***
Шоё провел ночь в самой мягкой кровати, на которую только могло хватить его воображения. Проснувшись, он затаился один в комнате с того самого момента, как слуга, пришедшая убедиться, что он в порядке, удалилась. Хотя она была не единственной, кто заглядывал к нему в спальню. Вернувшись накануне из зала Центуриона, он не успел даже утрудить себя мыслью о голоде, как перед ним появились горы подносов, ломящихся от изысканных деликатесов, которых Шоё не только не пробовал, но даже и не слышал о таких. А стоило его желудку наполниться, как ему сразу же предложили расслабляющий массаж ног, спины и других частей тела, включая те, упоминание о которых заставило его бурно покраснеть. Слишком скромный, чтобы согласиться, он извиняющимся тоном отклонил предложение и наконец остался в одиночестве. Безумно изнеможенный даже для того, чтобы обмыть пыльные ноги, Шоё рухнул в пушистую кровать, сразу же впадая в объятья сна. И после пробуждения первым его желанием было посетить умывальню. Солнце уже высоко поднялось, когда Шоё сел в кровати, чувствуя, что его зудящее тело слишком грязно для белоснежных простыней, в которых он утопал всю ночь. К нему опять отправили слугу, и Шоё покорно последовал за мужчиной до огромных ванн, которые, к счастью, были пусты. Долгое время Хината просто сидел в горячей воде, чувствуя, как приятная расслабленность наполняет всё тело, выгоняя из конечностей последние остатки усталости. Теперь он был готов идти обратно в храм. Он и так слишком долго потворствовал себе, так что, как бы ему не нравилось наслаждаться роскошью, она ему не принадлежала. Он не совершил ничего особенного, чтобы заслужить столь щедрую заботу, а посему чувствовал укол вины — не вспоминая о учениях священнослужителей, он наглым образом нарушал основы смиренного благочестия и отказа от земных благ. Шоё выкарабкался из ванны и, капая водой на мозаичный пол, прошел к оставленной одежде. Точнее, к месту, где она была. Потому что его одеяние вдруг пропало. Вместо своей старой туники, он обнаружил двух ожидающих его слуг. В руках они сжимали чистые полотенца и белоснежную новую тогу. — П-простите, — нервно пробормотал Шоё, подходя ближе. — Думаю, я оставил мою… ох, с-спасибо, вам не стоило… — он замешкался, неуверенно поднимая руки, когда один из слуг начал вытирать его тело полотенцем — тёплым и невообразимо мягким. Шоё был не в силах сопротивляться, поэтому, расслабившись, он позволил мужчине осторожно промокнуть его спину, а затем зажмурился, стараясь подавить смех: махровые волокна приятно щекотали живот и ноги. Слуга, закончив, поклонился, и Шоё ответил тем же. — Спасибо, — произнёс он. — Простите, что задерживаю, но вы не видели мою… одежду…? Хината замолк, когда к нему подошла девушка. В её руках была свежая тога, и Шоё уставился на незнакомое одеяние, не зная, что и делать. — Это не моя, — извиняющимся тоном пропищал он. Даже самая качественная стирка не могла осветлить его простую тунику до столь сияющего, безупречно-белого оттенка. Новая тога, невесомая на вид, была соткана из дорогостоящей пряжи и наверняка окрашена — невозможно добиться такого цвета без недоступных для большей части населения Рима красителей. И, судя по наблюдениям Шоё, тога не была… щедра на ткань. — Хозяин, — объяснил ему слуга, — отправил позаботиться о вас. — Ох, — сказал Шоё. — Это очень приятно, но мне не нужно… — Ваша одежда в стирке. Хозяин выбрал для вас эту, — продолжила девушка, протягивая роскошную и, что более важно, чистую тогу. — Могу я помочь вам? Шоё уставился на одеяние, а затем перевел взгляд на слугу. В храме ему были недоступны столь элегантные туники, но если Кагеяма лично выбрал ему это, то едва ли он имеет право отказаться. В любом случае на обратном пути к храму он может просто переодеться. Шоё кивнул. — Я сам надену её, — произнёс он, и девушка позволила ему взять тогу. Но уверенность Шоё долго не продержалась: он пробовал обернуть ткань и так, и эдак, но ничего путного не получалось. Стоило ему убрать руки — как полотно стремилось упасть с бёдер: крепко вокруг пояса завязать тогу не выходило, так как она была просто-напросто слишком коротка. Побеждённый, Шоё опустил голову и вернул одеяние слуге. Девушка справилась буквально за секунду. Она умело задрапировала мягкую ткань вокруг Шоё так, что та элегантными складками укладывалась на его бёдрах, и обвязала вокруг талии тонкий золотой поясок. Пока она занималась тогой, другой слуга достал ещё больше золота: браслеты на предплечья, тонкие ленты с золотыми листьями, украсившие бёдра Шоё прямо около подола тоги (которая, конечно, была слишком коротка), и даже ремни сандалий были вытканы золотом — тонкие, они крепко переплели его ноги прямо до самых колен. Завершающим штрихом стал изящный золотой обруч, выполненный по подобию оливковой ветви. Он расположился в рыжих волосах, и, судя по весу, был отлит из чистого металла без примесей. Если так оно и было, то Шоё носил на макушке такое состояние, которое никогда и в глаза не видел за все годы своей жизни. Когда слуги закончили, Шоё бросил короткий взгляд на своё отражение, чувствуя, как горло сдавило. — Вы уверены, что это всё для меня? — спросил он. Дело было не только в золоте. Тога была… короткой. Наверное, именно так её можно охарактеризовать, но, кроме этого, она была очень и очень открытой. Ткань проходила только через одно плечо и резко опускалась вниз к бёдрам. И хотя одеяние было повязано на талии, его концы не смыкались, и «юбка» опасно висела, угрожая то и дело обнажить обладателя. Повернувшись, чтобы посмотреть на спину, Шоё почувствовал, как щёки закололо от резкого румянца — слишком уж много открытой кожи. Нет, для низших социальных классов, к которым он принадлежал, было приемлемо ходить голым, но Шоё никогда ещё не чувствовал себя таким… дразнящим. Его вопрос был скорее риторическим — он и не ожидал ответа, но оба слуги вновь низко поклонились, и девушка произнесла: — Хозяин сказал, что только эта тога и золото достойны украшать его дар. Шоё покачал головой. — Он всё ещё думает… — Он ждёт вас, — прервал его мужчина. — Хозяин приказал привести вас сразу же, как вы будете готовы. Вы разделите с ним полуденную трапезу. — Но я не могу, — произнес Шоё. — Я должен вернуться назад в храм, они ожидают меня… Он не смог продолжить, прерванный урчанием собственного желудка. Несмотря на пиршество прошлым вечером, он всё равно был довольно-таки голоден, и в этом не было ничего удивительного: Шоё всегда хотел есть. И особенно сильно это проявлялось в храме, где либо они соблюдали пост, либо у них не было достаточно пищи, чтобы удовлетворить его непомерный аппетит. — Ладно, — как только булькающие звуки его живота стихли, Хината, смущённый, продолжил: — Возможно, задержусь на обед. Но после я действительно должен идти! Его не обманули: Кагеяма действительно ждал его. Трапеза планировалась в открытом павильоне, и, по всей видимости, слуги послали кого-то вперёд заранее: обед был накрыт совсем незадолго до появления Шоё. Павильон располагался на открытом воздухе, и отсюда можно было наблюдать все города и фермы, принадлежащие Кагеяме. Вид был просто невероятен. — Садись, — вместо приветствия, молвил Кагеяма. Похоже, он действительно не был из тех, кто утруждает себя простым «пожалуйста». И Шоё сел. На мраморном полу было разбросано много плюшевых подушек, и он, долго не думая, выбрал ту, что находилась прямо напротив Центуриона (не слишком близко, но и не очень далеко — идеальная золотая середина). — Я… — начал Шоё, но, покачав головой, замолк. А будет ли вообще Кагеяма поддерживать разговор? Центурион молча наблюдал за его замешательством. Лицо Кагеямы поражало красотой. Под солнечными лучами Шоё наконец смог ясно рассмотреть уверенные черты. Удивительно длинные чёрные ресницы делали голубые глаза ещё более глубокими и соблазнительными; щеки были залиты едва заметной краснотой — признаком жизни, пробравшимся через границы его суровости; а губы выглядели такими мягкими и увлаженными, словно он только что… И затем Кагеяма сделал это. Скользнув взглядом по фигуре Шоё, он медленно облизнул языком нижнюю губу. Шоё, прикусив щёку, опустил взгляд в пол. Порыв ответного жара заполнил его желудок, и в этот раз этот голод был совершенно другого толка. Желая прикрыть долгое молчание, он поспешил произнести: — Спасибо вам за комнату! И еда! Она была чудесна. И все были очень… любезными. Кагеяма продолжил молчать. Шоё поправил тогу, стремящуюся сползти с плеча, и застенчиво потянул вниз короткий подол. Мысленно он сжался, представляя, насколько неловко, должно быть, выглядит. Уж точно не соблазнительно, как почему-то ошибочно кое-кто считал. Скоро Центурион поймет, насколько он обычный и ничем не примечательный, и наверняка отпустит его. Нервничая, Шоё пролепетал: — И спасибо вам за то, что одолжили эти одежды. Они действительно… Ладно, простите, что пачкаю их… — Пачкаешь их? — услышал он тихий шёпот Кагеямы. — Ах, не то чтобы я делал в тоге что-то неподо… странное! И не планирую! — в спешке продолжил Шоё. — Я просто… знаю, что эта ткань наверняка стоит целое состояние, и для кого-то вроде меня надеть её… — Её стоимость не имеет для меня никакого значения. И это не твоя забота, — отрезал Кагеяма. — Мне нравится, как тога выглядит на тебе. И это всё, о чем ты должен беспокоиться. Волшебным образом волнение Шоё спало, сменившись искренним любопытством и пока ещё смутным раздражением. Он вновь покосился на мрамор. — Так я должен беспокоиться только о том, что вы подумаете? — Да, — без колебаний ответил Кагеяма. Довольно ожидаемый ответ. Учитывая, что все слуги поместья и люди в городе, который Шоё мог видеть с холма, жили своей жизнью только по воле Центуриона. — Л-ладно, — пробормотал Шоё. — Тогда я лишь обеспокоен тем фактом, что вы всё ещё, кажется, считаете меня каким-то божественным созданием… — Не глупи, — прервали его. — Я прекрасно знаю, что ты не божественен. Подарок не должен превосходить одаряемого, иначе это уже не такой и хороший дар. — Я не подарок! — наконец воскликнул Шоё. Он искренне надеялся, что если он повысит голос не на Кагеяму, а на плюшевые подушки у его ног, то это прозвучит не так грубо. — И что бы вы об этом не думали, я уж точно не «хороший дар»! С чего бы им… с чего бы вам вообще считать… я имею в виду, почему вы хотите… — Посмотри на меня, — произнёс Кагеяма, и Шоё замолк, поднимая взгляд. Впервые с их встречи на лице Центуриона отражалась вполне определённая эмоция. Он наклонил голову вбок, и Шоё в полной мере смог насладиться его недоумением. — Скажи мне своё имя. — Ох, я… Хината Шоё, — у него не было возможности представиться ранее, и, по мнению Шоё, в этом не было никакой необходимости. Кагеяме не нужно знать его имя. Ему не нужно знать или запоминать Шоё. Но Кагеяма кивнул, а затем позволил имени скользнуть по его губам, тихо выдыхая: «Хината Шоё». Звук был… полным. Многозначительным. Желанным. — Шоё, — еще раз повторил Кагеяма, и сердце юноши забилось чаще. — Шоё. Кушай. — Вы всё ещё… — расплывчато начал Шоё. Почему этот мужчина не понимает, что он пытается донести до него? Он всего лишь самый мелкий слуга из храма. И ничего больше. — Спроси меня, о чём хочешь узнать, — спокойно сказал Кагеяма, давая знак слугам, чтобы те начали выносить закуски и напитки. — И я отвечу. — Почему я здесь? — тихо спросил Шоё, запоздало понимая, что сам по себе вопрос бесполезен. Ему стоило узнать, например, почему Кагеяма не отослал его обратно. Почему позвал Шоё на обед, почему пытается продлить его пребывание здесь. Почему он так убежден, что Шоё представляет из себя куда больше, чем он есть на самом деле. Без контекста в его вопросе не было смысла. И Кагеяма просто ответил: — Потому что я хочу, чтобы ты был здесь. А теперь ешь. Шоё вновь поправил тогу и потянулся к кусочку мягкого тёплого хлеба, который был удобно расположен прямо перед его тарелкой. Обедали они в тишине, периодически прерываемой советами Кагеямы по поводу обязательных к дегустации блюд. Каким-то невероятным образом ни одно лакомство не повторяло те деликатесы, что были предложены Шоё прошлым вечером. Отличались даже сорта хлеба. Шоё с трудом представлял, сколько стоит хотя бы один кусок мяса, не говоря уже о всём разнообразии представленных яств. Умопомрачительно: ещё вчера Кагеяма накормил полный особняк гостей, а сегодня на обед у него уже совершенно другая еда. Но, как и сказал Центурион, стоимость не должна заботить Шоё. Всё было невероятно вкусным, и Хината сосредоточился, чтобы сполна насладиться трапезой. — Что ты будешь делать после еды? — Хах? — выдохнул Шоё, удивлённый, что Кагеяма спрашивал, а не раздавал указания. — Ох, я… — Ты можешь вернуться в свою комнату и отдохнуть, — произнес Центурион. И Шоё едва сдержал смех: рано он удивлялся. Насколько же инстинктивно Кагеяма навязывает свою волю. Хотя… сон перед долгим путешествием был неплохой идеей. — Наверное, так и сделаю, — ответил он. Кагеяма довольно усмехнулся. — Твоя новая комната будет уже готова. Я отправлю слуг проводить тебя. — Новая комната? — недоуменно спросил Шоё. — Да, — ответил Кагеяма, — летняя спальня. Она намного лучше вчерашней, но мне потребовалось время, чтобы всё подготовить. — Мне не нужна другая комната, — возразил Хината, хмурясь. — Та первая была достаточно хороша. — Она слишком мала, — усмехнулся Кагеяма. — Если ты остаёшься здесь, то тебе нужна достойная спальня. Шоё, застонав, уткнулся лицом в ладони. Наверняка, это грубо и некрасиво, но он был уверен, что Кагеяма даже не заметит его жеста. — Я не остаюсь здесь. Кагеяма моргнул. — Но я приготовил комнату. — Мне нужно… — Это хорошая комната, — настаивал Кагеяма. Шоё поднял взгляд — на лице Центуриона отражалось искреннее недоумение. Нахмуренные брови и слегка надувшиеся губы выглядели странно… мило. И Шоё вдруг понял: наверняка Кагеяма даже не пытается навязать ему свою волю — скорее всего, он просто не может понять, осознать его нежелание. Ведь кто в здравом уме откажется от роскошной жизни в особняке Центуриона? — Ладно, — сдавшись, вздохнул Шоё. — Я останусь. Только… — поспешил добавить он, когда Кагеяма оживился, словно щенок, которому предложили косточку, — на неделю. А затем мне нужно обратно. Несколько секунд Кагеяма, казалось, обдумывал его предложение. А затем кивнул. — Приемлемо. — Ох, хорошо. Закончив трапезу, Кагеяма откинулся на подушки, одаряя взглядом раскинувшийся под ногами город. — Недели мне достаточно, — довольно произнес он. — Вам? — со смехом повторил Шоё, но внимательный прищур Кагеямы быстро его утихомирил. — Да, — ответил Центурион. — Даже если ты не божественное создание, я всё равно хочу, чтобы ты чувствовал себя таковым. — Ох! — Шоё удивленно уставился на него, а затем захлопал себя по щекам, пытаясь скрыть смущение. Расслабившись, он продолжил: — Я… Тогда я скажу вам, когда почувствую! — Тебе не нужно будет говорить мне, — ответили ему. — Я и так узнаю.***
Кагеяма ни капли не преувеличивал, говоря, что новая спальня Шоё хороша. «Хорошая» — довольно расплывчатый термин, ведь первая комната тоже была «хорошей». А эта, точнее будет сказано, была попросту великолепной. И теперь Шоё понимал, почему Кагеяма назвал её летней — истинная красота этой спальни раскрывалась именно в тёплые месяцы года. Стен в комнате не было — лишь богато украшенные мраморные колонны и опирающаяся на них крыша. Словно павильон, она была открыта со всех сторон, выходя видом на город и окружающие холм поселения. После столь плотного обеда Шоё решил вздремнуть, легко засыпая в объятьях огромной двуспальной кровати. Проснувшись, когда солнце уже начало медленно готовиться к нисходящему спуску, он сел и, потянувшись, зевнул. Удивительно, но стоило ему только мысленно задаться вопросом — как слуга, казалось, вырос прямо из-под земли. Мужчина поклонился, и Шоё, потерев глаза, спросил: — Где Ка… где хозяин поместья? — Он сейчас на улице. Разминается, — прозвучал ответ. — Не хотите ли вы, чтоб я проводил вас к нему? — Нет, нет… — Шоё замахал руками. — Не хочу мешать! — Вы точно не помешаете, — сообщил ему слуга. — Центурион поручил мне передать вас к нему на попечение, как только вы пожелаете. — Ах… — прошептал Шоё, потирая шею. Интересно, что ещё влечёт за собой «попечение» Кагеямы. — Тогда я готов. Проводи меня к нему. Недалеко от поместья раскинулась огромная тренировочная площадка: дорожки для бега олимпийских размеров, поле для других видов спорта, трибуны для зрителей. Шоё был наслышан о соревнованиях, проходящих в угодьях Центуриона: здесь проводились гонки — как обычные, так и на колесницах, борьба и другие всевозможные атлетические дисциплины, участие в которых принимали лучшие спортсмены империи. Но сейчас площадка была пуста. Если не считать одинокую фигуру вдалеке. Слуга жестом указал на неё, поклонившись, и Шоё понял: по всей видимости, это и был Кагеяма. — Мне стоит… просто подойти к нему? — спросил он. — Если вы этого хотите, — ответил мужчина. — Уверен, он не откажется от вашей компании. Или вы можете понаблюдать за ним с трибун. Вам принести еды или напитков? — Нет… — начал было Шоё, но затем быстро поправился: — На самом деле, да. Это не будет сильно затруднительно…? — Совершенно не затруднительно, — произнёс слуга. — Я отведу вас к зрительским рядам, а затем вернусь с закусками. Они подошли поближе, и стало очевидно, что Кагеяма тренировал метание диска. Обнажённым. И это было вполне приемлемо для спортсменов, но лицо Шоё резко покраснело, и с каждым его шагом жар только рос. С первого взгляда могло показаться, что Центурион абсолютно расслаблен и спокоен, но напряжение мышц при выпрямлении его тела, пот, стекавший по шее, рукам и спине, подёрнутые румянцем скулы, — всё это выдавало значительный вес спортивного снаряда. Его тело было натёрто маслом — чтобы помочь мышцам разогреться — и кожа ярко отражала солнечные лучи, выделяя каждую черточку, каждую впадинку его идеального солдатского тела. На открытой площадке с голубым небом на фоне, он казался статуей — вылепленной из плоти и крови, но крепкой, будто камень, и гладкой, словно мрамор. Они уже практически взошли на трибуны, когда Кагеяма внезапно выпрямился. Приняв стойку для метания, он напрягся — его статическая поза решительно перетекла в грациозные движения: первое усилие было вызвано поворотом тела на ведущей ноге — необходимо набрать должный импульс, второе родилось в его спине, когда он замахнулся, и наконец с шокирующей скоростью электричество перетекло в кончики его пальцев — и диск взлетел в воздух, словно детская игрушка. «Выглядит лучше, чем любая из статуй», — подумал Шоё, беззастенчиво пялясь на спортсмена. Никакое изваяние не могло сравниться с Кагеямой: мрамор не мог дышать, не мог потеть, в его венах, скрытых под поцелованной солнцем кожей, не текла бурая кровь. Мускулистая нога Кагеямы вытянулась назад, опираясь на кончики пальцев для равновесия, его живот сверкал от пота, а грудь тяжело подымалась и опадала с каждым новым вдохом-выдохом. Отправив диск в полёт, он наклонился вперёд, держа одну из рук всё ещё вытянутой. Снаряд приземлился как минимум в пяти дюжинах метров отсюда. И когда он коснулся земли, Шоё взволнованно вскочил на ноги, крича и аплодируя. Кагеяма повернулся к нему, и Хината пискнул, понимая, что выдал своё присутствие. Хотя Центурион и не думал выглядеть раздраженным: стерев пот с лица, он поднял руку, приветствуя зрителя. — Я буду смотреть отсюда! — закричал Шоё, складывая ладони у рта и надеясь, что ветер донесёт его слова. Казалось, это сработало: Кагеяма вновь махнул ему рукой, а затем принял у помогающего следующий диск. Шоё не долго сидел в одиночестве. Через несколько минут он вновь был окружен слугами, принесшими ему еду и напитки. — Он действительно хорош? — спросил у них Шоё, рассеяно запихивая в рот кусочки разных пикантных сыров. — Кажется, он действительно хорош! Диск полетел так далеко! — Хозяин всё ещё остаётся одним из лучших спортсменов империи, — ответила ему девушка, и в её голосе зазвучала скрытая вежливостью гордость. — Перед поступлением в армию он дважды побеждал в пятиборье. — А ещё, — добавил другой слуга, — он чудесно играет на лире. — Ва-а-а-а-а-ау, — выдохнул Шоё. Пятиборье было одним из важнейших спортивных соревнований, в котором спортсмены испытывали себя в пяти различных дисциплинах: прыжки в длину, метание копья, метание диска, короткий спринт и борьба. Каждый вид спорта требовал серьезной подготовки и довольно внушительного набора навыков, поэтому атлеты, участвующие в пятиборье, считались самыми искусными, а их тела были наиболее красивы и, поговаривают, могли выдержать любые усилия. Считалось, что именно эти спортивные дисциплины хорошо развивают мастерство, необходимое в бою. Так что неудивительно, что Кагеяма смог построить такую блестящую военную карьеру. Дважды выиграть турнир такого уровня — огромное достижение. Шоё только раз смог присутствовать на крупных соревнованиях, но Кагеямы там не видел. Честно говоря, в храме не поощрялось посещение таких мероприятий, но Хинату до ужаса привлекал спорт. По всей видимости, большую часть тренировки он проспал: ещё несколько бросков, и вот Центурион подозвал к себе слуг, чтобы те вытерли его тело от пота и накинули на него простую тогу. Кивнув, Кагеяма направился к трибунам, и Шоё выпрямился, стараясь побыстрее прожевать только что закинутые в рот виноградинки. — Здравствуй! — приглушенно выдохнул Шоё, когда Центурион подошел достаточно близко, чтобы услышать его. Кагеяма кивнул. — Ты нормально отдохнул? — Да, — пролепетал Шоё. — И комната действительно хороша! — Кагеяма довольно усмехнулся. Приободренный этим Шоё быстро продолжил: — Отлично, что я смог понаблюдать за… за твоей тренировкой. Ты восхитителен! Удовлетворение на лице Кагеямы в миг сменилось удивлением. — Ты разбираешься в этом? — Ну… у меня нет каких-то особых знаний, — сказал Шоё. — Но это ведь очевидно! — Понятно, — произнёс Кагеяма. — Вот уж не думал, что ты знаешь толк в спорте. Шоё горделиво выпрямился. — Может, я и не спортсмен, но… в кое-чём я хорош! Я быстрый! Кагеяма наклонил голову. — На каком стадионе ты проверял свои навыки? Шоё недовольно скрестил руки на груди. — Мне не нужны какие-то профессиональные дорожки, чтобы сказать, что я быстрый! — Но тогда как ты можешь быть уверен в этом? — возразил Кагеяма. — Я просто уверен! — надулся Шоё, отворачиваясь. Как бы он вообще смог «проверить свои навыки» на официальной трассе? Даже если предположить ситуацию, в которой его не выгоняют, то он никогда не путешествовал так далеко от храма. Это его первый раз. Чужая ладонь на щеке заставила его вздрогнуть, но прикосновение не было жёстким. Кагеяма всего лишь провёл пальцами по коже, возвращая внимание Шоё к себе. Хината нервно сглотнул, когда Центурион, нахмурившись, заглядывал прямо ему в глаза, будто ища там что-то. — Давай посоревнуемся, — наконец сказал Кагеяма. Шоё моргнул. — Что? — Если ты хочешь наверняка выяснить свой уровень, — терпеливо объяснили ему, — то давай наперегонки. Конечно, ты не выиграешь, но как минимум сможешь проверить свои навыки. Шоё удивленно приоткрыл рот. — «Конечно, не выиграешь»? А, может, возьму и выиграю! — Кагеяма уставился на него так, словно победа Шоё была попросту невозможной, и Хината вскочил на ноги. — Хорошо, давай посоревнуемся. Прямо сейчас! — Тебе нужна подходящая обувь… — начал Кагеяма, но Шоё лишь отмахнулся. — Мне не нужны особые «трассы» или специальная обувь для бега, — сказал он, спускаясь на грунтовую дорожку. — И так будет нормально. — Ты споткнёшься и упадёшь, — предупредил Кагеяма. — Давай хотя бы босиком. — Сандалии слишком долго развязывать, — сказал Шоё. — Так много ремешков действительно были необходимы? Нет, не отвечай, это неважно… Пойдемте, господин. Кагеяма замешкался на целую минуту, наблюдая, как Шоё энергично разминается, закидывая руки за голову, а затем потягиваясь вниз, чтобы коснуться носочков. Когда подол его тоги слишком высоко задрался, Шоё быстро выпрямился, смущенно поправляясь. Кагеяма покачал головой и подошёл к нему. — Выбери цель, — сказал он. Шоё просканировал дорожку и указал: — Дерево. Вон там сбоку. Первый, кто добежит — выигрывает. Кагеяма согласно кивнул, и один из его слуг подошел, чтобы рассудить их. Шоё подпрыгивал на цыпочках, не сводя глаз с цели. Стоило сигналу свистка повиснуть в воздухе — как он сразу же устремился вперед. Смотреть на Кагеяму он не смел: даже самое малейшее колебание могло привести к позорному поражению. Вместо этого, Хината сфокусировался на дереве и беге, и единственное, что отвлекало его — ветер, отбрасывающий волосы с лица и надрывно воющий в уши, трясущиеся руки и гул шагов по гравию. Он не видел Кагеяму рядом, а значит — выигрывал, и эта приятная мысль заставила его прибавить скорость. Шоё был полон решимости победить. Но его решимость обернулась падением. Вместо привычного стука стопы о землю раздался какой-то странный шлепок, и Шоё слишком поздно понял, что золотые сандалии всё-таки подвели его. Короткий каблук согнулся, и бег превратился в спотыкание, а затем — в падение. Прямо как и предсказывал Кагеяма. С позорным вскриком он, вытянув руки перед собой, рухнул прямо лицом на землю: ноги взлетели в воздух с такой силой, что одна сандалия была начисто сброшена с ноги — не помогла даже замысловатая шнуровка. Несколько секунд он просто лежал, слишком смущённый, чтобы перевернуться. Рядом с ним захрустели шаги, и знакомый голос произнёс: — Поэтому я и говорил тебе сменить обувь. — Мне бы не пригодилась новая обувь, — пробормотал Шоё в песок, — если бы ты с самого начала не заставил меня надеть эти глупые сандалии, — он понимал, что проявляет неблагодарность. Но унижение заставило Хинату перестать беспокоиться о манерах. Кагеяма стойко проигнорировал его дерзость. — Ты поранился? — спросил он. Так как, судя по всему, он спрашивал точно не о ущемлённой гордости, Шоё мрачно выдохнул: — Нет. В следующее мгновение, к его искреннему ужасу, его перекатили с живота на спину, и Шоё прищурился, спасаясь от яркого солнечного ореола за головой Кагеямы. Центурион внимательно посмотрел на него сверху вниз. — Ты разодрал нос, — сказал он. — И лоб. И колени. — И что? — рыкнул Шоё. Он довольно остро осознавал, что разодрал эти участки — они сильно болели и, по всей видимости, в них попали колючие песчинки. Хината хотел накрыть лицо руками, но ладони так же были разбиты, поэтому он неловко прижал их к животу. — И то. Ты ранен, — сказал Кагеяма. — Я отнесу тебя в твою комнату. — Я не ранен! Это всего лишь царапины! — запротестовал Шоё, а затем вскрикнул, когда Центурион наклонился, обхватывая его руки и колени. — Я могу идти сам! — Знаю, — ответил Кагеяма. Несмотря на раздражение в голосе, он с невероятной аккуратностью поднял Шоё с земли. — Я видел много ранений на поле боя. — Тогда ты тем более знаешь, что я в порядке, — пролепетал Шоё. — Знаю, — повторил Кагеяма. — А теперь перестань шуметь и позволь мне позаботиться о тебе. — Что? — озадаченно спросил Шоё, но Кагеяма уже отвернулся, не обращая на его реплику внимания. — Принесите два кувшина с водой — тёплой и холодной — и чистые полотенца. Всё в его комнату, — давал указания он слугам, которые поспешили к ним, когда Шоё упал. — И бинты. — Мне не нужны бинты… — И сладости, — добавил Кагеяма. — Много сладостей. — Ох, а вот сладости — это хорошо, — спешно прокомментировал Шоё. Он неловко поёрзал в руках Кагеямы, слишком взволнованный, чтобы расслабиться. — Мои лакомства очень хороши, — согласился Центурион. — Я заметил, да. — Они импортные. Их привозят на корабле. — Хм-м-м-м-м, — кивая, протянул Шоё. Он чувствовал, что для Кагеямы было крайне важно постоянно акцентировать его внимание на всех тех сокровищах, которыми он владел. — Если у тебя есть какие-то любимые, то скажи мне, — продолжил Кагеяма. — Я с лёгкостью привезу сюда столько, сколько ты захочешь. Ты сможешь уплетать десятки десертов на каждый приём пищи целый год. «Не так уж и ужасно», — подумал Шоё, кивая. — Хорошо. Но я здесь только на неделю. — Буду есть их в память о тебе, — торжественно объявил Кагеяма. — Я не планирую умирать. Просто вернусь в храм. — Знаю. Я наблюдал так много смертей на войне… — Даже не заканчивай это предложение, — выдохнул Шоё, а затем, уставившись на обиженное лицо Кагеямы, рассмеялся. Самое удивительное происшествие за день случилось уже в спальне Хинаты. Шоё думал, что Кагеяма уйдет, позволяя слугам позаботиться о его ранах, но вместо этого Центурион сам усадил его на кровать, на столике рядом с которой их уже ждали два серебряных кувшина с водой. Кагеяма пододвинул стул к постели и, усевшись, погрузил мягкое полотенце в тёплую воду. — Покажи мне руки, — приказал он. Помешкав, Шоё подчинился, протягивая ладони. Кагеяма издал неодобрительный звук — короткое «тц» сквозь зубы — прежде чем взять одну из ладошек Шоё в свои и начать счищать кровь и грязь. Шоё поморщился, когда острые маленькие камешки потёрлись о разодранную кожу. Кагеяма дёрнул подбородком в сторону слуг, и они, понимая его без слов, поспешили к ним. — Открой рот, — сказал он. — Зачем… — начал спрашивать Шоё, но его вопрос так и остался без ответа: слуга проворно просунул кусочек сладкого десерта меж его губ. — Отвлечение, — кивнул Кагеяма. Десерт подействовал (насколько вообще было возможно отвлечься в этой ситуации). Масляный, но воздушный, он таял на языке, и, хотя боль от порезов всё ещё была остра, неприятные ощущения исчезали вместе с каждой последующей сладостью и движениями прохладной ткани, прижатой к ладоням. — Прекрати дёргать ногой, — проворчал Кагеяма, и Шоё вздрогнул, понимая, что рефлекторно попинывал Центуриона, возясь в кровати. Удовлетворённо кивнув, Кагеяма перешёл к окровавленным коленям, уделяя им не меньше заботы, чем ладоням. — Прости, — выдохнул Шоё. — Нервное. — Почему нервничаешь? — спросил Кагеяма, тщательно вытирая кровь с кожи. — Я не… — начал говорить Шоё, но остановился. Он солжёт, если просто ответит: «Не знаю». — Я не понимаю, почему ты делаешь это. — Я обрабатывал изрядное количество ран, — сказал Кагеяма. — Да, на поле боя, по всей видимости, — произнес Шоё. — Тогда почему спрашиваешь? — надавил Кагеяма, сохраняя похвальную невозмутимость в ответ на очевидные поддразнивания. Закончив с коленями, он приложил к ним холодную ткань, утихомиривая боль. Нет, дело было не совсем в том, что Шоё попросту не понимал его действий — хотя, честно говоря, и это заметно сбивало его с толку. Ведь они же не на поле боя, и он сам не был ценным солдатом из подразделения Кагеямы, так что заботиться о нём… в этом не было необходимости. Но за всем этим скрывалась куда большая загадка. — Что ты… что ты хочешь от меня? Сначала Кагеяма не ответил. Он внимательно рассматривал лицо Шоё, осторожно прикасаясь к порезам на носу и выше. Но затем его взгляд скользнул к медовым глазам, и они уставились друг на друга. Будто ища что-то, Кагеяма задумчиво нахмурился и, по всей видимости, наконец найдя, ответил. — Я хочу должным образом заботиться о тебе, — сказал он. — Хочу, чтобы, когда неделя кончилась, у тебя были причины остаться. — Но почему? — недоуменно спросил Шоё. И затем это свершилось. Всего на одно короткое, мимолётное мгновение, Кагеяма слабо улыбнулся. — Потому что ты был готов соревноваться со мной, даже не снимая этих глупых сандалий.***
Кагеяма оставался верным своему слову: если он говорил, что хочет «должным образом» заботиться о Шоё, чтобы тот захотел остаться, то вкладывал смысл в каждое произнесённое слово. На второй день Шоё вновь проснулся поздно — в храме такой роскоши он позволить себе не мог: его будили колокола, заливающиеся звоном сразу после рассвета, и груз дневных обязанностей. Но здесь, в поместье Центуриона, никто не смел прерывать его отдых. И даже когда он едва-едва вытащил себя из дремоты, то остался лежать, свернувшись под шёпотом невесомых простыней и утопая в мягкой кровати. И лишь нежнейший ветерок пробегал по комнате, отбрасывая рыжие волосы на лоб, немного торчащий из-под покрывал. И, наконец, после долгой неги его привлёк изысканный сладкий аромат, повисший в воздухе — свежесть нетронутых цветов. Он был настолько приятен носу, что Шоё вмиг полностью проснулся и сел, планируя определить источник невероятного запаха. Но, как оказалось, особо напрягаться ему не пришлось. — Ох, — ахнул Шоё, потирая глаза. Весь пол его спальни был усыпан лепестками роз — всех оттенков розового и белого. Прижав кончики пальцев к губам, Шоё изумленно уставился на цветы, пораженный благоговением и безмятежностью утреннего пробуждения. Но вскоре любопытство взяло верх, и он осторожно вытянул ногу, едва касаясь стопой лепестков. — Ах… — вздохнул он, расплываясь в улыбке. Пошевелив пальцами, он наконец полностью ступил на цветы. Ощущения были чудесные — словно настоящий шёлк под ногами, и Шоё вытолкнул себя из постели, делая несколько легких шагов по комнате. Наклонившись, он зачерпнул две горсти лепестков, чтобы прижать их к лицу и глубоко вдохнуть, а затем, смеясь, резко крутануться на месте, позволяя цветам каскадом опадать сквозь его пальцы. Кроме того, что бело-розовый ковёр был мягким и приятным, он также был довольно скользким, и, неудачно ступив, Шоё замахал руками, когда ноги опасно заскользили по мрамору. Пара сильных рук приземлилась на его хрупкие плечи, удерживая, и Хината уткнулся носом прямо в крепкую грудь Центуриона. Интересно, как давно он был в комнате? Опустив подбородок, Кагеяма уставился на него. Красивое лицо, как и всегда, сохраняло спокойствие. — Доброе утро, — едва выдохнул Шоё. Ситуация завораживала: он смотрел в голубые глаза Кагеямы, утопая ногами в тысячах лепестков роз. — Ты хорошо спал? — спросили его, и Шоё кивнул. — Да, — сказал он. — Я… а к-кто принес цветы? Зачем? — Я приказал доставить их ночью, пока ты спал, — усмехнулся Кагеяма. — Не хотел, чтоб с утра пол был слишком твёрд или холоден. Шоё изумленно раскрыл рот. — Всё это… только для того, чтобы мои ноги не замерзли? — Ты доволен? — вместо ответа, спросил Кагеяма. Шоё хотел сказать, что в этом не было необходимости. Это уже чересчур. Довольно нелепо. И неловко, ведь жарким летом пол не мог стать таким уж холодным. — Доволен, — спешно прошептал он, покраснев от мысли, что сказал чистую правду. Шоё был чрезвычайно доволен: и тем, как Кагеяма старался обеспечить ему максимальный комфорт, и тем, какие чувства это порождало в нём самом — горящее тепло где-то глубоко внутри. Он закусил губу — Кагеяма удовлетворенно кивнул. — Славно. Ты голоден? — И это тоже, — ответил Шоё, позволяя Кагеяме проводить его к столу. Представленные на завтрак блюда могли заставить и королей падать на колени ради одного только кусочка. Когда Кагеяма говорил, что хочет, чтобы Шоё почувствовал себя божественным созданием, то, по всей видимости, не преувеличивал. Выросший в храме и привыкший к скудному образу жизни, Хината с удовольствием открывал для себя новый невообразимо чудной мир — мир, в котором все его потребности удовлетворяются, стоит ему только подумать об этом. Кагеяма всегда был рядом, если Шоё этого хотел. И, чёрт побери, Шоё хотел этого бесконечно и эгоистично. Он быстро понял, что ему позволялись некие вольности в их общении, и сразу же полюбил поддразнивать Кагеяму — полюбил тот трепет, возникающий в груди, когда он вставляет очередной язвительный комментарий, а Кагеяма смотрит на него с таким удивлением, словно до этого не было ни единого человека, который позволял себе такие дерзости. И через какое-то время Центурион и сам начал отпускать резко сформулированные фразочки или замечания, и всё это привело к тому, что они начинали обмениваться насмешками взад и вперёд, прогуливаясь по саду или отдыхая на солнышке, кушая до упаду или просто расслабляясь, позволяя слугам обмахивать их опахалами. Но забота Кагеямы не сводилась только к вкусной еде и красивой одежде. Шоё впервые столкнулся с захватывающим опытом, который никогда не смог бы получить в храме. — Ты готов? — прошептал Кагеяма прямо ему в ухо. Шоё кивнул, дрожа от нервного возбуждения, и Центурион ещё теснее прижался к нему, обнимая сильной успокаивающей рукой за талию. Шоё закрыл глаза. — Скажи мне, — выдохнул Кагеяма. — Если слишком быстро. И прежде чем Хината успел ответить, Центурион дёрнул вожжи, заставляя лошадей, запряженных в роскошную колесницу, стремительным галопом рвануть вперёд. Шоё отчаянно цеплялся за защитный щиток. Сердце подскочило прямо куда-то в глотку, и Кагеяма ещё крепче сжал его в объятьях. Как он вообще умудрялся так спокойно стоять прямо? Шоё казалось, будто его ноги вот-вот сдадутся под гнётом бешеной вибрации, которая растекалась прямо по всему телу, дотягиваясь до позвоночника. Его голова дребезжала внутри большого шлема — парадного доспеха Кагеямы. Лошадиные копыта стучали по грязной дорожке, и стоило Шоё вновь обрести голос — как он, полный восторга, оглушительно закричал. — А ты что, не боишься? — крикнул в ответ Кагеяма, перекрывая воющий ветер, и Шоё дико расхохотался. — Я просто в ужасе! — отозвался он. — Продолжай! Быстрее! Когда они наконец остановились, не желая загонять лошадей, его ноги шатались от колючего адреналина и напряженных попыток удержать себя в вертикальном положении. Шоё лучезарно улыбнулся Кагеяме, чьи черные волосы мило растрепались ветром. — Что? — хрипло выдохнул Кагеяма. — Никогда не слышал, чтоб кто-то кричал так долго. — Это было весело! — Шоё шатнулся в его сторону. — Держу пари, что к концу недели я и в гонках на колесницах смогу превзойти тебя. Кагеяма фыркнул. Повернувшись и слегка наклонившись, он предложил Шоё забраться к нему на спину. Хината с благодарностью принял заботу, обхватывая руками крепкие плечи и утыкаясь щекой в обнаженную кожу спины. Центурион подхватил руками под его трясущимися коленками и встал с такой легкостью, словно Шоё и вовсе ничего не весил. — Ты едва выглядываешь из-за защитного щитка, — сказал Кагеяма, — так что я сомневаюсь, что ты сможешь обойти меня. Но… — Что «но»? — спросил Шоё. — Если хочешь, я могу заказать одну для тебя. — Заказать что? — ещё раз недоуменно произнёс Хината. — Колесницу, — услышал он в ответ. — Маленькую. — Кагеяма повернул голову, и Шоё поймал проблеск ухмылки на пухлых губах. — В неё запрягут лучших пони. — Пони?! — возмущенно закричал Шоё. Кагеяма, довольный собой, усмехнулся. — Прости, — прошептал он, но в голосе Центуриона не было ни капли сожаления. — Ты хотел бы объездить что-то побольше? Шоё рассеяно моргнул, а затем теснее прижался щекой к гладкой спине. — Осталось несколько дней, — сказал он. Три дня. Кагеяма задумчиво кивнул. И лишь на следующий день он решительно заявил: — Если бы ты мог, то остался бы здесь на подольше. Шоё перевел взгляд на небо, раскинувшееся над их головами. Они сидели в саду, расслабившись на шелковых полотнах и плюшевых подушках под ветвями пальмы, защищавшей их от солнца. Шоё удобно растянулся в тени, раздумывая, а не окунуться ли ему в короткий дневной сон. И это желание усилилось, когда совсем рядом разлилась мягкая музыка. Он перевернулся, чтобы посмотреть на Кагеяму. Тот, опёршись на подушки, лениво перебирал струны маленькой золотой лиры. Слуги были правы: хотя инструмент казался слишком нежным для его грубого характера, Кагеяма был удивительно талантлив. Звук легко уносился ветром, но гипнотические отголоски убаюкивали Шоё, укладывая его на заманчивую постель из тёплого счастья. Примерно такого же счастья, которое поселялось в его груди, стоило Кагеяме просто появиться рядом. Верный слову, Кагеяма подарил ему множество причин, чтобы желать остаться в поместье. Вкусная еда, горячие ванны, мягкая, идеально сидящая одежда и цветы — огромное количество различных цветов, разодранных на лепестки, чтобы ноги Шоё не мёрзли на якобы прохладном мраморе. Но главным было не это. Между ними появился странный дух товарищества — неожиданный, но выстреливший мгновенно. Разгоряченные дебаты и лукавые поддразнивания больше походили на настоящую дружбу, чем что-либо, испытанное Шоё ранее. Но как долго он сможет развлекать человека, у которого есть всё? Кагеяма был готов предложить ему целый мир, но что Шоё мог дать ему в ответ? Кагеяма сидел довольный, терпеливо дожидаясь реакции на его заявление. — Я не могу остаться, — наконец произнес Шоё. Привыкнув к бескомпромиссным формулировкам Кагеямы, он понимал, что, несмотря на уверенность и утвердительный тон, на самом деле, Центурион спрашивал — действительно хотел узнать его мнение. — Почему нет? — спросил Кагеяма. Он прекратил играть, и последняя нота мягко зазвенела в воздухе, прежде чем резко затихнуть. — Что ты сможешь дать мне, если я останусь? — спросил Шоё. — Чем ещё ты можешь завладеть? На мгновение Кагеяма выглядел искренне удивлённым, но затем его брови решительно нахмурились. — Ты утверждаешь, что у меня ничего нет. — Дело не в том, что я получил от тебя недостаточно, — быстро пролепетал Шоё. — Но ведь… это уже теперь есть у меня. Кагеяма, всё ещё хмурясь, потряс головой. — Ты ошибаешься. — Ошибаюсь? — спросил Шоё. — Тогда что ты дашь мне? — Роскошь, которую ты даже представить себе не можешь, — с нетерпением в голосе прошелестел Кагеяма. — Если бы у нас было больше времени, нам не нужно было сидеть здесь. Я бы показал тебе такие места, которые ты бы никогда не смог забыть. Ты бы смог сделать то, о чём даже никогда не мечтал… Шоё рассмеялся. — Очень расплывчато, господин. Может, ты просто выдумываешь. — Я покажу тебе, как всё это «выдумывается», — зарычал Кагеяма, отбрасывая лиру в сторону. Схватив горсть винограда из ближайшей чашки, он прижал её к лицу Шоё, пока тот с тихим вскриком забарахтался, пытаясь отбиться. — Вся эта еда, — сквозь сжатые зубы прошипел Кагеяма, — местная. Если бы у меня было больше времени, я бы угостил тебя экзотическими фруктами. Думаю, ты даже не знаешь, что такое манго. — Никогда не слышал о таком, — весело сказал Шоё. Кагеяма перестал давить на него, и Хината губами вырвал виноградинку из его ладони. — Мне нравится виноград. Раздражение исчезло с лица Центуриона, и он устроился на подушках рядом с Шоё, поворачиваясь к нему лицом. — Я знаю, — сказал он. Шоё проглотил сладкую ягоду. Не сводя взгляда с лица Кагеямы, он протянул руку, ища остатки горсти и между делом потирая теплые пальцы Центуриона своими. Сорвав ещё одну виноградинку, Хината придвинулся ближе, прижимая тёмно-фиолетовый плод к пухлым губам. Кагеяма послушно съел ягоду. — И тебе тоже он нравится, — сказал Шоё. — Да, — ответили ему. Их лица были так близко, что Хината чувствовал сладкие нотки его дыхания. Он вытащил ещё одну виноградинку и вновь поднес её ко рту Кагеямы. Задержав дыхание, Шоё закусил губу, когда Кагеяма скользнул меж его пальцев языком, мокро потираясь о кожу. Тёмные глаза внимательно изучали его реакцию. — Но ты считаешь, что они недостаточно хороши? — мягко выдохнул Шоё. — Да, — ответил Кагеяма. — Почему? Шоё опять опустил руку, поглаживая запястье и ладонь Кагеямы, чтобы украсть ещё одну ягоду. В этот раз Кагеяма придвинулся сам, и Шоё одним пальцем прокатил виноградинку по его губам, медленно — из уголка в уголок. И когда Центурион приоткрыл рот, чтобы позволить плоду попасть внутрь, Шоё сократил дистанцию и ловко съел виноградинку сам. Их губы на мгновение встретились, и эту долгую секунду никто из них не смел и шелохнуться. Когда Кагеяма наконец заговорил, его глубокий голос будто подожгли — скрытое под маской спокойствия пламя разрасталось, и Шоё возжелал зацепиться за подсказку, пробраться через границы и разгадать тайну этого огня. — Потому что я могу дать тебе… — промурлыкал Кагеяма, — куда больше. Шоё поёжился — дрожь пробежала от макушки до пят, и Кагеяма потянулся к нему, проскальзывая ладонью по загривку его обнаженной шеи. Прикосновения были хороши, были необходимы, и Шоё зажмурился, пытаясь восстановить внезапно сбившееся дыхание. — Шоё… — А что насчет меня? — прошептал Шоё. — Что? — не понял Кагеяма. — Как я смогу когда-либо… — Шоё гулко сглотнул. — Что я смогу дать тебе? Он открыл глаза и с удивлением обнаружил, что Кагеяма выглядит так, словно его застали врасплох. — Ничего, — произнес Центурион, словно это было вот так просто. — У меня есть всё. Никто не сможет мне дать большего. Почему я должен ждать что-то от тебя? — Ты не можешь просто… давать, давать и давать мне, не получая ничего в ответ, — сказал ему Хината. Кагеяма мягко провёл большим пальцем по его шее, и Шоё подавил тихий вздох. — Ч-что… например… — Да? Шоё не знал, как лучше сформулировать его мысль, а посему отчаянно цеплялся за нужные слова. — Когда я… только пришел. Там был мужчина, — в голове Шоё опять всплыла картина: безразличный к происходящему Кагеяма позволяет ублажать себя… — Он трогал тебя. Он… тебе… он… — Ах, — вздохнул Центурион, и Шоё моргнул. Веки моментально потяжелели. — Нет, и этого я не буду от тебя ждать. Шоё потряс головой. — Тогда… — Люди пытаются угодить мне, — сказал Кагеяма. — И я им позволяю, — он провёл ладонью по шее Шоё. — Но что, если сам я хочу угодить тебе? — Я… — голос Шоё вышел слишком слабым, и он дотронулся рукой до пальцев Кагеямы, примостившихся на его шее. — Ты… хочешь… — Ты дашь мне это? — спросил Кагеяма. — Я могу сделать тебе приятнее, чем кто-либо другой. — Знаю, — выдохнул Шоё, зажмуриваясь. Кагеяма не нарушил ни одного своего обещания. Но в этом и была вся проблема. Что случится после того, как он потеряет интерес в простом мальчишке из храма, который не может ничего дать взамен? — Но мне нужно уйти. Некоторое время Кагеяма задумчиво молчал, а затем осторожно убрал ладонь с чужой шеи. Шоё открыл глаза, боясь того, что увидит в тёмно-синей радужке напротив. Но Центурион, к его удивлению, совсем не выглядел расстроенным. — Хорошо, — кивнул он. — Хорошо? — переспросил Шоё. Он ожидал чего угодно, но не покорного смирения. — Я дам тебе всё, что ты захочешь, — напомнил ему Кагеяма. — Не важно, что. Это моя обязанность. — Это не обязанность, — прошептал Шоё. — Возможно. Я просто так хочу, — ответили ему. И именно это для Шоё было самым сложным: очень тяжело сопротивляться простой искренности, погребённой под прямотой, резкостью, хвастовством и высокомерием. Шоё улыбнулся. — Спасибо, господин, — произнёс он. — Я остался, если бы мог.