдел до самого утра, но так и не выдаст ничего важного. Очередной тупик. В общем, брать с Хидана было нечего. Он не мог предложить Конохе информацию, сотрудничество, его регенерация не копировалась, его техника осталась загадкой. Он даже не послужил приманкой для Лидера Рассвета, других его членов или собственного напарника. Судя по всему, в среде отбросов Хидан был на низшей ступени, на самом дне, и судьба его была глубоко безразлична всем, кроме его выдуманного кровавого Бога. Зная всё это, вряд ли Пятая намекала на то, что Ибики может выжать из Хидана немного пользы — скорее, она просто отбросила его из виду, как не стоящий внимания кусок дерьма. Бессмертный кусок дерьма. И Ибики теперь нужно убрать этот бардак. Эта мысль оказалась решающей. Ибики помедлил на перекрёстке и в итоге свернул на ведущую к Отделу дорожку. Если Хокаге оставляет на тебя бессмертное, самовосстанавливающееся тело, говоря при этом «делай, что хочешь», нельзя просто пойти домой и сладко заснуть. У Ибики уже были кое-какие идеи насчёт того, что он хочет с ним сделать, и все эти мысли были красные и горячие, и пахли словно кровь. *** На хлопнувшую дверь Хидан отреагировал вяло: дёрнулся на полу камеры, видимо, проснувшись от звука, скосил сонный лиловый глаз, незаинтересованно скользнул взглядом по Ибики. Пробормотал что-то себе под нос, зевнул и снова затих. Ибики запер за собой двери и немного постоял, не выпуская ручки из пальцев. Несколько минут назад он отдал приказ дежурным: никого не подпускать к камере пленника и не беспокоить его до рассвета. Приказ этот был своеобразной гарантией, отрезающей шансы на побег — теперь Ибики отвечал за Хидана в одиночку, а, значит, не мог позволить себе уйти посреди ночи, если вдруг что-то пойдёт не так. Ибики не сомневался, что что-то пойдёт не так, не знал только, понравится ему это или нет. Хидану точно не должно было, но случай был неординарным, спрогнозировать реакцию нельзя. Собственную в том числе. В камере было тихо и душно, спёртый воздух давил на виски. Вентиляция в подземелье работала слабо, окон, конечно, предусмотрено не было; одетый в форму и плащ Ибики частенько потел, поскольку раздеваться перед допрашиваемыми строго запрещено — обычно раздевают их, для устрашения, и чтобы пытать удобнее было. Но сегодня случай был особенным, и Ибики стянул с себя чёрный плащ с жилетом, оставшись в форменных штанах и водолазке. Дышать сразу стало полегче, спина сама собой распрямилась. Ибики бросил вещи на откаченный к стене стул, методично натянул плотные перчатки, неторопливо отмотал несколько метров прикреплённого к стене шланга и подошёл к клетке, в которой спал Хидан. Шланг тянулся следом хвостом змеи и издавал неприятный скользящий звук при соприкосновении с полом. Ибики постучал железной насадкой по прутьям клетки: — Хидан. Просыпайся. Тот не пошевелился, словно бы провалился в глубокий сон. Хидан лежал к нему спиной, в позе эмбриона, подтянув к груди колени и руки. Ибики прекрасно было видно выступающий позвоночник, крылья лопаток и крепкую задницу, обтянутую грязным от крови и пыли бельём. Ни одна мышца не дёрнулась, что означало одно из двух: либо Хидан искусно притворялся, либо вправду спал без задних ног. Что из этого было правдой, значения в общем-то не имело — дважды повторять Ибики не планировал. Он ещё разок стукнул по прутьям, убедился в отсутствии реакции и равнодушно просунул насадку шланга в клетку. Затем повернул вентиль. Из шланга мощной струёй выстрелила ледяная вода, ударяя прямиком Хидану меж лопаток. Тело, отброшенное к противоположной стороне клетки, мгновенно развернуло клубок, выгнулось и забилось, пытаясь увернуться от потока, но в маленькой открытой клети уходить было некуда. Ибики слегка подрегулировал напор и постарался удержать Хидана на одном месте, ограничивая его движения струёй, как плетью. При каждом попадании Хидан страшно орал и матерился, но не поворачивался лицом, принимая удар на спину — та уже ярко краснела, расцвеченная полосами. Самые чёткие следы оставались на плечевой зоне и на бёдрах, туда Ибики и направлял удар, стараясь как можно чаще проходиться по внутренней поверхности бёдер и шейному отделу — кожа там была тоньше и восприимчивее, ощущения должны были быть незабываемыми. Судя по искривленной фигуре Хидана, так оно и было: он уже не пытался уйти от струи, поняв, что так только делает себе хуже, и просто зафиксировался, вцепившись в прутья клетки и вжавшись в них грудью. Сквозь шум воды до Ибики доносились глухие маты. Когда вся задняя поверхность тела пленника приобрела приятный красный оттенок, Ибики решил, что пора заканчивать с прелюдией. Он уменьшил напор до самого слабого, под которым можно спокойно мыть руки, и подождал, пока Хидан слегка расслабит мышцы. Затем крутанул второй вентиль, меняя температуру, и окатил Хидана кипятком. Тот заорал и автоматически толкнулся вперёд, пытаясь уйти от струи, врезался лбом в решётку. Ибики выключил воду, аккуратно повесил шланг на место, вытер руки и вернулся обратно. В голове его царила холодная ясность и полное самосознание человека, осуществляющего контроль. Механика действий успокаивала, позволяла отпустить себя. Хидан был никому больше не нужен в этом мире, кроме него, здесь и сейчас. Он деловито отпёр дверь и вошёл внутрь, возвышаясь над телом. Хидан уже сполз на мокрый пол, лёжа на животе, и глубоко дышал, не произнося ни слова. Под головой у него вода стала розоватой — придурок разбил себе лоб. Ибики лениво пнул его по бедру, вызывая глухой стон, затем наклонился и дёрнул запястья вверх, заводя их за шею и защёлкивая наручники. Пальцы Хидана слегка подрагивали и казались возмутительно белыми на фоне спины. Ибики поудобнее перехватил связанные запястья и рванул того вверх, к себе, поднимая тело только за счёт рук. Хидан взвыл, запрокинул голову назад, несколько белесых волосинок однозначно остались в ладони Ибики. Другую руку он положил на лопатку — цвет там сейчас напоминал свежего лосося, на ощупь кожа была мокрой и прохладной. Хидан мучительно выгнулся в ответ на прикосновение, вместо привычных матов выдавил болезненный стон, в котором Ибики уловил одобрение. — Не делай вид, что тебе больно, Хидан, — прошептал Ибики, наклоняя голову и практически вжимаясь лицом в горящую кожу. Она ничем не пахла, кроме жёсткой водопроводной воды. — Я знаю, что ты можешь выдержать гораздо большее. — Собираешься проверить, как далеко я могу зайти? — глухо поинтересовался тот, дёргаясь и вырывая волосы из чужой хватки, чтобы опустить лицо вниз. Приглашающее действие. Ибики прерывисто вздохнул. — Нет. Собираюсь проверить, как далеко зайду я сам. И вцепился зубами в болезненное место под лопаткой, прихватывая как можно больше мяса. Мокрая, скользящая кожа под зубами ощущалась как кожура фрукта, и лопнула она так же, быстро разошлась, обнажая сочную мякоть. Кровь наполнила рот Ибики, потекла по губам и по спине Хидана, разлилась в запахе оглушительном и остром. Хидан задрожал, стон его стал откровеннее и громче, голос взмывал всё выше и выше, пока не оборвался на высокой звенящей ноте, когда Ибики со злостью сжал зубы и буквально вырвал кусок мяса, тут же выплёвывая его на пол. Кровавый ошмёток плеснулся в лужу и пустил вокруг себя алые разводы. — Охуеть, Шрам-сан, — выдохнул Хидан, выворачивая шею под неудобным углом, пытаясь посмотреть то ли на Ибики, то ли на откушенный кусок себя же. — Неплохое начало. Устроишь ёбаный кровавый фестиваль? — Я размышляю над этим, — честно признался Ибики и облизал губы. От крови на языке слегка подташнивало, но не настолько, чтобы вызвать сожаление о проделанном. Спина Хидана всё ещё была недостаточно разорённой и недостаточно красной — зияющая рана скорее наводила на мысль о продолжении. Хидан выжидающе прогнул позвоночник и сказал: — Как насчёт такого, Шрам-сан: ты метнёшься за моими шмотками, пока я тут слегка подлатаюсь, а потом продолжим с того же места. — Зачем тебе тряпьё, Хидан? — спросил Ибики, прикидывая, что делать дальше. Тело в руках пока было податливым и вялым, но он знал, что скоро эта пластичность пройдёт и пленник снова начнёт сопротивляться. Нужно было освободить хватку и зафиксировать Хидана, прежде чем тот решит доставить реальные проблемы, поэтому Ибики больно заломил чужие руки и коленом пнул Хидана в поясницу, заставляя того двинуться по направлению к выходу из клетки. — Чёта мало нас тут, Шрам-сан, — туманно ответил Хидан, — я привык, блять, к групповым сессиям. Тащи мой ёбаный штык и медальон, а там уже можно будет развернуться. — Разворачиваться сегодня буду только я, — спокойно сказал Ибики. Хидан двигался рвано, но в темпе, хотя ему очевидно было больно — мышцы заметно напрягались при каждом движении. Кожа быстро остывала и бледнела, Ибики это не нравилось, поэтому на полпути к опорам, на которых планировалось закрепить Хидана, он остановился и, наклонив пленника, без раздумий влез пальцами в рану, раскурочивая рваные края. Кровь потекла с удвоенной силой, Ибики испачкал в ней всю ладонь, затем повёл ею по поверхности белеющей спины сильным, но почти ласковым жестом, ощутимо нажимая на основные мышечные пласты, проминая их пальцами. Шипение пленника приобрело удивлённый оттенок и глубокое, интимное придыхание. Ибики поймал себя на том, что тело его само склоняется к Хидану, и тут же одёрнул себя. Привязывая Хидана к опорам, Ибики заметил у того явственную эрекцию, крепко натягивающую мокрые трусы. Бёдра Хидана мелко подрагивали от боли, возбуждения, от всего вперемешку, и взгляд у него, когда Ибики поднял голову, был туманный и расфокусированный. Ибики на пробу шлёпнул белое бедро в опасной близости от тканевой кромки — Хидан мучительно вздрогнул и приглашающе, на автопилоте, выдвинул пах вперёд. Это зрелище слегка успокоило и отрезвило. Хидан реагировал нормально и по-человечески, возбуждался от прикосновений, его бессмертная плоть была так же уязвима к наслаждению, как и к боли. Это означало, что Ибики имеет дело не с чем-то паранормальным или необъяснимым, не с чёрной маской Смерти и не с мрачным Жрецом, а с обычным человеческим существом, которое способно ощущать воздействие... которое может вопить от боли и от удовольствия в равной мере, и которое достаточно бесстыдно, чтобы даже не пытаться скрыть своё слабое место. Был ли Хидан настолько глуп, чтобы открыться, или же просто не воспринимал Ибики всерьёз? С этими мыслями Ибики закончил привязывать Хидана к опорам и отошёл на пару шагов, полюбоваться проделанным. Хидан висел на толстых жёстких канатах, грубо обмотанных вокруг его запястий и щиколоток, растянутый в разные стороны, как на дыбе — но уже по-другому. Ибики не любил повторяться. Он не собирался больше давать Хидану шанс сделать работу самостоятельно. Вернуться к дыбе означало дать Хидану кунай и позволить вскрыться. Тот наверняка это понимал, поскольку вывернул шею, осматривая своё импровизированное распятие, и ухмыльнулся: — Сегодня без игрушек? — Никаких игрушек для тебя, Хидан, — согласился Ибики, — ты на них слишком падок. Испортишь всё веселье. — Это ты на них падок, Шрам-сан, — тот склонил голову, кивнул куда-то вниз. — Снял бы что ли эти блядские штаны, а? Хочу посмотреть на тебя без ёбаных тряпок. — Я не буду раздеваться для тебя, Хидан, — отрезал Ибики. Зашёл ему за спину, с удовлетворением пробежался рукой по твёрдой спине, по мышцам, вынужденным напрягаться, чтобы держать тело на весу — стоило пленнику расслабиться, и верёвки впивались в запястья сильнее. Хидан шумно выдохнул, качнулся назад, наверняка причиняя себе боль лишними движениями, прижался к руке, оказавшись неожиданно отзывчивым к ласке. Кто бы мог подумать. — Твой напарник делает это с тобой? — внезапно для себя спросил Ибики, не зная толком, что же имеет в виду. Хидан попытался пожать плечами. — Ничо не скажу, Шрам-сан. — Почему ты его защищаешь? Потому что Коноха — враг, а он — союзник? — Для меня нет врагов и союзников. Перед моим великим Богом вы все, блять, едины и ничтожны, и все закончите одинаково. Как и полагается ёбаным атеистам, не понимающим истины... но я тебе скажу, Шрам-сан, что Какудзу, этот старый гандон, понимает. Морду воротит, типа не при делах и весь из себя занятой и деловой, прям хуй с горы, но на самом-то деле мне всё его гнилое нутро видно... — Хидан понизил голос, лицо его, когда Ибики обошёл с другой стороны, было резким и злым, вылепленным тенями и светом. — Каждое его сердце служит моему Богу, поклоняется, собирает жатву каждый грёбаный день, без устали и без напоминаний. Типа за бабки, ага, как же. Я блять вижу его. Вижу, как он есть. Хидан замолк ненадолго, прикрыл глаза. Ибики затаил дыхание: пленник говорил, выдавал информацию. Информация, правда, была ненужная, такую в отчёте не напишешь и Пятой на стол не положишь. Межличностные отношения и субъективные оценки не считаются характеристикой шиноби, Ибики мог спокойно забыть всё, что молол здесь и сейчас Хидан, но вместо этого он слушал. Пытался понять что-то, что, как ему казалось, ускользало из рук, выпадало из поля зрения. Он не представлял, что будет делать с этим знанием после, но сейчас это казалось важным: открытый, распятый Хидан говорил вслух о чём-то личном, почти интимном... и это Ибики задевало. Хидан говорил о своём напарнике с целым спектром эмоций. Говорил так, словно тот значил нечто, и хорошее и плохое сразу. Так обычно говорят о тех, кого любят и ненавидят одновременно. Так, бывало, говорил Узумаки Наруто о молодом Учихе. Такое проскальзывало в голосе Хатаке при упоминании Итачи. Ибики знал ещё много примеров. У него самого никогда не было человека, который окрасил бы его речь в разные оттенки. — ... раздевается для меня, — донеслось до него сквозь собственные мысли. Хидан снова говорил, глаза его были по-прежнему прикрыты, тело слегка покачивалось на опорах. Эрегированный пенис всё так же натягивал трусы, кажется, даже сильнее, чем ранее. Хидана била дрожь, и Ибики понимал, что причинённая до того боль уже угасла и ушла, теперь в теле пленника только возбуждение, нарастающее вверх неуклонно и мощно, как волна. Он нахмурился — возбуждение это было вызвано им, но подпитывалось оно не так, как планировалось изначально. Контроль утекал из рук, вместе с ним ускользало сознание Хидана — улетало куда-то, как и положено всем порядочным шиноби, подвергающимся пыткам. Искало защиту и приют в воспоминаниях. — ... вместе с болью приходит близость, — выговаривал Хидан, приоткрывая глаза и ища Ибики, смотря на него лилово и пронзительно, — ты же в курсе, Шрам-сан? Ёбаный Какудзу в курсе, точно говорю, вот и держит каждый раз, боится, блять, меня без фиксации. И ты, сука, держишь. — Ты мой пленник, — напомнил Ибики, будто цепляясь за оправдание. Контроль и вправду ощущался совсем призрачным. Хидан усмехнулся. — Ты и себя держишь, дебил. Мой старый гандон — тот ещё ебанат, с него сшелушить всю эту наносную муть вроде любви к грешному золоту сложно, но он хотя бы не боится показать себя. Я и так знаю, какой он урод, блять, чего стесняться? — Мне нет резона показывать себя, — сказал Ибики, находя, наконец, твёрдую почву под ногами. Спор приобретал логику, напоминал, кто есть кто в этой странной, нелепой мизансцене. Кто привязан, а кто держит поводок. Хидан этого либо не понимал, либо отказывался принимать, либо ему было всё равно — Ибики устраивал любой вариант. Он-то знал, как обстоят дела на самом деле. В камере было душно и слегка влажно, кожа Ибики покрылась тонким слоем противной холодной испарины. Плотные штаны и глухая водолазка облепляли тело, сковывали движения и казались неуместными. Прежде Ибики множество раз проводил допросы в этой камере, одетый строго по форме, в застёгнутом наглухо плаще, и никогда не испытывал каких-либо неудобств. Обнажённые пленники всегда выглядели жалко и убого на его фоне, оттого допросы шли быстрее: психологическое превосходство порой оказывается эффективнее физического. С Хиданом же такой подход не работал: на физическое превосходство ему было наплевать, а с психологическим явно что-то пошло не так. Голый и открытый Хидан не казался беззащитным, а одетый Ибики ощущал себя связанным и ограниченным. Ткань тёрлась о кожу, вызывая волны раздражения. Раздеться означало капитулировать, но оставаться так было тоже невыносимо. Правильно он сказал, подумалось Ибики, всю жизнь держать себя тяжело: в рамках приличий, в рамках закона, даже в простой проклятой одежде. Почему Хидану так спокойно без ограничений? В конце концов Ибики снял водолазку и небрежно кинул её на стул, изо всех сил делая вид, что так и было задумано. Это была не капитуляция, а разумный компромисс между своими убеждениями, комфортом и возможными выводами со стороны пленника. Мощный оголённый торс был покрыт шрамами, которые он давным-давно не показывал ни друзьям, ни женщинам, справедливо полагая, что людям нет никакого удовольствия видеть больше, чем уже обнажает его некрасивое, перечёркнутое полосами лицо. Хидан с интересом поглядел, двусмысленно поиграл бровями и небрежно бросил: — Неплохо, Шрам-сан. У меня аж ёбаная ностальгия. — В смысле? — нахмурился Ибики. — В смысле, похожи вы с моим перешитым мудаком, — пояснил Хидан, насмешливо скалясь. — Тока тот свои шрамы сам сделал, сечёшь? Потому и не ссыт себя показывать. Типа мужчину они украшают, ну я ебал. Вот умора, скажи? Этот разговор начинал утомлять Ибики. На светлом теле Хидана не было шрамов, это выглядело удивительным и странным, даже с учётом всего того, что о нём было известно. По шрамам и отметинам люди читают историю чужой жизни, это естественно. Шрам — печать, наложенная на человека, свидетельство пережитой боли. Если взглянуть на Хидана глазами постороннего, можно подумать, что в его жизни никогда не было боли, настолько он был чист и нетронут, но Ибики то знал. Поиск чужой боли был его давней профессиональной стезёй. — Не делай поспешных выводов, Хидан, — сказал он, подходя поближе и нащупывая на поясе рукоятку куная. Влажные пальцы скользнули по ней чуть дальше нужного, неуверенно и мимолётно, ему это не понравилось. — Между мной и твоим напарником нет ничего общего. Мне всё ещё нет резона показывать тебе себя. Здесь ты показываешь — а я на тебя смотрю. Удалось, наконец, захватить кунай удобно и твёрдо. Хидан если и видел, то не придал значения, скользнул взглядом по оружию и уплыл дальше, не выказывая эмоций. Он не боялся боли. Очевидно, происходящее скорее веселило его, чем внушало страх, но перед Ибики не стояло никаких конкретных задач. Ему не надо было заставлять Хидана испытывать определённые эмоции... однако Хидан заставлял испытывать эмоции его самого. — Ну смотри, хуле, — прикрыл глаза Хидан. — Отводи душу. Ибики смотрел во все глаза. В животе у него, под шрамами и мышцами, свился тугой горячий жгут, от которого было плохо и хорошо одновременно, образовав пульсирующую живую точку накопления энергии. Энергия, как повелось, искала выход, металась в рамках закованного в костяной каркас тела, гналась с кровью и истерично просилась наружу. В горле у Ибики пересохло, вены на висках вздулись, пот методично охлаждал кожу, но спасения всё равно не было. Сердце билось как сумасшедшее, конечности казались своими и чужими одновременно, руки были тяжёлыми и неподъёмными. Состояние, предшествующее первым своим пыткам много лет назад, вспомнилось удивительно легко и показалось освежающим и новым, придающим чувственность и интимность рядовым действиям и словам. Лезвие куная, которое техничные, по-прежнему словно чужие руки, вогнали Хидану под ключицу, вошло мягко и бесшумно. Хидан сглотнул, задрожали прикрытые веки, задрожал он сам. Ибики затрясся вместе с ним и вдавил лезвие глубже. Всю жизнь он был скуп на эмоции и чувства. Теперь открывшийся источник грозил его затопить. Кровь полилась на ладони щедрым потоком. Ибики приложил пальцы к груди Хидана, ощущая, как под кожей ходят грудные мышцы, заполошно и шумно бьётся сердце. Хидан что-то простонал сверху, Ибики бездумно двинул рукой, прочерчивая кривую полосу к правому плечу и поднял голову. Хидан был похож на него в молодости. В те времена, когда лицо Ибики тоже было белым и гладким, волосы — светлыми, такого же, как у Хидана, пепельного оттенка. Сейчас, когда пленник не блажил и не плевался ругательствами, когда на лице его была сложная смесь из напряжения и предвкушения, Ибики видел в нём себя тех давних времён, и поражался, как не заметил этого сходства раньше. Был отвлечён на задание Пятой? Реагировал на ругательства? Или же просто бессознательно игнорировал сходство, откидывал прочь любую деталь, роднящую его с отступником? С никому не нужным отребьем? С осознанием пришло понимание факта: Ибики ненавидел Хидана. Ненависть эта была слепой и удушающей, изначально оправданной долгом деревне, но долг и преданность не могут завести человека дальше положенной черты. Личные же мотивы — могут. Принимать Хидана близко к сердцу было просто, поскольку его поведение было заточено под то, чтобы раздражать всех окружающих людей. Очевидно, напарник Хидана позволял себе срываться на нём в основном благодаря этому, но Ибики был другим: его сдержанность и моральные границы обыкновенно не позволяли пытать кого-либо дольше, чем того требует дело. С Хиданом всё было иначе. Его белые волосы и светлая кожа — портрет молодого Морино Ибики — напоминали о невыплаченном долге, о заживших шрамах и незакрытых гештальтах. О временах ошибок и неверных решений, о преобладании морали над личными привязанностями и последствиях этого преобладания. О всём том, что Ибики хотелось бы уничтожить и переиграть, забыть навсегда и никогда больше не возвращаться. О всех воспоминаниях, что душат в тёплые летние ночи, не давая заснуть. С каждой новой раной на теле Хидана следующее и следующее воспоминание смывалось кровью, и это было прекрасно. Ибики убивал не Хидана — он убивал сам себя. Того себя, что не справился когда-то. Даже зная, что это так, остановиться он был уже не в силах. Пытать его было так сладко, потому что на месте Хидана был не человек. Было воспоминание, облачённое в человеческую форму и наделённое языком, была форма, наполненная не содержанием, но теплом и кровью. Ибики трясло от желания выпустить эту кровь наружу, слиться с ней, стать тем, кем в глубине души ему всегда хотелось быть. Свободным от ограничений и чувства вины. Теперь он точно знал, что хочет сделать с Хиданом. С обретением цели к рукам вернулась сила и точность движений. Ибики провернул воткнутый под ключицу кунай, рукоятка скользнула меж пальцев, ладонь прильнула к коже: та стала влажной, покрытой испариной и красной. Медленно, не отрывая руку от грудины, Ибики шагнул вперёд и наклонился ближе, вжимаясь в тело, пахнущее водопроводной ржавой водой, мускусным потом и пряной, солёной кровью. В грудинной нише гулко билось чужое заполошное сердце, с каждым ударом кровь мерно выталкивалась из распоротых ран, текла вниз; Ибики закрыл глаза, приоткрыл рот, кончик языка высунулся наружу едва-едва — ровно чтобы поймать свежую пряную каплю. Вкус её напоминал о слезах, от неё так же горчило во рту и драло горло. Хидан цокнул языком прямо над головой Ибики, с сожалением сказал: — Я бы тебе устроил ёбаную нирвану, не будь ты таким ссыкуном, Шрам-сан. Пиздец жалко. — Не понимаю, о чём ты говоришь, — пробормотал Ибики, нехотя отрываясь от тела и раздумывая, не стоит ли заткнуть пленнику рот чем-нибудь, чтобы тот прекратил блажить в самый неподходящий момент. Остро чувствовалась необходимость тишины. — Я всё знаю о боли, Шрам-сан, — усмехнулся Хидан и призывно наклонил шею. Крупная артерия билась и дрожала, словно просясь, чтобы ее открыли и освободили. — Знаю, зачем такие как ты к ней стремятся, жаждут её, ждут её... дают её другим, потому что ебать боятся сами принимать священную Боль в своё бренное тело! — Я достаточно принимал боль, — сказал Ибики. На секунду ему захотелось продолжать говорить, рассказать о боли, которую он пронёс с собой через года — физической, моральной, эмоциональной, — о всей той боли, что он вытерпел и что вылепила из него человека. Но этот порыв быстро прошёл. Вместо того, чтобы говорить о своей боли, Ибики сказал о чужой. Он водил остриём по груди Хидана, бездумно и бесцельно, и говорил о людях, которым причинял боль в течение жизни. О тех, кто сидел в этом подвале до Хидана, чья невовремя смытая кровь въелась в плитку пола. О чувствах, что он тщетно пытался нащупать в себе во время пыток, и что не находил: сострадание, жалость, участие. Он был полым, пустым внутри. Почему-то Ибики думалось... казалось, что если он позволит себе наполниться одним из тех, кто ломался на пыточном стуле, то сломается тоже. Хидан не ломался. Хидан был открыт, любил боль и жаждал быть сломанным всеми возможными способами, но всё равно не мог сломаться окончательно. Он был цельным, плотным, упругим как каучуковый жгут, и его расходящиеся под кунаем мышцы были такие же плотные, и его эластичная кожа дрожала, натянутая на крепкий каркас. Хидан был сильным физически и сильным морально — неважно, даже, откуда пришла эта сила и как он её получил. Ибики думалось, что если он позволит себе наполниться Хиданом, то, возможно, это сделает сильным и его тоже. — Тело человеческое — храм души, сука, — выдохнул Хидан. — Сечёшь, Шрам-сан? Ты не пытаешь меня, ты молишься. — Я не молюсь, — почти ласково возразил Ибики, — я разоряю храм. — Это самая громкая молитва, — усмехнулся Хидан и тут же закашлялся кровью. — Люди вроде тебя разоряют храм... разносят по кирпичику... а потом каждый сучий кирпичик стирают в пыль... чего ради, Шрам-сан? Ибики не ответил. Хидан выгнул спину красивой белой дугой, словно намеренно пытаясь подставить грудину под кунай. Вытолкнутые горлом слова звучали почти как стон: — Им больно. Они воют в отчаянии, рвут свои ёбаные глотки, лишь бы Бог услышал их... их жалкое «смотри, что я сделал ради Тебя»... чтобы увидел, как им больно... — Тебе больно, Хидан? — участливо спросил Ибики и методично вогнал лезвия под рёбра — сперва одно, потом второе. — Можешь не отвечать. — Люди вроде тебя оставляют за собой сожжённые алтари, Шрам-сан, — голос Хидана дрожал, но не умолкал. Раны, казалось, совсем его не трогали, — потому что только таким ёбаным способом могут говорить с Богом о своей боли... о своей через чужую. И я, блять, обожаю эти моменты! Знал, что мы с тобой поладим. — Не думаю. — Не то чтобы был выбор, — Хидан сделал тщетную попытку пожать плечами. — Я — твой алтарь, Шрам-сан. Так же, как и Какудзу. — Твой напарник пытает тебя, Хидан? — Мой напарник — старый жадный гандон, которому кроме бабла ничо не надо. Но он умеет сжигать храмы. Ты умеешь, Шрам-сан? Ибики опустил веки. Перед глазами у него стоял полыхающий огнём храм, в котором он когда-то оставил собственного младшего брата. Храм, что он сжёг сам, отрекаясь от родственных связей с трусом и предателем, в которого превратился Идате после перенесённой неудачи. Эта история была стара и почти позабыта, но горящий храм снился ему на протяжении многих лет, напоминая о выборе, что он сделал однажды... и о боли, что пришла следом. Храм горел и разрушался. Душа, заключённая в нём, болела и умирала. Ибики не знал, что поделать с этим. Он наклонился и одним скупым движением подрезал сухожилия на щиколотках Хидана. Затем поднялся выше и, подцепив концом куная ткань, разрезал мокрые от воды и крови трусы, оставляя следом неглубокую вертикальную рану. Тряпка упала на пол, Ибики отшвырнул её в сторону, не глядя. Полностью голый Хидан, очевидно не ощущавший никакого дискомфорта от своей наготы, похабно ухмыльнулся и качнул пахом вперёд. Его светлые, короткие паховые волосы были испачканы натёкшей кровью, как краской, а светлый полу-возбуждённый пенис всё ещё был чист. Ибики пару секунд рассматривал его безо всякого интереса, затем протянул руку и обхватил пальцами, грубо и уверенно, как обхватил бы чужое запястье, собираясь его сломать. Под кожей плотной перчатки ощущения были неясны; Ибики пару раз провёл ладонью вверх-вниз, на пробу, не уловил ничего интимного и убрал руку. Хидан издал разочарованный вздох и дёрнулся на верёвках туда-сюда, красноречиво предлагая продолжить. Ибики снял перчатку и осторожно обхватил чужой пенис снова. Он чувствовал, как Хидан смотрит на него сверху, буравит взглядом из-под полуприкрытых век, и взгляд этот наверняка был густой и алый, как его собственная кровь, и вело от него точно так же. Ибики не стал смотреть в ответ. Вместо этого он выдохнул, прижался щекой к прохладному, липкому от крови бедру, и медленно задвигал рукой в неспешном, ритмичном темпе. Бедро под щекой задрожало, напряглось, прильнуло к нему сильнее. Ибики прикрыл глаза. Смотреть не хотелось, хотелось только осязать, обонять, чувствовать — как под пальцами выступают вены, как колотится в них пульс, какой Хидан в его руках горячий, жадный, живой. Он слышал сквозь пелену доносящиеся сверху хриплые стоны, становившиеся всё выше и чище по мере того, как Ибики набирал темп. В какой-то момент они стали частыми и громкими, бедро под щекой напряглось и задёргалось, пах Хидана вскинулся вперёд и вверх, словно пытаясь самостоятельно всё закончить. Ибики ощущал, как дрожит его натянутое струной тело. Где-то на заднем плане он осознавал и свою яростную, болезненную эрекцию в плотных форменных штанах, от которых жутко хотелось избавиться. Он знал, что если позволит себе, то этот оргазм будет мощным и диким, и он прошьёт его тело до самых кончиков пальцев и заставит расслабиться, отпустить себя. Этот оргазм будет целительным и важным. Но Ибики не хотел исцеляться. Пока ещё нет. Он сделал вдох и разжал кольцо пальцев. Хидан мучительно застонал, толкнувшись вперёд и найдя лишь пустоту. Его член, готовый вот-вот выплеснуться, подёргивался и казался опасно большим и налитым кровью изнутри и снаружи. Ибики оторвался от бедра Хидана и провёл рукой по щеке, которой прижимался к нему. На ладони остался размашистый красный след. — О ком ты думал, когда собирался кончить, Хидан? — спросил Ибики, вставая в полный рост и оказываясь вровень с пленником. Тот бессильно смотрел из-под сведённых бровей, лицо его выражало болезненную, мучительную сладость. Подёрнутые пеленой глаза потихоньку прояснялись от разочарования и злости. — О своём напарнике? О своём Боге? — Иди нахуй, — выплюнул Хидан. — Ссышь закончить то, что начал? — Это пыточная камера, а не массажный салон. Не знаю, чего ты ожидал. — Ты сам, ебать, не знаешь, чего ожидать, — скривился Хидан, глубоко задышал, пытаясь уменьшить болезненное неудовлетворение. Ибики с трудом поборол в себе желание схватить его и сделать пару грубых, сильных движений, доведя до края... а потом отпустить, вновь оставив ни с чем. Это было ни к чему и определённо не по-мужски, но сам факт желания был. И, видимо, это была единственная разновидность боли, к которой Хидан был более-менее восприимчив. — В плане — сам не знаю, чего ожидать? — спросил он, скорее, чтобы отвлечься, чем действительно интересуясь. Наклонился, поднял уроненный в кровь кунай, задумчиво повертел в руках, размышляя, что хочется сделать теперь. Помимо доведения Хидана до оргазма. — От себя, блять, не знаешь, чего ожидать, — усмехнулся Хидан и кивнул на по-прежнему очевидную, хоть и не такую уже сильную эрекцию Ибики. — Видел таких уёбков, как ты, миллион раз. Мой гандон старый такой же, сука, мудила нерешительный. Привык всю жизнь людей пытать и от этого кайф ловить, вот и очкует, когда его жертва вдруг начинает тоже кайфовать. Хуй знает, что тут делать то, да, Шрам-сан? То ли вместе кайфовать, то ли поодиночке, то ли всех вокруг обламывать и ходить гордо со стояком в штанах, а потом шлюх снимать? Шлюхи — это, конечно, клёво, тока вот цыпочки обычно не в восторге, если их порезать немного. Сечёшь? — Я не возбуждаюсь, насилуя женщин, — отрезал Ибики, — и не получаю удовольствие, причиняя боль. Это всего лишь работа. — Ага, конечно, — хохотнул Хидан. Эрекция его немного спала, и он стал болтать активнее. — Тут два варианта, Шрам-сан. Либо ты ёбаный садист, либо по мужикам. Хотя я бы поставил и на то, и на другое. — Как твой напарник? — криво улыбнулся Ибики и разрезал одну удерживающую Хидана верёвку, затем вторую. Тело, лишённое поддержки, упало ему в руки, а оттуда на пол. Ибики присел рядом, принимаясь за обхватывающие щиколотки узлы. — Мой напарник — это другое. У него тока на грешное бабло встаёт, — засмеялся Хидан и с интересом глянул через плечо, попытался было приподняться на руках, но Ибики тут же вдавил его в пол, заломил руки на спину и связал кусками верёвки. Тот сдавленно выругался сквозь зубы — затёкшие конечности болели от резких движений. Ибики это не волновало. Из-за подрезанных сухожилий Хидан не смог бы встать, но Ибики всё равно связал и ноги тоже. На всякий случай — мало ли, как быстро пройдёт регенерация. А затем подхватил Хидана под поясницу, взваливая на плечо, и понёс через всю камеру, в противоположный конец, где у стены с висящим душем и вентилем стояла большая, за много лет окрашенная в неприятный буроватый цвет ржавчиной и грязной водой, ванная. В ней обычно мыли пленников после особо продолжительных допросов. Реже — оставляли тела, если допрос вдруг принимал нежелательный оборот. С тех пор, как Ибики стал главой Отдела, такие инциденты практически не происходили. Ванная давно не использовалась по назначению, чаще в ней складывали инструменты или застирывали тряпки. Сейчас Ибики пришлось ненадолго положить Хидана на пол, вытащить из ванны чьи-то окровавленные перчатки и халаты, окатить поверхность кипятком, заткнуть слив пробкой и только затем положить туда Хидана. Ванная была достаточно большой. Ибики усадил Хидана у одной стенки, позволяя ему упереться ногами вбок для равновесия, и включил воду. Вода была тёплой, комфортной температуры, но Хидан всё равно зашипел сквозь зубы, когда верхняя граница прошлась по раненым щиколоткам и пробралась в раны. Ибики чуть убавил напор, оставляя тонкую струю, чтобы ванная заполнялась медленнее, и стянул с себя ставшие невыносимо узкими форменные штаны. Следом на пол упала вторая, так и не снятая перчатка. Помедлив немного, он решил оставить чёрные боксёры, но снял с головы повязку, скрывавшую глубокие страшные шрамы. Когда она упала поверх остальных вещей, Ибики взглянул на Хидана почти с вызовом, ожидая, что тот обязательно спизданёт что-то тупое и резкое об уродливых, мерзких отметинах. Или отведёт глаза, как отводили все, кому довелось увидеть. Он ждал такой реакции почти с надеждой, поскольку привык к ней за многие годы и не знал, как реагировать на что-то иное, помимо жалости и отвращения. Особенно от отбросов типа Хидана. ...Хидан скользнул по нему взглядом и ничего не сказал. Видимо, тема внешнего вида была пережёвана и закрыта. Вместо этого он поёрзал, пытаясь устроиться удобнее, чуть не съехал вниз по стенке, больно стукнулся выступающей на щиколотке косточкой и выматерился. Ибики подавил улыбку и наклонился, властно беря Хидана за опущенный подбородок. Тот посмотрел ясными яркими глазами, вопросительно вскинув бровь, окрашенную в красный. Казалось, что алый цвет радужки вышел за границы, расплескавшись по всему его лицу и волосам, но то была всего лишь кровь. Приоткрытые губы Хидана выглядели разбитыми, Ибики хотелось поцеловать его глубоко и грубо, но это было излишне сентиментально и не добавило бы интимности в происходящее. Ни капли. На самом деле, думал Ибики, проводя большим пальцем по чёткой линии нижней губы Хидана, это и есть самое интимное, что когда-либо происходило с ним. Самое откровенное, что он когда-либо делал с другим человеком. Губы под пальцем двинулись, раскрылись, пачкая подушечку красным: — Водные процедуры, Шрам-сан? Я, ебать, предпочёл бы горячие источники с кучей... — Я собираюсь убить тебя, Хидан, — будничным тоном прервал его Ибики, глядя Хидану в глаза. Он заметил, как расширился, расплылся зрачок, утопленный в алом, после его слов. — Поэтому заткнись и не дёргайся. — Другое дело, Шрам-сан, — одобрительно сказал Хидан; голос его сорвался на низкий, горячий шёпот. — Рад, что до тебя дошло. Его глаза возбуждённо блестели. Ибики заметил мелькнувший меж приоткрытых губ влажный розовый язык и не сдержался, надавил на челюсть, заставляя раскрыться. Хидан крупно задрожал, застонал в поцелуй, Ибики скорее почувствовал, чем увидел, как всё его тело подалось навстречу, насколько позволяли верёвки. Глаза Хидана были закрыты, брови чуть нахмурены в сосредоточении. Он выглядел человеком, который наслаждается происходящим, но Ибики знал правду — Хидан возбуждался, целуя Смерть. ...дальше всё было удивительно просто. Собственные действия снова были не своими, чужими, словно кто-то направлял его руки извне. Ибики нравилось это ощущение, оно снимало ответственность, оно давало свободу. В груди у него ныло болезненное предвкушение конца, ощущение будущей наполненности и целостности. Следуя за этим чувством, действовать было легко. Ибики технично разрезал надбровные вены Хидана уже привычным движением. Кровь тут же медленно потекла вниз, Хидан прищурился, чтобы та не попала в глаза, высунул язык, пытаясь достать до кровяной дорожки. Ибики рассеянно зачерпнул воды из наполовину полной ванны, смыл кровь и принялся за яремную и подключичную вену, делая глубокие и длинные разрезы. Задним умом пришла мысль, что стоило начать с ног, но было уже поздно и по груди Хидана вовсю текла тёмная, приобретающая чёрный оттенок в освещении камеры, кровь. В общем-то, принципиального значения порядок не имел, но на чистой коже находить нужные места было гораздо удобнее. Хидан ничего не говорил. Ибики был уверен, что ему даже почти не больно. Возможно, он ощущал себя не в пыточной камере, а на приёме у врача: на лице Хидана было слегка скучающее выражение, он следил за действиями Ибики, но не комментировал, за что тот был благодарен. Этап причинения боли уже прошёл, он устал, он был пуст и хотел отдохнуть. Кунай методично разрезал вены на предплечьях, затем на запястьях, длинными продольными полосами. Пришлось отклонить Хидана от стенки ванной, чтобы это осуществить. Ибики уже пожалел, что связал ему руки за спиной и теперь не видел, как позади вода меняет свой цвет. С другой стороны, возникала видимость того, что Хидан сам меняет цвет воды. Что от его тела расходится тёмный сочный красный, вытекший из радужки. Красивое, завораживающее зрелище. Последними Ибики разрезал крупные бедренные и подколенные вены. Этого должно было хватить, но на всякий случай он положил кунай на бортик ванной, прежде чем залезть в неё самому, расплескав тёплую воду. Места было не очень много, ноги Хидана несколько раз столкнулись с его ногами, прежде чем Ибики нашёл удобное положение. Они всё равно притирались друг к другу кожей, но это не приносило дискомфорта, хотя Ибики слегка опасался, что Хидан начнёт дёргаться, попытается пинаться связанными конечностями и вообще разрушит момент. Он даже всерьёз размышлял над тем, чтобы просто перерезать ему горло — это ускорило бы процесс и скорее всего отключило бы Хидана. Но поступать так не хотелось. Хидан нужен был ему в сознании, здесь и сейчас. Ибики хотел, чтобы глаза его были открыты как можно дольше, чтобы можно было наблюдать, как вместе с кровью из них утекает жизнь. Жизнь была тёплая, густая и сладкая, она окрашивала воду и обволакивала обнажённое тело подобно околоплодным водам. Внутри Ибики рождался другой человек. Он отклонил голову назад, устраивая затылок на кафельном бортике. Впервые, возможно, за многие годы, он ощущал себя совершенно спокойно и гармонично. В полной безопасности и с ясным пониманием самого себя и происходящего вокруг. Храм был сожжён, думал Ибики, и на его месте теперь возвысится новый. Душа, горевшая вместе с храмом, переродится и покинет пепелище. Всё, что держало его в рамках, любые обязанности, боль, разочарования — всё, что создало его таким, каким он был... всё это смоется тёплой водой и очистится. Смерть приносит освобождение. И, хотя говорили об этом все вокруг, по-настоящему знал это только Хидан. — Ты блять в курсе, что это не убьёт меня окончательно, Шрам-сан? — поинтересовался Хидан спустя некоторое время. Вода в ванне приобрела насыщенный ягодный цвет, кожа Хидана была бледной и прозрачной, под глазами залегли тени. Радужка стала невыразительной и блёклой. Хидан умирал, и он знал об этом. — Знаю, — кивнул Ибики, следя за ним из-под полуприкрытых век. — Я испробовал много куда более действенных способов ранее. Я не планировал окончательно покончить с тобой таким образом, Хидан. Не думаю, что даже у твоего напарника это получится. — И тут ты охуенно прав. Тогда в чём прикол? — Я не собираюсь тебе объяснять, Хидан, — сказал Ибики. Он в самом деле не собирался. — Я лишь хочу наблюдать, как ты умрёшь. И, когда будешь это делать, я хочу, чтоб ты оставался в сознании до самого конца. Может, тогда ты сам догадаешься, что к чему. — И что мне блять делать до этого? — Смотри на меня, Хидан, — сказал Ибики, встречаясь с ним взглядом, — просто смотри. ... спустя много часов вода остыла и приобрела цвет радужки Хидана. Сама радужка Хидана стала серой и безучастной. Ибики долго следил за его неподвижным телом, прежде чем вылезти из ванной и достать его оттуда, уложив затем на пол. Он разрезал верёвки на руках и ногах, выпрямил затёкшие холодные конечности, укладывая Хидана на спину. Потом методично окатил тело из душа, смывая остатки красного, вымыл волосы, возвращая им светлый оттенок. Немного подумав, сложил руки на груди и опустил веки. Хидан выглядел мёртвым и был мёртвым; это не должно было продлиться долго, но можно было легко представить, что это так. Затем Ибики снял с себя боксёры и вернулся в прохладную ванную полностью обнажённым. Он вытянулся в ней целиком, упираясь ногами в противоположную стенку, а затем медленно погрузился с головой в кровавую воду. Та мгновенно залила его уши, нос и приоткрытый рот, сомкнулась над грудью. Только оказавшись полностью погружённым в насыщенную чужой кровью воду, Ибики наконец-то ощутил завершение своей странной трансформации. ...Хидан смотрел на него до самого конца.