Хризалида

ну чего ты такой хороший как грудка у снегиря как ромашковый чай как подарки на рождество как чудо под самым носом дзёси икита

Впрочем, бежать босиком по планктонам, которые мерцали под ногами, и бросаться в море, — лучшее завершение десятилетия. Джерарду будто это снилось. То, как блестел Фрэнк. То, как они оставили на берегу обувь и футболки, закатали штаны до колен и рванули в перевёрнутые морские звёзды. То, как их тела таяли свечками, пока они держались за руки и самоуничтожались. То, как беглыми кроликами скакали их зрачки. Сердце преобразилось в сундук с сокровищами. — Мы увидим китов? — с неумелой надеждой крикнул Фрэнк, хотя давно не верил своим грёзам. — Что думаешь? — Мы и есть киты. Впрочем, обрастать мраморно-голубой кожей и наполняться кровью, — совсем не значило быть китообразным, но Джерарду как-то плевать. У Фрэнка намокли выгоревшие завитушки волос на затылке, а его поцелуи сегодня вязкие. Он ел хурму. — У меня на ресницах лёд, — моргнул Фрэнк. — Мы не замёрзнем. — И не сгорим. — И никогда не умрём. — Никогда, — повторил Фрэнк, исхудавшей рукой дотянулся до щеки Джерарда. — Ты тёплый — и всегда таким был. Прошло так много времени. В их карманах сотни подсчитанных звёзд, в памяти — миллионы дорог, новых языков, шумерских поэм Энхедуанны, чьих-то имён. Джерард уже не вспоминал того измученного человеческого мальчика, застреленного в Балтиморе. Не вспоминал Рэя Торо. Алисию, катание на магазинных тележках, Пита, вечеринки в полях, Боба, Джамию, Линду. Майки; его лет двадцать назад раскопала полиция. От Джерарда, приехавшего погостить в Беллвиль, остались лишь апрельские морозы и детские духи. — Голоден? — Очень, — признался Фрэнк. Ещё бы. Из него продолжал торчать беллвильский вегетарианец. Расстройство психики, недоедание и вывихи чувств бежали за Джерардом и Фрэнком, но не могли откусить головы, — потому что гнаться за ними нужно босиком и со скачущими кроликами вместо зрачков. Впрочем, они всё равно поспешили с ненадёжным «мы никогда не умрём». Джерард раскинул руки в стороны, зажмурился, рухнул в воду. Море медленно его пожирало. Звёзды ткали рисунки на поверхности, распускали их, вновь ткали, — беспросветные и тоскливые. — Забавно, — улыбнулся Джерард, — в первую встречу я сказал, что твои скулы будто впадают в море Бофорта. И вот мы здесь плаваем. — Ты правда так сказал? — Эй, — возмущённо встрепенулся он. — Это одна из самых красивых вещей, которую я говорил тебе! Ты должен был записать её в дневник, хранить под подушкой и почитать меня, как тихвинскую иконку. — Нарцисс, — весело цокнул Фрэнк. И буйно, по-мальчишески бросился в море. Удивительно, но Фрэнк не взрослел. Его окружало детство: носки-лягушки, книжки с картинками, липучки вместо шнурков, распирающий смех от дурацких шуток. Первым, кого он укусил, тоже оказался ребёнок. Они столкнулись в сыро-молочном отделе супермаркета — Фрэнк шёл за маслом для панкейков, а мальчик искал маму. Такая глупость. Мальчик всего лишь разорвал губу об антрацитово-серый язычок куртки, а Фрэнк уже грыз его запястье. Глотал кровь, давился. В газетных заголовках его окрестили наркоманом-психом, но он так и не узнал об этом: Фрэнк и Джерард сразу же бросили эту дохлую жизнь под порог. Сбежали. Впрочем, они часто бежали — по прибрежным планктонам, что сияли под стопами, от старых мигреней, к свежим рубцам. — Хочешь загадку? — спросил Фрэнк. — Я сам сочинил. — Давай. Пригвоздённые к воде, плавающие на спинах, они только и делали, что потешались друг над другом, сочиняли сказки, развоплощались. Их тела всё ещё были обыкновенными свечками. — В женщине сразу три убийцы. Назови их. Джерард чувствовал межзвёздное волшебное море, смыкающееся вокруг шеи и щиколоток. Было тихо. — Йоу, ты засыпаешь посреди воды? — Да. — Слабак, — рассмеялся Фрэнк. Он такой красивый. Крохотный и красивый. — Ответь, ну. — Нож, ребёнок, яд, — предположил Джерард. Фрэнк молниеносно повернул голову и изумлённо выдохнул: — Слово в слово. Даже порядок тот же. Джи, ты удивительный. — Ты тоже, — серьёзно сказал Джерард, нацепил на палец месяц луны, как побрякушку из сыра. Снова расслабился. — Иногда мне кажется, что твоё сердце стучит. Это странно. — Мы та-ак по-дурацки разговариваем. — Да-а. Замолчали. Они соприкасались головами, а Фрэнк, вроде как, забыл снять носки-лягушки. Ткань едва слышно бурлила, и нитки, разбухшие от воды, оледенели. — Ты что, плачешь? Джерард коснулся заржавевшего века, потёр его. Сырная побрякушка покатилась по пальцу, стоило отдёрнуть руку от мокрого глаза. Как же давно он не плакал. Но сейчас, молча сокрушаясь, плавая на спине среди рыб и межзвёздного моря, он тихонько ревел. — Почему? — Мне всё кажется, что я не буду тобой прощён, Фрэнк, — сдавленно признался Джерард, уменьшаясь в размерах; ещё чуть-чуть, и он сожмётся, потеряется. — Я виноват перед тобой, ведь я счастлив, что ты здесь. Навечно здесь. Без тебя я бы продолжал жить, как обманщик. — Лучше продолжай разговаривать, — сказал Фрэнк. — Я жалею прошлого себя и не понимаю, как не самоубился. Меня тошнило от холодильника, а любовь всей жизни хотелось сожрать. — Но не сожрал ведь. — Ладно, всё, — хрипнул Джерард, — я больше не плачу. — То-то же. Фрэнк, снежный и катастрофически прекрасный, вытянул руку к Джерарду, переплёл их пальцы, погрузил ладони под воду. Костяшки щипало. Разбиты. Тело покачивалось, как на синем батуте. — Когда мы уедем из Анкориджа, — мечтательно начал Фрэнк, — я пойду учиться на ветеринара и буду спасать умирающих собак, а ты устроишься су-шефом в самое престижное место, чтобы приносить мне творожную запеканку на завтрак. — А, знаешь, звучит неплохо. Ага, только если они не утонут, — носки-лягушки раздулись от морской воды, а Фрэнк дерзко и бессовестно потянул бы Джерарда на дно. Впрочем, утренняя запеканка с мёдом и спасённые щенята… звучало действительно хорошо. — Пора вылезать, — опомнился Джерард. Китов они так и не увидели. Фрэнк нырнул под воду, выплыл, гиперактивно отряхнул волосы под цепкий, мраморный, влюблённый взгляд Джерарда. Из кармана штанов выскользнули мокрые спички. И, наверное, сотни подсчитанных звёзд, потому что всё кругом кровоточило из-за их осколков. Фрэнк поймал взгляд, широко улыбнулся. Его поцелуй вязкий. Он ел хурму. Они побежали по берегу, и под содранными в кровь ногами пылало электричество: планктоны. Фрэнк обернулся через плечо, неистово смеясь: — Украсть для тебя выпуск Скуби-Ду? Джерард вновь нацепил на палец лунно-сырную побрякушку, играючи возвращаясь в прошлое: — Скуби-Ду, виноградную жвачку, дружбу, два спрайта и викодин, пожалуйста.