Другая история

      Музакка сидел, нервно выстукивая пальцами по столу. Он находился здесь уже три дня и ни разу не видел Эшлин! Франкенштейн запретил ему видеться с дочерью. Этот наглый человечишка вообще никого туда не пускает! Но самое страшное было то, что оборотень не чувствовал ауры дочери. Конечно, у Франкенштейна есть комнаты, которые скрывают любое присутствие существ, но всё-таки волнение не утихало.       А вдруг не получилось?       А вдруг она уже давно мертва?       А вдруг он всё это затеял специально?       — Ты прекрасно знаешь, что это не так.       Глухо зарычав, оборотень резко поднялся и заходил по комнате. Рейзелу он, конечно, верил, но всё равно хотелось убедиться самому.       — И нечего так волноваться, Музакка. Ничего я ей не сделаю, — сказал Франкенштейн, проходя в комнату. Хмыкнув, мужчина продолжил. — Плохого.       Взрыкнув, Музакка пошёл было к учёному, но тут же замер, почувствовав знакомо-незнакомую ауру. Следом за Франкенштейном прошла Эшлин.       Внешне полукровка вроде бы не изменилась, всё те же рыжие волосы, большие глаза, даже телосложение не поменялось. Изменилась только аура. Она стала ближе к ауре оборотня, насыщеннее, ярче и сильнее, как будто Франкенштейн не физическую силу усиливал, а именно силу духа.       — Нет, я работал именно над телом, с такой тонкой материей, как душа, мне ещё рановато экспериментировать, — хмыкнул учёный, что, скрестив руки на груди, внимательно наблюдал за реакцией оборотня. Музакка, давно привыкший к тому, что человек знает ход мыслей собеседника и считывает эмоции и мимику даже лучше, чем Рейзел — мысли, повернулся к нему.       — Мы так и не поговорили на тему её улучшения, Франкенштейн, — с рычащими нотками в голосе напомнил он. Человек хмыкнул и оттянул ворот водолазки, показывая специально оставленные борозды.       — В самом деле?       — Отец, это было моё решение, и все твои недовольства должны быть адресованы ко мне.       Лорд оборотней перевёл взгляд на дочь, чувствуя, как внутри нарастает гнев. Она смеет защищать его?       — Он воспользовался…       — Франкенштейн не хотел меня улучшать, — не обратив внимания на предупреждающий взгляд друга, возразила Эшлин. — Умолчал об этом, конечно, чтобы ты сорвал свою злость на нём, а не на мне, но, как и ты сам, не хотел ничего менять во мне. Он отговаривал меня, говорил, что я и без того полезна. Только вот я насытилась этой красивой ложью ещё в детстве. Самый слабый представитель стаи, полукровка, имеющая только регенерацию, дочь Лорда, неспособная победить даже человека. Я приняла это, ушла в человеческие земли и помогала Франкенштейну потому что это было интересно, потому что я могла помочь. Сейчас же всё по-другому. Может быть, в мирное время я бы и не захотела этой силы, отец. Нет, не «может быть», я бы не захотела этой силы, но на нас нападают, идёт война, и я должна быть в строю, как оборотень защищать стаю, как Первая Старейшина — Союз. Ты многому научил меня, отец, но Франкенштейн показал ещё больше. Я знаю, к чему мне надо стремиться, и как этого добиться. Поэтому я попросила Франкенштейна усилить меня, поэтому я вмешалась в то, что создала природа. Потому что я тоже хочу защищать, а не быть под защитой. Я всё-таки наполовину оборотень. Я — твоя дочь, дочь оборотня, дочь Лорда, я просто не имею права отсиживаться.       Музакка молчал, хмуро глядя на девушку. Она слишком повзрослела за время его отсутствия. Неужели это так и происходит? Ты уходишь, оставляя свою лапочку-дочку, а возвращаешься и видишь взрослого человека. И вот как ему теперь реагировать на это всё? Знал ведь, что не надо было отпускать в человеческие земли!       — Пап? — в голосе слышно волнение. Он против до сих пор! Но сделанного не воротишь, теперь остаётся только принять решение дочери и сделать всё возможное для предотвращения подобных случаев. Глубоко вздохнув, Музакка подошёл к дочери и крепко обнял.       — Больше никогда и ничего не скрывай от меня, Эшлин, хорошо? Я постараюсь понять, принять, а может и нет, но я должен хотя бы знать, что ты делаешь.       Убедившись, что гнев сменён на милость, Франкенштейн прошёл в кабинет, обратив, наконец, внимание на благородного. Этой ночью, сидя около спящей подруги — необходимо было проследить, чтобы новые силы прижились нормально — он думал о том, как ему теперь вести себя с этим новым… господином. За полученные силы и спасённую жизнь нужно платить, и человек до сих пор не мог понять, что потребуют у него. Конечно, Кадис Этрама ди Рейзел говорил, что контракт — это не отношения раба и хозяина. Может, он намекал на то, что он, Франкенштейн, должен прислуживать ему, как слуга? Дворецкий?       Несмотря на плотный график, мужчина знал, какой чай и когда обычно делает ноблесс. Потому, пройдя к столику, он взялся за готовку. Новая роль коробила, человек впервые за долгое время чувствовал себя неуверенно, как и любой другой, принявший на себя новые обязанности, но необходимо было постараться. За спасение его жизни, по сути жизни врага, намеревающегося уничтожить расу благородных, вообще стоило бы оставить всё и сидеть верным псом у ног.       Может быть, ноблесс на это и рассчитывал?       Рука дрогнула, новая мысль заставила ужаснуться. Интересно, в способности ноблесс входит изменение разума?       Кадис Этрама ди Рейзел вздохнул. Нет, не входит, конечно, но говорить об этом человеку сейчас значило то, что он узнает, что его мысли считываются. Приучать человека придётся дольше, чем он думал, но со временем они справятся.       Поэтому и чай благородный принял. Это было даже забавно: наблюдать, как Франкенштейн пытается сохранить себя и в то же время помогать ему. Нужно только подгадать момент и поставить всё на свои места. Рейзел знал, как это сделать, но пока не понимал, когда?       — Идём, надо проверить твои новые способности в бою, — говорил тем временем учёный. Движимый любопытством, ноблесс пошёл следом за ними вместе с Музаккой. — Покажем твоему папочке сюрприз.       Полем боя была выбрана дикая полянка, находящаяся на достаточном удалении от лабораторий. Первым напротив подруги встал, конечно, сам Франкенштейн. Кивнул. Он не вызывал орудия духа, не нападал, обороняясь, не пытался победить. Сейчас для мужчины, как для учёного, было важно увидеть, как справляется Эшлин с новыми силами, правильно ли растрачивается энергия и нет ли каких-либо последствий?       — Отлично, теперь защита!       Увернувшись от удара, девушка выставила руки вперёд, предплечьями блокируя атаку. Франкенштейн замер, внимательно оглядел её, чуть надавил на сведённые руки, нахмурился, но потом кивнул.       — Дальше.       Рейзелу и Музакке оставалось только наблюдать за этой недотренировкой. Учёный мог остановиться почти на середине удара, чтобы проверить что-то, известное только ему одному, мог усилить удар в самом конце или резко снять блок, почти позволяя ударить себя, видимо проверяя реакцию Эшлин. Но, судя по его лицу, результатом он удовлетворён.       — Теперь главное. Музакка, твоя очередь. Пожалуйста, внимательно проследи за тем, как твоя дочь дерётся. За основу я брал вашу расу, мне важна любая мелочь, которая не присуща вам.       — Ты сделал её сильной, — заметил Рейзел, глядя, как его друг осторожно пробует силы дочери, чтобы понять, настолько мощными должны быть его удары, чтобы проверить, но не навредить.       — Не так уж чтобы, — хмыкнул учёный. — Но в бою помочь она может. Я лишь дал ей возможность, а дальше ей придётся развивать эту силу так же, как и любому оборотню. От неё будет зависеть то, насколько сильной она станет. Но кое-что есть уже сейчас. О, а вот теперь обещанный сюрприз.       Особенный удар воина оборотня не причинил Музакке никакого вреда, пара царапин из-за неожиданности, но и они зажили за несколько секунд. Зато Эшлин приземлилась и, пошатнувшись, упала на руки подбежавшему Франкенштейну.       — Эш? — впервые на памяти ноблесс человек выглядел настолько напуганным. Мотнув головой, мужчина осторожно приложил пальцы к шее, потом ладонь на лоб. — Музакка, живо сюда!       — Успокойся, — оборотень уже присел рядом, быстро оглядывая ослабевшую дочь. — Довольно опрометчиво было вкладывать столько силы в особый удар, она просто ослабла. Отдохнёт, и всё будет хорошо. Как ты это сделал?       — Имея в руках целого оборотня, который не против обследований и не такое можно сделать, — хмыкнул Франкенштейн, осторожно передавая подругу в руки лорда. — С ней точно всё будет хорошо?       — Пока всё указывает именно на истощение сил, я ещё понаблюдаю за ней, когда буду тренировать, но пока что могу сказать, что она стала больше оборотнем, чем полукровкой. Но ты не сделал её особо сильной?       — Я знаю, что для оборотней важно развивать свои способности без внешнего вмешательства. Не хотел становиться причиной нарушения традиций.       Музакка ничего не сказал, но Франкенштейн видел, что ответом лорд доволен.       Неожиданно для всех Рейзел остановился и повернулся в сторону густо растущих кустов. Чуть нахмурившись, он разглядывал их так, словно чего-то ожидал. Учёный прислушался.       — Это интересно. Я сейчас…       Не успел человек сделать и шага, как раздался треск ломающихся веток, и из зелени вывалилась молодая фиолетововолосая девушка. Упав прямо под ноги учёному, незнакомка глухо застонала и сделала попытку подняться. Наклонившись, Франкенштейн помог ей опереться на дерево.       На вид ей было лет четырнадцать, густые фиолетовые волосы стянуты в хвостики, одежда указывала на высокий статус. Аура почти не чувствовалась, и сама девушка с трудом дышала.       — Пожалуйста, — едва слышно молила она. — Мне нужно в Союз, пожалуйста.       Учёный нахмурился, оглядывая незнакомку. Судя по всему, она отравлена, но чем? Кто? Схватившись за его рукав, девушка открыла глаза и прохрипела прежде, чем потерять сознание:       — Традио знает, где находится Союз. Мне нужно в Союз.

***

      — Никогда бы не подумал, что ты осмелишься привести в Союз благородную сам, — хмыкнул Геджутель, осторожно убрав волосы со вспотевшего лба девушки. — Пусть даже… в таких условиях.       Учёный, который в это время аккуратно оборачивал вторую руку мягкой тряпочкой, чтобы сверху закрепить кандалы, криво усмехнулся.       — Она подобрала наиболее правильную фразу для того, чтобы я не прирезал её на месте, а взял с собой.       — Франкенштейн! Она же ещё дитя!       — Мне напомнить тебе, что такое же дитя сделало с целой деревней? — уточнил учёный. Сжав зубы, Ландегрэ отвернулся. Подросток из центрального аппарата, необычайно сильный для того, кто не является каджу и слишком жестокий для того, кто является почти ребёнком. Франкенштейн уничтожил его с таким выражением лица, что становилось не по себе, хотя умом благородный понимал, что человеку тоже претило убийство детей. Пусть даже если эти дети с маньячным смехом вырезали целое поселение от мала до велика.       — Скажи спасибо, что эти цепи не блокируют её силы, — сказал, как сплюнул. — Особенно после того, как ты просветил меня об её происхождении.       — То, что Клаудия — дочь Традио, не означает, что она пришла сюда со злом.       — Да ладно?       — Послушай, я знаю её с детства. Она росла необычайно скромным и тихим ребёнком. И характером она полностью пошла в мать. Я уверен…       — А ты можешь быть уверенным после того, как не видел её более двухсот лет?       Осёкшись, Геджутель замолчал. И правда, как он может так говорить, не имея фактов? Со стороны снова раздался вздох.       — Я помню, ты говорил, что когда-то дружил с Традио, — проговорил Франкенштейн, чуть прищурившись оглядев собеседника. Ландегрэ насторожился, но промолчал. — Если Клаудия не будет представлять опасности, она останется жива. Обещаю.       Кивнув, Геджутель ушёл. Франкенштейн оглядел лежащее тело, подёргал цепи, проверяя на прочность и приложил пальцы к пульсу, отсчитывая. Выровнялся, уже хорошо. Как давно её отравили? Если это ловушка, когда им ждать опасности? Стал бы Лагус рисковать собственной дочерью?       «Традио знает, где находится Союз», — правда ли это?       Как на то Франкенштейн и рассчитывал, очнулась Клаудия через несколько часов. Всё ещё слабая, но уже способная отвечать на вопросы. К этому времени подтянулись и остальные: Музакка, Рейзел и Геджутель. Последний прибыл как раз вовремя, чтобы успокоить пленницу и объяснить, зачем кандалы и почему пока этого не стоит опасаться. Насторожённость из глаз благородной не исчезла, конечно, но, увидев знакомое лицо, она немного расслабилась.       По рассказу благородной, она узнала о планах отца напасть на их убежище через несколько недель ночью и сейчас тот пытался всё спланировать так, чтобы застать людей врасплох. Узнав об этом она, Клаудия, больше не могла молчать и попыталась возразить отцу, что стало её главное ошибкой. Традио стал следить за дочерью более пристально. Поэтому, после того, как стало известно, что отступать каджу не собирается, и Клаудия решила сбежать, чтобы предупредить Союз о готовящейся атаке, Лагус уже ждал её.       Поражение оказалось донельзя обидным, благородная не сумела сделать ни одной атаки, до того, как упала, отравленная каджу.       — Мне бы ничего не было, отец давал противоядие, — тихо проговорила Клаудия. — Но я сбежала. Я не хотела, чтобы эта глупая война продолжилась. Я просто хочу, чтобы всё закончилось, чтобы всё было как раньше. Отец забыл наши учения, забыл, что мы сильнее людей, что мы не должны вредить вам. Я помню. И я не хочу идти с ним одной дорогой. Я ведь всё понимаю, — благородная чуть дёрнула рукой, из-за чего тихо зазвенела цепь. — Вы мне не верите. Я же дочь вашего врага. И не надо, я свою задачу уже выполнила. Будь, что будет.       Франкенштейн молчал. Решение будет зависеть от него, он знал. На первый взгляд эта благородная не обманывает, искренность в голосе, полные усталости и безнадёги глаза. Умеют ли благородные настолько хорошо менять эмоции? Если он правильно помнил слова Геджутеля, ей около трёхсот лет, насколько она сильна в этом возрасте?       Как сильно он рискует, снова идя на поводу товарищей?       Резко развернувшись, мужчина встретился глазами с Рейзелом. Несколько секунд, и тот прикрыл глаза, отвернулся. Франкенштейн усмехнулся.       Голос в голове был ещё непривычен, но, порой, чрезвычайно полезен.       — Ладно, пусть остаётся. Эшлин, проследи за лекарством, я всё записал. Отдай кровь Амелии на анализ, будет интересно посмотреть, как она справится.       Он поступил правильно, учёный это знал. Сейчас его больше волновала безопасность Союза.       — Музакка, мне нужна твоя помощь, — глубоко вздохнув, проговорил Франкенштейн. Оборотень подавил в себе желание съязвить, он прекрасно знал, насколько сложно этому человеку просить помощи. Поэтому лишь поинтересовался, чем он может помочь?       — Приведи своих, но только тех, кому ты бы мог довериться ни на секунду не засомневавшись.       — Что ты задумал?       — Просто сделай это, Музакка. Я пока сам не знаю, что хочу сделать.       Кивнув, оборотень ушёл. Кадис Этрама ди Рейзел посмотрел на учёного.       — Ты уверен, что это необходимо?       — Это единственный способ спасти их сейчас, но нет, я не уверен. Даже в том, что Клаудия сказала правду. Мне нужен Грегор. Вы простите, Рейзел-ним, что оставляю вас одного.       — Всё в порядке. Я в состоянии сам о себе позаботиться, — улыбнулся ноблесс. Кивнув, мужчина вышел из комнаты. Благородный же поднялся с дивана. И правда, за время нахождения в Союзе, он практически восстановил свою память и теперь лишь учился полагаться на себя, а не на слуг. Надо сказать, Франкенштейн ему очень в этом помогал, каким-то неведомым образом находя в своих делах брешь. Объяснял терпеливо, медленно, спокойно и повторяясь, если то было необходимо.       Так действительно интереснее, чем, когда всё приносится на блюде.       Силы постепенно восстанавливались. Без присмотра человека медленнее, но всё-таки он приходил в прежнюю форму. И это не могло не радовать. Не только Эшлин боялась быть бесполезной в предстоящей битве.

***

      Как и ожидал Франкенштейн на мини-собрание пришло только пятеро оборотней, не считая самого Лорда: Гарда, Джураки, Урнэ, Мирай и Дорант. Судя по их лицам, Музакка успел что-то рассказать, поэтому учёный решил начать без предисловий.       — Я хочу переселить людей под ваши земли.       Оборотни нахмурились, но почему-то не стали возражать.       — И сделать это нужно очень и очень быстро. Враг узнал о нашем убежище. Я начертил то, что необходимо, за сколько справитесь?       — Если прямо без отдыха, — хмуро оглядел чертёж Джураки, — то два-три дня.       — Хорошо, — Франкенштейн вздохнул. Такое молчаливое согласие настораживало. Зная нрав оборотней, он был готов к спорам, отказу, даже злости, но не к принятию. Это наталкивало на определённые мысли, — Я не имею права просить вас об этом. Подумайте, ещё есть время отказаться. Ваш Лорд ни за что на свете не будет принуждать вас соседствовать с людьми, и я сам отменю переселение в ином случае.       Музакка только закатил глаза, но промолчал. В этой беседе он вообще ничего не собирался говорить. Его стая должна сделать этот выбор сама. Если согласятся эти пятеро, значит, с остальными точно проблем не будет.       — Глава, — Урнэ с улыбкой приобняла сестру, — что за дурацкие мысли?       — Ты спас наших детей, — продолжил Дорант, — защитить твоих людей будет неплохим способом вернуть долг.       — Без молодого поколения мы могли бы просто вымереть, — кивнул Джураки. — Поэтому защищать твоих людей нам будет не в тягость. Но мы не умеем строить дома под землёй.       — Поэтому я пригласил сюда Грегора. Он поможет и объяснит, как укрепить стены. Пожалуйста не обижайте его и не забывайте, что ему нужно питаться и пить чаще, чем нам, — учёный помолчал. — И всё-таки, вы согласились?       — Пойми, Глава, нам не в удовольствие подобное соседство, — чуть дёрнул губой Джураки, — Всё дело только в нашем долге. К тому же мы всегда можем переселиться, в случае чего.       — Скорее всего мы это сделаем едва победим этого выскочку-благородного, — хмыкнула Мирай, Урнэ кивнула и продолжила за сестрой:       — Действительно, давненько мы не меняли место жительства.       — В таком случае, спасибо, — кивнул Франкенштейн. — Предлагаю начать немедля.       — Ну, раз на этом всё, идём, — Дорант нехорошо улыбнулся. — Покатаем человека со скоростью оборотня.       Оборотни пошли к выходу, подхватив чуть растерявшегося, но старающегося держаться бодро Грегора под руки. Только Джураки остановился и неожиданно вернулся к стоявшей неподалёку Эшлин. Полукровка напряглась: этот оборотень не особо любил её из-за разбавленной крови и не упускал случая, чтобы указать на ошибки. Франкенштейн говорил, что этим он пытается защитить самого слабого представителя стаи, чтобы девушка работала над своими ошибками и старалась достичь хотя бы минимальной силы оборотня. И Эшлин приняла это объяснение, хотя всё равно было обидно за предвзятое отношение к ней. К тому же никто, кроме отца, не знал об её новой силе.       Но в этот раз Джураки смотрел по-доброму.       — Ты очень выросла, Эшлин, и, с того момента, когда я последний раз с тобой общался, изменилась. Я был прав, тебе нельзя жить со стаей. Твоё место здесь, между вервольфами и людьми. Только так ты сможешь раскрыть все свои сильные стороны и побороть слабые. Я рад за тебя, моя самая немощная ученица.       И с улыбкой растрепал рыжие волосы, сразу разворачиваясь и уходя.       — То ли порадоваться, то ли оскорбиться, — утирая слёзы проговорила Эшлин, зная, что её услышат. — Ты никогда не научишься делать комплименты, Джураки!       Ответом был короткий смешок.       Учёный растёр ладони и улыбнулся, махнул в ответ уходящему Музакке и повернулся к Эшлин.       — Мне надо кое-куда сбегать, поэтому постройкой новых лабораторий занимаешься ты. Клаудию из вида не упускать, кандалы не открывать. Долечить её ты сможешь и сама.       — Ты надолго?       — Нет, не думаю, но надо разведать обстановку, — учёный огляделся. — Я должен быть уверен в том, что сейчас переселение будет безопасным.       Кивнув, Эшлин ушла в лабораторию.       Учёный же вышел на улице. Кажется, в ближайшую неделю поспать снова не удастся.       Ну и хорошо, меньше кошмаров.

***

      Рейзел медленно прошёл в комнату и огляделся. Как он и думал, Франкенштейн нашёлся именно здесь, в который раз склоняясь над лежащим телом.       Франкенштейн отсутствовал почти неделю, и за это время в Союзе не было ни одного спокойного дня. Оборотни справились с задачей за обещанные три дня и ещё половину следующего откармливали забывшегося за работой Грегора. Рейзел улыбался, глядя, как ворчали Урнэ с Мирай, узнав, что ответственный учёный всё это время питался одними наспех сделанными бутербродами, и то, когда не забывал.       После этого обустроили жилые помещения и переселили всех людей Союза. Клаудию привели с закрытыми глазами в единственную готовую комнату, в которой не чувствовался внешний мир. Франкенштейн запретил ей выходить до тех пор, пока он сам не удостоверится в том, что внутри Союза не чувствуются ауры оборотней.       И только после этих мер, начали укреплять лаборатории и налаживать работу в них.       Когда вернулся Франкенштейн, не заметил никто, кроме Рейзела. Незаметно прошмыгнув в новую лабораторию Главы, отстроенную сразу после камеры Клаудии, мужчина остался там. Ноблесс находился рядом, а потому зашёл следом, просто убедиться, что человек в порядке.       Несмотря на активно ведущуюся работу, Франкенштейн не спешил принимать в этом участия, полностью переложив обустройство на плечи Первой Старейшины. Вместо этого он находился здесь, полностью сосредотачиваясь на работе с принесённым телом. До сих пор бессознательным.       Обычно Кадис Этрама ди Рейзел наблюдал за этим молча, но сегодня впервые нарушил эту тишину.       — Ты уверен, что у тебя получится? — осторожно спросил благородный. — Всё-таки, когда ты его нашёл, он был почти мёртв. Да и путь до Союза занял некоторое время.       Учёный вздохнул и пропустил сквозь пальцы короткие волнистые пряди. Глаза лежащего были закрыты, но учёный слишком хорошо помнил их цвет, чтобы не представлять.       — Я должен хотя бы попытаться. Он ведь всё ещё жив. Пусть на грани смерти, пусть держится только благодаря мне, но жив. И я приложу все усилия, чтобы он снова встал на ноги.       Кивнув, ноблесс долгим взглядом оглядел лежащее тело и ушёл. К сожалению, в этой ситуации пробуждение не поможет. Такой всплеск силы может только навредить почти мёртвому телу.       Но он всё-таки надеялся, что у человека будет на одну потерю меньше.       Вернулся через несколько часов, поставил перед устало сгорбленным человеком чашку чая и несколько бутербродов. Он не знал, питался ли человек всё это время. Франкенштейн вздрогнул от стука тарелки, повернулся.       — Вам не стоило этого делать, Рейзел-ним. Я вернусь к своим обязанностям, как только стабилизирую его состояние.       — Не стоит торопиться, — мягко улыбнулся Рейзел. — Как ты помогаешь мне, так и я могу помогать тебе. Всё в порядке. Поешь, пожалуйста.       — Разве не я должен служить вам? — человек даже язвил несколько вяло. Но его усталость была ноблесс только на руку. Иначе бы не было этой неосторожной фразы.       — Контракт — это не рабство, а взаимопомощь, — терпеливо объяснил благородный. — Не ты помогаешь мне, а мы — друг другу.       — Кажется, я понимаю это, — вдруг усмехнулся Франкенштейн, — но почему-то не могу принять. Я слишком привык платить, чтобы верить в такие подарки.       Кадис Этрама ди Рейзел ничего не ответил, но с этого дня больше не считывал мысли человека всё время.       Этого больше не требовалось, потому что человек, наконец, встал на тот путь, который приведёт к их сотрудничеству. К настоящему контракту, а не вынужденной мере.       В последний раз оглядев лежащее тело, благородный вышел. Франкенштейн внимательно смотрел в его спину до тех пор, пока не закрылась дверь, потом вздохнул.       «Нельзя никому доверять», — это был девиз всей его жизни.       Был.