Лучшие подружки

Ромашки, веснушки, мы лучшие подружки. Вишнёвая кола, прогнали из дома.

      — Меня выгнали из дома.       Вот так сразу. Без звонка, без какого-то сообщения, пришла собственной персоной и стоит теперь, мнётся неловко на пороге, будто ей впервой приходить без спроса и предупреждения.       — Да заходи ты, чего ж как не родная? — Анна отступила на пару шагов назад, впуская замёрзшую подругу в тёплую квартиру, уже насквозь, кажется, пропитавшуюся запахом хвои и мандаринов. — Ты чего раздетая-то такая? На улице холод собачий, а на тебе только куртка осенняя!       Смирнова пожала плечами, потупив взгляд, и стянула, наконец, с себя тонкую куртку, тихо шмыгнув носом.       — Что успела надеть, в том и пришла. У меня из вещей с собой только сигареты и телефон, даже зарядника нет. Я… Ань, я не знаю, что мне делать.       Никитина тяжело вздохнула и пригладила растрепавшиеся из-за капюшона рыжие волосы на голове Анечки.       — Ничего, золотце, всё наладится, — проговорила она мягко, подбадривающе, а после задумчиво огляделась по сторонам. — Так, нам тебя отогреть надо. Подожди минутку, ладно? Я тебе ванну тёплую наберу, а то ты озябла совсем.       Аня ничего не ответила, лишь кивнула и тихо угукнула, наблюдая за суетящейся ради неё подругой.       — У меня с собой даже одежды сменной нет… — начала было она, но её прервала выглянувшая из-за двери ванной комнаты голова Серговны:       — Я тебе свою дам, не переживай, — девушка вышла и мягко подтолкнула Смирнову в спину, чтобы та зашла в тёплую ванную, — раньше, чем через двадцать минут оттуда не выходи! А то лечить тебя потом ещё придётся.       Вскоре в ванной появилась рука Никитиной, оставившая для Анечки сменную одежду и чистое полотенце. Сама Анна решила не заходить — не хотела нарушать покой и без того взволнованной и поникшей гостьи.       Аня вышла из ванной спустя даже не двадцать — двадцать пять минут, босиком шлёпая по холодному полу и оставляя за собой мокрые следы, и прошла на кухню, где как раз щёлкнул чайник, этим самым оповещая, что вода закипела.       — Расскажешь, что именно произошло? — мягко поинтересовалась Серговна, закидывая в кружки чайные пакетики и наливая туда кипяток. — Впрочем, если тебе тяжело говорить об этом, то лучше не нужно. Можем о чём-нибудь другом поболтать, если хочешь, но только не кисни, пожалуйста.       Сказать, что Никитиной было тяжело видеть вечно весёлую бойкую подругу такой тихой и опечаленной, — ничего не сказать. Хотелось взять Анечку, укутать её в тёплый и мягкий плед, поцеловать в лобик, обнять крепко-крепко и больше никогда не отпускать и не позволять никому её обижать.       — Я не знаю как, но они узнали, что я… ну, по девочкам, — тихо начала девушка, опустив взгляд в пол и покусывая нижнюю губу, — сказали, чтобы я домой не возвращалась, пока «нормальной» не стану. А я, блин, не стану, понимаешь? Вот, ты понимаешь, а они нет! Ну что за люди, вот скажи?       Смирнова хмурилась, перебирая пальцы и прерывисто дыша. Казалось, что она вот-вот сорвётся на плач, но Аня держалась, не позволяя себе окончательно упасть в пучину печали. Серговна же придвинулась к подруге ближе, обнимая её за плечи и мягко, совсем едва ощутимо, целуя в макушку.       — Твои родители остынут, я уверена, — тихо произнесла она, успокаивающе поглаживая Анечку по волосам. Та лишь тихо вздохнула и лбом уткнулась в плечо Анны, прикрывая глаза. От всех этих переживаний жутко болела голова, хотелось просто лечь на холодный пол и лежать лицом вниз целую вечность, пока все проблемы не уйдут сами.       — Ань, можно я тут покурю? — спросила Смирнова, так и не отнимая головы от чужого плеча. — Не могу так больше.       — Конечно, — Никитина выпустила девушку из объятий, позволяя ей достать пачку из кармана куртки и отойти к окну.       Чуть подрагивающие от нервов пальцы провели по кремниевому колесу, выбивая искру и заставляя маленький огонёк поджечь тонкую сигарету. Аня, сделав глубокую затяжку, присела на подоконник, выдыхая дым. Голова начала кружиться.       — Они ведь не знают, что ты куришь, да? — спросила Серговна, оставшаяся сидеть на месте, и сделала глоток горячего чая из своей кружки, не отводя от рыжеволосой взгляд.       — Смеёшься что ли? Если б они узнали, меня бы выгнали ещё раньше, — Анечка фыркнула, приоткрывая окно, но тут же обиженно взглянула на подругу, в этот же момент подскочившую к ней и закрывшую окно.       — Ты только из душа, простыть захотелось? — Никитина снова говорила с материнской серьёзностью, сдвигая брови к носу и забавно поджимая губы. Аня, кажется, впервые за этот вечер улыбнулась, указательным пальцем мягко нажав на кончик её носа.       — Не сердись, не хочу я простывать, просто боюсь твою кухню насквозь прокурить, — она пожала плечом, лёгким постукиванием пальца стряхивая пепел в чистую пепельницу. Сама Серговна не курила, но о зависимости лучшей подруги знала, так что специально купила для неё пепельницу, хоть и очень не одобряла эту вредную привычку.       — Не прокуришь, не бойся, — уголки губ Анны тоже чуть приподнялись в лёгкой улыбке. Ей нравилось то, что Анечка постепенно успокаивалась и становилась чуть более весёлой, более похожей на обычную себя. — Дурочка ты у меня.       — Ты же меня и такой любишь, — весело ответила Смирнова, склонив голову набок и болтая свисающей вниз правой ногой, но после вдруг снова поникла, даже позабыв о тлеющей сигарете меж её пальцев. В голову вдруг стукнула мысль о том, как родители могли догадаться о её не самой традиционной ориентации. Дыхание снова сбилось, и Никитина не могла не заметить этой резкой перемены в настроении рыжеволосой.       — Эй, ну ты чего опять? — ладонь девушки легла на плечо Анечки, несильно сжимая и этим самым давая понять, что она не одна, что Анна рядом и готова выслушать и поддержать.       — Я, кажется, поняла, как они узнали… Я такая дура, господи, как вообще можно было так облажаться?       Аня злилась на себя, злилась так, что хотелось повысить голос и кричать, кричать, кричать, а потом стукнуть стенку кулаком, да посильнее, чтобы хоть как-то выплеснуть чувства. Но вместо этого она говорила едва шевелящимися от напавшего бессилия губами и убрала сигарету в пепельницу, даже не потушив, в следующую секунду пряча лицо в ладонях.       — Ох, солнце, — Никитина тихо вздохнула и крепко обняла подругу, чьи плечи уже подрагивали от беззвучных рыданий, — всё хорошо, дорогая, я рядом, всё будет хорошо.       Анечка не умела долго плакать. Не умела и не любила, поэтому она быстро перестала и, тихо шмыгнув носом, отстранилась, чтобы вытереть слёзы со своих щёк подолом длинной футболки.       — Расскажешь? — Серговна большим пальцем нежно провела по щеке Смирновой, стирая ещё одну одинокую слезинку. Аня мотнула головой, вынимая из пепельницы уже почти дотлевшую сигарету, которой оставалось буквально на одну маленькую затяжку.       — Тогда и ты меня выгонишь. А я не очень хочу, чтобы мой окоченевший труп потом из сугроба вытаскивали, — Анечка фыркнула, снова мотая головой и спрыгивая с подоконника. Никитина вновь посмотрела на неё строго, даже, кажется, оскорбившись.       — Знала бы ты, как сильно мне хочется тебе подзатыльник сейчас влепить за такие слова, — она нахмурилась, скрещивая руки на груди. — Совсем кукухой поехала, что ли? Я-то тебя с чего выгоню? Заняться мне больше, блин, нечем.       — Ты такая забавная, когда строгая, — Анечка хихикнула, хоть глаза её всё ещё были печальны. — Обещай, что честно-честно меня не прогонишь. Можешь наорать, можешь что угодно сделать, но только не выгоняй, ладно?       — Я тебя точно стукну, — пригрозила Серговна, но после всё же медленно кивнула, присаживаясь за стол рядом с подругой, выражение лица её стало более мягким, показывающим, что она готова слушать и, если понадобится, утешить. Смирнова, сделав глубокий вдох, принялась рассказывать, опуская взгляд в кружку с чаем:       — Я тут вчера с Пашкой болтала по телефону — ну с этим, Личадеевым, из моей параллели, я тебе рассказывала про него — и он мне на Юру своего жаловался. Говорит, что тот дурак вообще и намёков не понимает совсем, всё френдзонит его и френдзонит. Ну и я ему тоже про свой случай рассказала, рассказала ему о том, что в тебя уже туеву хучу времени влюблена, а признаться всё не решаюсь, а мама, видимо, это всё услышала — я же не умею себя тихо вести, когда по телефону разговариваю — и отцу рассказала. Вот мне это сегодня и аукнулось. И ладно, если бы одна мама накинулась, так они же вдвоём, с двух сторон! Ужасно, честное слово, ужасно.       Анна выслушала этот монолог, не проронив ни звука и реагируя на некоторые его фрагменты только лишь удивлённо приподнимающимися бровями, чего Аня, конечно, не видела, потому что всё это время смотрела в одну точку. Когда же девушка замолкла, до боли прикусив нижнюю губу, Серговна крепко её обняла и губами коснулась виска, оставляя на нём долгий поцелуй.       — Прости меня, Ань, прости-прости-прости, — тихо тараторила Смирнова, чувствуя, как от волнения начинают подрагивать руки. Её не прогнали, на неё не накричали и не наругали, Анна даже после этого неловкого признания относилась к ней с прежней бережностью и нежностью, чем заставляла рыжеволосую пребывать в замешательстве. — Я правда не специально в тебя влюбилась, честно, я не хотела.       — Посмотри на меня, — Никитина немного отстранилась и, осторожно взяв лицо подруги в свои ладони, развернула её к себе. — Ты не должна извиняться за свои чувства, слышишь? И тем более ты не должна извиняться за чувства, которые ещё и взаимны.       — Чего? — Анечке показалось, что она ослышалась, что последние слова Серговны — не что иное как бред, который образовался в её собственном воспалённом разуме, но тёплые ладони, что держали её лицо, и не менее тёплый взгляд заставляли убедиться в обратном. — Ты серьёзно сейчас? Взаимны? То есть… то есть ты типа… я типа тебе тоже нравлюсь, да?       — Ты у меня такая догадливая, — Анна мягко улыбнулась и нежно погладила скулу девушки, а после коротко поцеловала её в губы. — Успокоилась? Хорошо. Не переживай, милая, всё у тебя наладится, а до тех пор поживёшь у меня, договорились?       Смирнова отрывисто кивнула и обняла Серговну, наконец расслабленно выдыхая.