Heaven Sent

В последний день перед отъездом Шоё совершил свою самую удачную ошибку. Всю неделю он усердно тренировался на спортивной площадке вместе с Кагеямой. В основном они много бегали, метали копья и один раз даже попробовали схлестнуться в рукопашном бое — сама схватка была не столь напряжённой, как ожидалось, но всё равно закончилась тем, что раскрасневшийся и уставший Шоё оказался спиной на земле, придавленный весом Центуриона. Не самый плохой исход битвы, однако, страшная угроза для и так слабеющей решимости Шоё, поэтому повторять они не стали. А вот метание диска — другое дело. Шоё влюбился в спорт — окончательно и бесповоротно. С тех самых пор, как он впервые увидел идеальное тело Кагеямы, его отточенные, полные уверенности движения, Хината не мог прекратить думать о тренировке с настоящим, тяжёлым снарядом. Но шесть дней едва ли было достаточно, чтобы изучить основы — не говоря уже о том, чтобы полностью овладеть техникой метания. Но ждать он больше не мог. — Только не этот, — сказал Кагеяма, когда Хината направился к полновесовому снаряду, вместо привычной более лёгкой, тренировочной версии. — Всё будет нормально, — отмахнулся Шое. Подняв диск, он деловито надул щёки, стараясь приспособиться к неожиданной тяжести. — Эй, — Кагеяма прищурился. — Помнишь наш первый забег? Когда я сказал тебе снять обувь, чтобы не упасть, а ты ответил… — Ты просто… переживаешь, — пробормотал Шоё, на пробу взвешивая диск одной рукой, — боишься, что я слишком быстро превзойду тебя… — конечность затряслась, когда он попытался поднять снаряд в одну линию с плечами. Ну и ладно. Всё равно, единственное, что от него требуется — с силой закрутиться и просто разжать ладонь. — Нет, — сказал Кагеяма. — Вот об этом я точно не беспокоюсь. — Но скоро всё изменится, — уверенно заявил Шоё. Встав на изготовку, он решительно потянулся, пытаясь игнорировать неприятную тяжесть в руке. — Шоё, подожди, — начал было Кагеяма, но юношу было не остановить: неловко покачнувшись, он закрутился вокруг своей оси и отпустил… …слишком рано. Не закончив поворот, он расцепил ноющие пальцы, и диск отправился не куда-то там ввысь, а прямо вниз ему на ногу. Испуганно взвизгнув, Шоё свалился на землю, хватаясь за стопу. С тихими проклятьями Кагеяма устремился к нему. — Ты идиот, — закипев от раздражения, воскликнул он. — Ты опасен даже для самого себя… — Я просто хотел попробовать, — прошипел сквозь зубы Шоё. — И это всего лишь… ох, ох! — закусив губу, он сморщился, и в тёмных глазах выступили слёзы. Покалеченная нога болезненно тряслась и неприятно пульсировала там, где кожа разошлась от удара металлическим диском. — Идиот, — вновь повторил Кагеяма, но его голос, пусть ещё полный укоризны, смягчился. Он осторожно взял ступню Шоё в большие ладони и аккуратно надавил на ушиб пальцами — даже самое невесомое касание заставило юношу сморщиться. Кагеяма облегчённо вздохнул. — Перелома нет. — Конечно нет! — проворчал Шоё, не желая признавать, что от услышанного стало спокойнее. Кагеяма пальцами приподнял его подбородок вверх, и у Хинаты не оставалось выбора, кроме как уставиться на Центуриона влажными от выступивших слёз глазами. Не желая сдаваться, он нахмурился, стараясь придать лицу суровости, но Кагеяма, очевидно не впечатлённый, покачал головой и, положив ладони на его щёки, стёр с ресниц солёные капли. Нижняя губа Шоё подозрительно затряслась. — И как я должен отпустить тебя завтра? — тихо спросил Кагеяма, и Шоё наконец дал волю слезам: он мрачно уставился на Центуриона, отказываясь признавать то, что стопа невыносимо болит, а по щекам течёт позорная соль. Кагеяма, вздохнув, продолжил вытирать капли с его лица. — Ты сейчас даже до спальни не сможешь дойти. — Я не могу остаться, — сипло прошептал Шоё. Он не мог просто взять и покинуть храм, покинуть место, ставшее ему родным домом. — Ты сущее наказание, — отозвался Кагеяма. — Я что-нибудь придумаю. Что он собирался придумать — Шоё не знал. И к тому времени, когда небо потемнело и вечер на законных основаниях вступил в свои владения, Шоё продолжил морально пинать себя за собственную глупость. Да, Кагеяма всё равно провёл целый день с ним, но травма не позволяла Шоё долго стоять на ногах, поэтому остаток дня они провели в летней спальне. Даже огромное количество еды и напитков не могли развеять тоску юноши: погода была такой приятной, и они могли бы гулять по саду или ещё раз сходить полюбоваться замысловатыми фонтанами, или попросту побегать наперегонки. Но Шоё сам всё испортил. Вдобавок ко всему, Кагеяма, казалось, всерьёз вознамерился узнать, что Шоё планирует делать после возвращения в храм. И это было последней темой для разговоров, которую Хината хотел обсуждать: да, он был всем обязан священникам, взрастившим его как родного сына, но он… он просто не чувствовал себя морально готовым к возвращению. Он не хотел рассказывать Центуриону о храме, о службе, о своих рутинных, полных монотонной работы, днях. И больше всего раздражало, что отнюдь не по роскошному образу жизни он собирался скучать (хотя и это, конечно, заслуживало быть упомянутым). Больше всего Хината боялся покинуть Кагеяму раз и навсегда. И вечером, стоило сумраку едва коснуться земли, Центурион поспешил откланяться. — Уходишь? Уже? — удивлённо спросил Шоё, садясь в кровати. Все дни до этого они предавались долгим разговорам, дегустации сладостей и всяческим развлечениям до самого позднего часа. — Мне нужно убедиться, что всё готово к завтра, — ответил Кагеяма. — Но… — Ты сам всё усложнил, — напомнили ему, и Шоё раздраженно плюхнулся обратно на подушки. Центурион покачал головой. — Увидимся перед твоим отъездом, глупый. «Этого недостаточно», — хотел ответить Шоё, но этот досадный поворот событий — действительно полностью только его вина. Поэтому он сохранил безмолвие. Оставшись без развлечений, Шоё, мучаясь от безделья, решил посетить купальню. Упрямо отказавшись от помощи слуг, он медленно ковылял в частную ванную — в ту самую, которую он использовал с самой первой ночи в особняке. Купальня была так же роскошна, как и всё в поместье Центуриона (вероятно, именно эти мраморные ванны могли на законных основаниях считаться вершиной дизайнерского замысла). Она была настолько огромной, что, вполне возможно, даже превосходила по размерам купальни высокопоставленных патрициев. Комплекс состоял из нескольких комнат с высокими потолками, и практически всё пространство занимали ванны и бассейны — пол был полностью покрыт водой так, что можно было спокойно проплыть от одной арки к другой. Стены были выложены голубой мозаикой — просторно и тихо. Пар клубился в воздухе, и Шоё, неловко цепляясь за лестницу, погрузился в воду. Температура была на грани: горячая вода раздражала опухшую стопу, но стоило только привыкнуть — и острая боль утихла до едва заметной пульсации, напоминавшей Шоё, что он, словно идиот, ухитрился покалечить себя прямо перед завтрашним отъездом. Да, завтра он уйдет. Набрав побольше воздуха в лёгкие, Хината скользнул под воду. Он хотел вырваться из всего этого. Нет, не хотел — ему нужно было, ведь всё это абсолютно бессмысленно. Он развлекался целую неделю, но в гостях хорошо, а дома лучше — пора возвращаться обратно в его настоящую жизнь. Лучше сейчас, на доброй ноте, чем когда всё плохо закончится. Когда Кагеяма устанет от него. Когда Шоё наскучит ему, как уже не радует взгляда старая игрушка или сломавшийся стул. Чувствуя неприятное жжение в лёгких, он вновь потревожил гладкую поверхность, жадно глотая спасительный кислород. Придя в себя, Шоё затряс головой из стороны в сторону, позволяя мокрым каплям срываться с рыжих прядей волос. — Шоё, — удивлённо произнёс знакомый голос. Хината замер, резко открывая глаза. Кагеяма стоял у входа. Он пристально смотрел на юношу, и Шоё, потрясенный, уставился на него в ответ: чего-чего, а Кагеяму он точно не ожидал здесь встретить… …и кроме этого, он точно не ожидал, что мужчина будет обнажён. — Ох, — выдохнул Хината. Это всё, на что его хватило: говорить было слишком сложно, думать было слишком сложно, когда его глаза скользили по блестевшей от пара и пота бронзовой коже, по длинным ногам, выразительным тазовым костям, по капелькам воды, медленно соскальзывающим с чётко очерченных мышц живота. Это отличалось от того случая, когда Шоё застал его голым на тренировке: тогда, во-первых, его пригласили понаблюдать, во-вторых, пройти мимо мог абсолютно кто угодно. Здесь же, в купальне, Кагеяма, очевидно, собирался уединиться, но самым смущающим всё также оставалось то, что Центурион был не единственным, чью наготу более не скрывала роскошная одежда. И впервые Шоё предстал перед ним полностью оголённым. — Я не знал… — начал Кагеяма, и Шоё, взвизгнув, замахал руками, неуклюже барахтаясь в воде. — Прости! — воскликнул он. — Я даже не… Я не знал, что это твоя личная купальня. Мне никто не сказал, я приходил сюда с первой… Шоё замолк. Было бы не очень хорошо, если б Кагеяма осознал, что всю неделю они мылись в одной воде. Целых семь дней Шоё пачкал его личную ванну своим телом! А вдруг Кагеяма принимал водные процедуры после него, и это значит, что… Ох, это слишком дерзко и грубо по отношению к тому, кто был так любезен к Шоё! — Я велел приводить тебя сюда, — наконец проговорил Кагеяма, когда молчание совсем уж затянулось. Выбора у него не было: от Шоё помощи ждать не приходилось — юноша застыл, оцепеневший. — Я не хотел, чтобы кто-то случайно помешал тебе. И сам я тоже не планировал прерывать твоё уединение, так что я вернусь позже… — Нет, пожалуйста! — вскрикнул Шоё, вовремя осознавая, что… Почему его голос звучит так умоляюще? Единственная добротная причина, засевшая в голове — он просто не хотел, чтобы Кагеяма уходил. — Ты не прервал меня. Это ваша купальня, господин, а я уже закончил, так что пойду. — В этом нет нужды, — произнёс Кагеяма, и Шоё замер. — Останься. Как твоя нога? Центурион вошёл в воду, и Хината хранил безмолвие, отвлечённый чужой наготой; но, почувствовав на себе выжидающий взгляд, он поспешил воскликнуть: — Хорошо! Он глубже погрузился в ванну, пытаясь стать настолько маленьким и незаметным, насколько это вообще было возможно. Шоё не хотел, чтоб Кагеяма заметил его тощее тело (хотя, пожив в поместье неделю, он определённо набрал пару килограмм). Роскошная тога, пусть и невероятно открытая, каким-то чудесным образом прятала все недостатки его фигуры, акцентируя на неоспоримых достоинствах. Интересно, а не поэтому ли ему и предложили новую одежду? Хотели, чтобы он выглядел лучше в глазах Центуриона? Кагеяма был самим совершенством — Шоё и рядом не стоял. — Тебе не стоит беспокоиться о завтрашнем отъезде, — сказал Кагеяма. — Я со всем разобрался. — С-спасибо, — растерянно выдохнул Хината, не понимая, с чем там можно было «разобраться». — Но если твоя стопа всё ещё болит, то лучше скажи об этом прямо сейчас, — продолжил Центурион. — Ах, это… — Нога болела, да, но в то же время эта травма служила позорным напоминанием о собственной глупости. Шоё погрузился ещё ниже, выпуская ртом несколько пузырьков. На мужчину он старался не смотреть. Но долго избегать его не получилось: Кагеяма легко преодолел разделяющее их расстояние, подходя ближе. Шоё удивлённо распахнул глаза, так и застыв по нос в воде, и когда Центурион встал прямо перед ним, он лишь испуганно поднял взгляд на, как и всегда, спокойное лицо. — Ты прячешься, — сказал Кагеяма. Шоё решительно затряс головой, отказываясь признавать чужую правоту. — Тебе некомфортно из-за меня. Шоё вновь задёргал головой, а затем встал, смущённо обхватив себя руками. — Нет, дело не в этом! Или как минимум… это не твоя вина… точно. Кагеяма с очевидным недоумением наклонил голову. Шоё вздохнул. — Ты никогда раньше не… не видел меня раздетым, — начал он. — И я не… Я не хочу, чтобы ты считал, что я… — Шоё не знал, какими словами можно выразить внезапно охватившее его беспокойство. Он просто не хотел, чтобы Кагеяма увидел, насколько он… обычный. Невпечатляющий. Серый. Уж точно не после целой недели слепого обожания! Как и всегда, стоило Шоё замяться, как Кагеяма резво потерял терпение. Приподняв чужой подбородок пальцем, он заставил Хинату встретиться с ним взглядом. И Шоё капитулировал. — Я не хочу, чтобы ты думал, что я… не соответствую, — на одном дыхании выпалил он — слова сорвались с языка будто по собственной воле. Кагеяма моргнул. — О чём ты? Это было ужасно неловко, но Шоё, не отводя взгляда от тёмно-синих глаз, продолжил объяснять: — Я знаю, что ты был так добр ко мне, потому что считал меня особенным, — сказал он. — И мне… мне это нравится. Мне нравится, когда ты говоришь, что я особенный. Я ценю твои подарки… или… да что угодно ценю, если речь идёт о тебе! Но я просто не хочу, чтобы ты понял, насколько я обычный. Не сейчас, — Шоё глубоко вздохнул. — Я не хочу, уходя, увидеть, как ты легко заменишь меня кем-то другим. Кагеяма изумлённо уставился на него. — Ты, — медленно произнёс он, будто бы подкрадываясь к величайшему открытию столетия, — самый глупый человек из всех, кого я встречал в своей жизни. Прежде чем Шоё успел отреагировать на оскорбление, Кагеяма, обхватив его лицо ладонями, низко наклонился. Хината затаил дыхание. Центурион прижался губами к его щеке, задерживаясь на сладкое мгновение, позволяя Шоё почувствовать мягкий выдох на гладкой коже, а после отдёрнулся, наблюдая, как юноша вспыхивает ярко-красным цветом, покрываясь румянцем от шеи до корней волос. — Я… — сипло прошептал Шоё. — Я не глупый. Кагеяма вновь наклонился к нему, оставляя поцелуй на второй щеке. — Ты, — нежно начал Центурион, прижимая губы к мочке Шоё, и стоило тому расслабиться, как Кагеяма тихо, но внушительно прорычал: — глупый. Шоё всхлипнул и, не в силах больше сопротивляться, потянулся к нему. Это же нормально? Просто прикоснуться разок… Он положил ладони на тёплый мускулистый живот, и Кагеяма прижал Шоё к себе ещё крепче, позволяя чужим пальцам скользить вверх по влажной коже. Юноша завороженно притих: ошеломительно. Он и не представлял, что всего лишь касание к другому человеку может быть настолько… приятным. Он вздёрнул подбородок, пытаясь приподняться, и Кагеяма понял его без слов: крепко сжав за талию, он слегка подтянул его на себя, помогая снизить нагрузку со всё ещё слабой ноги. Свободной рукой Центурион гладил щёку Шоё, оставляя на раскрасневшемся лице один поцелуй за другим: они невесомой вуалью осыпались на лоб, нос, скулы, между бровями, и каждый сопровождался тихой насмешкой, произнесённой так нежно и мягко, что эти незамысловатые оскорбления звучали лучше, чем любые вычурные похвалы. Лучше, чем романтические поэмы. Чем отчаянные молитвы в ночной тиши. — Ты идиот, — выдохнул Кагеяма. Он ласково провёл большим пальцем по чужим губам, и наконец наклонился вновь, шепча: — Но я никогда не видел ничего столь прекрасного, что могло бы сравниться с тобой. — Каге… — начал Шоё, едва не забываясь в волнах нахлынувшей эйфории. И Кагеяма не заставил его долго ждать. Наконец их губы встретились, и Шоё замер, отдаваясь ощущениям — казалось, будто само счастье побледнело на фоне испытываемых им эмоций. Тепло. Так тепло, что Шоё был готов утонуть в поцелуе. Утонуть в Кагеяме. Он хотел нырнуть под поверхность, позволить себе остаться в нём навсегда. Губы Центуриона такие нежные, такие идеально подходящие — твёрдые, уверенные, но ничего не требующие. Дающие. И раз Центурион был таким смиренным, требовать начал Шоё. Он прижимался ближе, напирал сильнее, и тихий рокот, вырвавшийся из груди Кагеямы, заставил сердце заколотиться ещё быстрее. — Ты хочешь большего, — произнёс Центурион, и Шоё… Шоё просто обожал его самонадеянность. О, боже, да он был готов боготворить его уверенность, ведь именно сейчас, именно в этот момент, Кагеяма был как никогда прав. — Да, — согласился Шоё. — Так что… дай мне большего… — его желудок почти болезненно сжался в ответ на несдержанный стон прямо в губы. — Ч-что? — Я ждал… ждал, когда ты… попросишь меня… — каждая пауза между словами заполнялась горячими, пробирающими до костей поцелуями. — Я ждал, — повторил Кагеяма, проводя пальцами по губе Шоё и оттягивая её вниз. — Я ждал. Кагеяма ждал его. Шоё пытался разобрать эту мысль на составляющие, а затем собрать снова, чтобы насладиться ею сполна. А Кагеяма целовал его вновь и вновь, проводя языком по дрожащим губам, проскальзывая им внутрь, беря своё. Кагеяма мог с лёгкостью получить всё, что захочет, но он ждал. Ждал, чтобы наконец получить Шоё. — Прости, прости, — лепетал Хината, когда Кагеяма невесомо выцеловывал уголок его рта. — Прости, господин, я не должен был заставлять тебя… — Прекрати, — отрезал Кагеяма. — Я был обязан доказать тебе свою ценность. И я справился? Шоё рассеянно кивнул, не в силах отвести взгляд от припухших губ напротив. — Ты справился, — сказал он. — Славно, — ответил Центурион. — Тебе не за что извиняться, кроме как за то, что… Шоё виновато опустил глаза. За то, что не решился раньше? За то, что всё-таки уходит отсюда после всего того, что Кагеяма для него сделал? За то, что на самом деле его послали не боги? — Не слушал меня, — закончил Кагеяма, мягко потирая щёку юноши. — Поранил себя. Шоё уставился на него, удивлённо моргая. — Это была случайность! — запротестовал он. — Я говорил тебе, что это опасно, — напирал Кагеяма, и несмотря на серьёзность его слов, Шоё видел в голубых глазах искорки неподдельного веселья. — Но сейчас всё это не имеет никакого значения. Я просто хотел, чтобы ты был счастлив. Хотел позаботиться о тебе. — И ты заботился! — воскликнул Шоё. Он невинно уставился на Центуриона, и Кагеяма вновь дотронулся губами до его лба — очередной ласковый жест, пополняющий список самых любимых вещей Шоё. — Ты хорошо заботился обо мне, господин. — Рад это слышать, — прошептал Кагеяма. — И, учитывая обстоятельства, я бы хотел предложить тебе… ещё кое-что. Если, конечно, позволишь. Шоё был готов позволить ему всё, что угодно. — Буду рад, — с готовностью выпалил он, громко вскрикивая, когда Кагеяма резко поднял его на руки прямо из воды. Шоё безмолвно смотрел на едва тронутое румянцем лицо Центуриона. — Больше не смущаешься? — спросили его. — Только немного, — признал Шоё. — Но ты… ты ведь сказал, что я идеален. Кагеяма кивнул. — Да. Но я бы предпочёл доказать тебе слова делом. — Как? — Увидишь, — произнёс Кагеяма с такой непоколебимой уверенностью, что Шоё рассмеялся. — Буду ждать, — сказал он, и Центурион решительно вынес его из ванны, направляясь… куда-то, где он планировал претворить в жизнь следующий этап своего плана. Далеко идти не пришлось. Рядом с ваннами располагались несколько одинаковых комнат — тёмных, наполненных мутным паром и пышными, раскидистыми растениями. В углу стоял даже небольшой декоративный водопад. Они вошли в одну, но Шоё даже не осмотрелся — не хотел отводить взгляд от Кагеямы, осторожно опускавшего его на длинный низкий стол из роскошного светлого мрамора. — Ты хочешь позвать массажиста? — с любопытством спросил Шоё. За прошедшую неделю его довольно сильно разбаловали — Шоё любил массажи. Очень сильно любил, правда, но стоило признать, что сейчас он хотел чего-то… другого. Кагеяма изумлённо наклонил голову. — Да. А ты надеялся на что-то другое? — Я… Я… — тихо начал Шоё. В комнате было безумно жарко, но даже это оправдание не смогло скрыть истинной причины его румянца. Горячие воды и пар добавили к смущению едва заметный намёк на слабость, и когда Кагеяма подошёл близко, скользя взглядом по его обнажённому телу, голова Шоё начала опасно кружиться. — Я надеялся на… тебя. Кагеяма наклонился ниже, и Шоё, отражая его движение, подался вперёд, ожидая очередной поцелуй, надеясь на прикосновение сладких губ, но Центурион с усмешкой потянулся за его спину, подхватывая с низкого столика украшенный затейливыми фресками каменный кувшин. — Тогда тебе повезло, — тихо прошептал он в ухо Шоё, и тот не смог сдержать восторженной дрожи, предвкушая. — Ты и это умеешь делать? — спросил он. — Конечно, — просто ответил Кагеяма. — Я хорош во многих искусствах. Шоё закусил губу, но не смог сдержать приглушённого хихиканья, наблюдая, как Кагеяма вылил немного масла на пальцы, позволяя ему растечься по всей ладони. — «Во многих искусствах» — опять очень расплывчато, господин, — легкомысленно выдал Хината, но вся его беззаботность выветрилась, словно по волшебству, и он крепче схватился за край стола, когда Кагеяма стал на колено прямо перед ним. Между его ног. — Особенно, — произнёс Кагеяма, — в искусствах… физических. Он потёр ладони друг о друга, а затем, к удивлению Шоё, скользнул рукой под худощавую ногу, чтобы приподнять стопу. Масло превращало его прикосновения в скользкие, чувственные ласки, и Центурион нежными круговыми движениями массировал икроножную мышцу Шоё от колена до самой лодыжки. Хината, прикрыв глаза, откинул голову назад. — Больно? — спросил Кагеяма. — Нет… — едва выдохнул Шоё. Говорить было сложно: тело, поддаваясь ласкам, расслабилось, обмякло, удовольствие растеклось по сосудам, туманя разум и мешая губам шевелиться. — Это… ах… вот здесь болит… — сухожилие стопы и область вокруг лодыжки всё ещё неприятно пульсировали. Но это было неважно: касания Кагеямы были такими осторожными, заботливыми, но затем они сменились чем-то… влажным, и Шоё посмотрел вниз. — Ох, нет… господин, вам не стоит… Кагеяма поднял взгляд, продолжая целовать стопу Шоё. Он скользил губами выше, очерчивал ими лодыжку, выступающие косточки, сухожилия, и оторвался лишь на краткий момент, достаточный, чтобы выдохнуть прямо в кожу: — Я был обязан сберечь тебя, — прошептал он. — Но ты ранен. — Я… — Шоё попытался проглотить выступившую слюну, чтобы говорить было легче, но и это не помогло. — Это была только моя вина… — Нет, я должен был остановить тебя, — не согласился Кагеяма. — И как бы ты остановил меня? — спросил его Шоё. Он был бы рад рассердиться на непонятливого Центуриона, но попросту не мог совладать с собой — не когда Кагеяма почему-то решил взять всю вину за его травму на себя. Не когда он так открыто переживал за него. Не когда он так ласково продолжал массировать лодыжку, вытесняя все неприятные ощущения, а его губы прижимались к внутренней стороне колена, вызывая уже совсем другой тип… дискомфорта. — Ты пообещал подчиняться мне, — напомнил ему Кагеяма. — Пока пребываешь в моём жилище. Я был так снисходителен к тебе, а ты… ты остался непокорен. Эти слова вызвали странный, непонятный отклик в груди Шоё. Его и раньше называли сложным, трудным, непослушным, строптивым — от него всю его жизнь ожидали покорности и глубокомысленности. И Хинате стоило бы уже привыкнуть к этому, но лишь одна мысль о подчинении, о смирении и кротости вызывала в нём желание громко закричать и убежать так далеко, как глаза глядят. И вот опять: Кагеяма решил навязать ему те же до боли знакомые правила. Его статус и практически ничем неограниченная власть сами по себе подразумевали подчинение, и Шоё и без всяких замечаний знал, что своей наглостью уже давно перегнул палку. И всё же убегать пока не хотелось, ведь Кагеяма шептал ему эти слова в кожу, а затем вдыхал его аромат, прижимаясь к острым коленкам. Целовал его обычные, ничем не примечательные ноги так, словно это не было ниже его достоинства. Центурион скользнул губами по икроножной мышце, и Шоё дрожаще выдохнул. — Ты заставишь меня… подчиниться? — прошептал он. И Кагеяма покачал головой. — Нет, — сказал он. И, стоило признать, Шоё ожидал совсем другого ответа, но Кагеяма замер, прижавшись щекой к его оголённому бедру и посмотрел на юношу так, словно это Шоё командовал им, а не наоборот. — Нет, никогда. — Почему? — спросил его Шоё. — Потому что твой взгляд… — Кагеяма прищурился, медля. — Именно по нему я понял, что ты был послан мне сверху. Шоё кивнул, в этот раз даже не пытаясь спорить с ним. Да и не нужно это было, ведь Кагеяма… Кагеяма был прав. — Всё для тебя, — выдохнул Хината, когда Центурион провёл влажной ладонью по коленке, поднимаясь выше к бёдрам. Шоё пошире раздвинул ноги, не стесняясь своего напрягшегося от двусмысленных ласк члена. — Я бы испортил тебя, если бы ты остался, — сказал Кагеяма, целуя румяную кожу бедра. Если бы остался… Шоё закусил губу, всхлипывая, пока Кагеяма поднимался поцелуями выше, замерев, лишь когда его дыхание опало на пульсирующий член. Центурион, скользнув взглядом по обнажённой плоти, облизнулся. — Храм… не позволяет… — пробормотал Шоё, сглатывая стон, когда Кагеяма поднял потемневший, полный жажды взгляд. — Мы… должны оставаться… — Чистота и невинность — вот что ценили почитаемые ими Боги. Но Шоё не мог найти в себе сил, чтобы переживать о своих обязанностях сейчас: было невозможно думать о каких-то далёких богах и их правилах, когда Кагеяма прямо перед ним. Между его ног. Смотрит на него так. — Ты не в храме, — просто ответил Кагеяма, и Шоё, сломавшись, поддался. — А у тебя всё ещё есть одна ночь, — прошептал он. — Так что испорти меня. Кагеяму не нужно было просить дважды. Шоё вцепился в край стола так сильно, что побелели костяшки — Центурион прижался носом к складке бедра, проводя губами по мокрой коже, утыкаясь в короткие рыжие кудри у основания члена и глубоко вздыхая. — Тебе лучше держаться за меня, — сказал он. — А мне можно? — спросил Шоё, и когда Кагеяма коротко кивнул, он схватился за Центуриона, скользя ладонями по его широким плечам, а затем закапываясь пальцами в тёмные волосы. Кагеяма одобряюще усмехнулся, и после… Если до этого у Шоё и проскакивала мысль, что Кагеяма не решится дойти до конца, посчитав такие откровенные ласки ниже своего достоинства, то именно в этот момент он резко понял, что был чертовски не прав. Затаив дыхание, Шоё наблюдал, как Центурион с неуловимым любопытством дотронулся губами до ствола члена, а затем дразня скользнул ими вверх. — Ах… прости… — выдохнул Шоё, пытаясь расслабить пальцы, слишком сильно дёрнувшие за чёрные пряди, когда Кагеяма мягко дотронулся до головки. Центурион улыбнулся, но уже через мгновение улыбка сменилась на самодовольную усмешку — такую соблазнительную, что член Шоё запульсировал сильнее, легко потираясь о красные губы. Кагеяма высунул язык, проводя кончиком по чувствительной уздечке, и Шоё крепко стиснул зубы. — Ты можешь дёргать меня за волосы, не беспокойся, — сказал Кагеяма, и юноша гулко выдохнул. — Всё равно не сможешь сдерживаться. — П-почему… — хотел было спросить Шоё, но спешно замолк, когда Кагеяма открыл рот, сначала мокро проводя языком по члену, а затем полностью насаживаясь на него головой. Шоё вскрикнул, цепляясь пальцами за тёмные пряди — да так сильно, что это точно должно было быть больно. Но он ничего не мог с собой поделать: Кагеяма медленно, неспешно скользил губами по члену, а затем, когда головка упёрлась ему в горло, сглотнул. — Ох, боги… а-ах… Ощущения были невероятными… но другого и не ожидалось. Но приятнее, чем чувствовать жар рта Центуриона, было только наблюдать за ним — смотреть на лицо, полное искреннего удовлетворения, осознавать, что доставить удовольствие Шоё — вот что сильнее всего хотел Кагеяма. Всё это время он только ждал, чтобы просто доставить ему удовольствие. Шоё провёл пальцами по волосам Кагеямы и запрокинул голову, когда губы Центуриона вернулись к головке и крепко обхватили её. Бёдра рефлекторно дёрнулись вверх — мокрый язык скользнул по маленькой щели. — Я… это… — Шоё долго не продержится — слишком неопытен. — Я так кончу… п-подожди… Кагеяма осыпал поцелуями пульсирующий ствол члена, а затем уткнулся лицом в бёдра, мягко прикусывая влажную кожу. — Ты не хочешь кончить? — Я хочу, хочу… — прошептал Шоё, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. — Этого недостаточно? — спросил Кагеяма. — Я не хочу кончать… б-без тебя! — смущённо выпалил Шоё. Кагеяма прекратил дразнить его лёгкими укусами, чтобы, оторвавшись от бёдер, открыто посмотреть на него. — Ты думаешь… это может случиться лишь раз? Шоё потряс головой. — Я хочу, чтобы ты тоже был удовлетворён, господин. — Это было правдой. Шоё не нравилось, что Кагеяма продолжал давать и давать ему всё, что он захочет, а у него отнимали одну единственную возможность отплатить той же монетой. И Шоё был жаден. Господи, как же он был жаден: он хотел ещё больше Кагеямы, хотел его всего, хотел каждую часть тела, обнажённую пред его взглядом. — Я уже говорил тебе, — произнёс Кагеяма, — я хочу угодить тебе. — Ты и так… — Скажи мне, чего ты хочешь, — перебил его Центурион. — Всё, что ты хочешь от меня. Всё, что ты хочешь, чтобы я сделал. Однако ответа он ждать не стал — потёршись губами о член Шоё, он вновь взял его в рот, утыкаясь носом в рыжие кудри. — М-м-м-м… я… я… хочу… — Шоё задыхался от всепоглощающих ощущений, едва шевеля губами. Кагеяма поднял взгляд — и в его глазах не было ни капли неуверенности. Шоё понимал, что с таким раскладом дел долго не продержится — не когда Кагеяма внимательно следит за ним, продолжая ритмично сосать напряжённый член, и поэтому Шоё сказал. Сказал, что ему было нужно: — Я хочу, чтобы ты взял меня. Хочу почувствовать тебя внутри… Кагеяма глухо застонал, и Шоё ошеломлённо застыл: каждый мускул его худого тела напрягся, а затем задрожал под тяжёлыми пульсирующими волнами оргазма. Всхлипнув, Хината сгорбился, прижав подбородок к груди и крепко схватившись за плечи медленно отстранявшегося Кагеямы. Сквозь пелену выступивших слёз, Шоё наблюдал, как Центурион вытер рот тыльной стороной ладони, однако, на коже едва ли осталось хотя бы несколько капель. Кагеяма всё проглотил. Хината наклонился вперёд так внезапно, что едва не рухнул со стола — от позорного падения его спасли только крепкие руки. Кагеяма обхватил Шоё горячими ладонями, позволяя юноше покрывать его широкие плечи поцелуями, прижиматься ближе, цепляться с невиданным ранее отчаяньем. — Чего ты хочешь? — спросил Кагеяма. Шоё уткнулся в его лоб своим. Конечности стремительно наливались свинцовой тяжестью, им нагло вторили веки: по телу прокатилось приятное оцепенение. — Больше, — едва смог выдохнуть Шоё. Кагеяма кивнул. Положив ладонь ему на грудь, он заставил Шоё лечь спиной на стол и навис над ним. Хината тихо заскулил: он хотел Кагеяму. Хотел, чтобы Кагеяма обнимал его, чтобы прижимал к себе, трогал, целовал, но… Но Кагеяма сурово шикнул. — Если ты хочешь меня, — сказал он в ответ на растерянный взгляд, — то сначала тебя нужно подготовить. — Я готов, — нетерпеливо выпалил Шоё. Кагеяма фыркнул. — Врёшь, — он вновь положил руку на грудь Хинаты, растопыривая пальцы, и Шоё притих. — Вот так. Хорошо. Все дальнейшие протесты и жалобы застряли в горле Шоё, когда Кагеяма снова поднял кувшин с маслом. В этот раз он не стал мелочиться — вместо ладоней он вылил его прямо на обмякшее тело Шоё. Вязкая жидкость скапливалась в ложбинке груди, в ключицах и пупке, пока Кагеяма, убрав кувшин, вновь навис над юношей, оглаживая терпеливыми руками его плоский живот. Медленно ладони поднялись к едва ли мускулистой груди, размазывая масло по бледной коже — оно смешивалось с потом, придавая уверенным ласкам Кагеямы чувственности: пальцы то мягко, то твёрдо бродили по рёбрам, по шее, ключицам, по маленьким соскам, розовым и набухшим от приятных ощущений. Шоё выгнул спину, стискивая зубы, и Кагеяма нагнулся ещё ниже, срывая губами едва сорвавшийся стон. Он целовал томно, медленно — под стать жару, необратимо разраставшемуся где-то внутри Шоё. Но сейчас этот жар не опалял: он был куда мягче, ласковее, будто вторя тающему под Кагеямой Хинате. Он сонливо лежал на столе, наслаждаясь вниманием Центуриона: ладони скользили по плечам и рукам, а затем остановились на бёдрах, сжимая. — М-м-м-м-м, — простонал Шоё прямо в поцелуй. — Мне нравится, — он всё еще смущался искренне выражать свои чувства, но его стеснительность заметно угасала под ласками Центуриона. В конце концов, Кагеяма приказал ему говорить всё, что он пожелает. — Тебе приятно? — промурлыкал Центурион. — Да… — Это делает тебя счастливым? — Мхм-м-м-м… — вздохнул Шоё, отвечая на вопрос дрожью. Кагеяма прижался губами к его шее, опуская руку между бёдер, но не касаясь обмякшего, всё ещё слишком чувствительного после оргазма члена. — Продолжай говорить со мной, — велел он, двигаясь пальцами ниже: кончики легко потёрли кольцо мышц, и Шоё в секунду напрягся, но затем, выдохнув, постарался расслабиться — Кагеяма коротко поцеловал его в лоб. — Ты в порядке? Вот и первое вторжение — всего лишь фаланга, скользкая от масла, но Шоё заёрзал: ощущение было чуждое. Его нельзя было охарактеризовать как «приятное» или «неприятное», скорее — необычное, о чём он и поспешил сообщить Центуриону.   — Это так и будет… ощущаться? — Не совсем, — с тихим изумлением прошептал Кагеяма. — Если тебе не нравится, я прекращу. — Я в порядке, — ответил Шоё. — Расслабься еще немного… для меня, — попросил Центурион, щёлкая пальцами свободной руки по набухшему соску — Шоё несдержанно застонал, и Кагеяма одобрительно кивнул: — Да, вот так. Хорошо. — Я… я делаю правильно? — спросил его Шоё, проглатывая очередной «ах», когда Кагеяма продвинулся чуть глубже. — Это моя забота, — ответил он. — Ты лишь должен проконтролировать, чтобы я дал тебе всё, что ты захочешь. — Почему это… ах… — Шоё задыхался, влажными глазами смотря на Кагеяму, который зажал пальцами его сосок, чуть скручивая. Хината и не знал, что такие ласки тоже могут быть приятны. — Почему это так… так важно для тебя? Кагеяма бросил на него быстрый взгляд, на секунду прекращая дразнить, чтобы щёлкнуть пальцами по вспотевшему лбу. Хината вздрогнул. — Как я должен испортить тебя, если ты даже не знаешь, чего хочешь? — фыркнул Центурион. — Глупый. Шоё бы ответил. Наверное, запротестовал бы, сморщился, скривил губы, раздражённо хмыкнул, но Кагеяма согнул внутри него палец, и все протесты, жалобы и даже оскорбления умерли, не достигнув адресата. Шоё зажмурился от резкого всплеска удовольствия — почти болезненного по своей интенсивности. — Ах, так вот здесь… — довольно усмехнулся Кагеяма. — Нравится? Шоё кивнул. Он был на грани, едва ли готовый выдержать больше, но отступать некуда — он решительно настроился принять всё, что может предложить ему Кагеяма. Пока он ещё рядом. Пока они ещё здесь. Ему предлагали слишком много. Ему предлагали недостаточно. — Нравится, — выдохнул он. — Но я… я хочу больше… тебя. Больше тебя здесь, — он провёл рукой ниже, касаясь пальцами чужих костяшек. — Ты скоро получишь всего меня, — сказал Центурион. — Ты такой нетерпеливый, верно? — Если бы я хотел ждать, то я… разве я не сказал бы тебе об этом прямо? — фыркнул Шоё, сразу же ахая — Кагеяма добавил ещё один палец, растягивая его сильнее, наполняя больше. Хината откинул голову, подставляя шею под сочные поцелуи и разводя бёдра шире. — Не помню, чтобы я позволял тебе перечить мне, — сказал Кагеяма, зажимая тонкую кожу зубами — кусая и посасывая, оставляя метку. — Простите, господин, но… — Шоё дёрнул бёдрами и вцепился пальцами в волосы Кагеямы, всхлипывая: — Я знаю, что тебе нравится, когда я спорю. И Кагеяма наказал его за самонадеянность. Отбросив излишнюю осторожность, он прижался к Шоё, медленно и ритмично погружаясь в его тело пальцами, пока юноша гипнотизирующе извивался на столе, отчаянно желая большего. Мучительными ласками Кагеяма опровергал его дерзкие речи, подводя юношу всё ближе и ближе к блаженству, вторя каждому уверенному движению шёлковыми похвалами, выдохнутыми прямо в кожу. — Ты так хорошо знаешь, что мне нравится, верно? — промурлыкал Центурион, прижимаясь губами к скуле. Шоё задрожал, чувствуя, как мышцы растягиваются ещё сильнее под напором третьего пальца. Ощущения больше не были странными — только восхитительными. И Кагеяма… Кагеяме это нравилось. Шоё знал наверняка: видел удовольствие в потемневших синих глазах. И Шоё мечтал о том, чтобы у него было больше времени — он мечтал изучить, выучить Кагеяму всего. От и до. — Тебе понравится внутри меня, — прошептал Шоё с небывалой уверенностью. — Тебе понравится, так что, пожалуйста… Кагеяма вытащил пальцы, и Шоё вновь откинулся на мрамор: конечности предательски дрожали. Центурион мягко поднял юношу на руки, и через мгновение уже сам сидел на столе, а Шоё удобно располагался сверху на его коленях. — Скажешь мне, если слишком устанешь, чтобы продолжать, — произнёс Кагеяма. — Скажу, — ответил Шоё. — Но не устану! Кагеяма ослабил объятья, и Хината повалился вперёд, утыкаясь в его лоб своим. Он обессиленно прикрыл глаза, обхватил Центуриона за шею и выдохнул. — Ты говоришь правду? — с усмешкой прошептал Кагеяма. Шоё фыркнул. — Для продолжения я не устал, — ответил он. И он не врал. Шоё был истощён: конечности онемели, на него напала сонливость и медлительность, но жар Кагеямы просачивался внутрь сквозь поры, твёрдый член утыкался в худой живот, и Шоё всё ещё чувствовал отголоски былых прикосновений — чужих пальцев, растягивающих его, открывающих его для Центуриона. И ведь он мог получить даже больше. — Я действительно хочу продолжить, — мягко сказал он. — И ты говорил, что мои желания — единственное, о чём я должен беспокоиться, верно? Кагеяма обхватил его лицо ладонями и, не встретив сопротивления, притянул ближе к себе. Шоё поднял взгляд: сейчас, несмотря на наготу, на остатки былого смущения и на все те вещи, что они делали друг с другом, на Кагеяму смотреть было легко. Хината больше не колебался, и Кагеяма поцеловал его так медленно и сладко, как Шоё этого и хотел. — Так иногда ты всё-таки слушаешь меня, — промурлыкал Центурион. — Иногда, — согласился Шоё. — Так вы собираетесь позаботиться обо мне, господин? Кагеяма не счёл нужным отвечать словами. Вместо этого он помог Шоё приподняться и, поддерживая сильными руками обмякшее тело, замер. — Садись, — сказал Кагеяма. Медленно Шоё начал опускаться. Ноги неконтролируемо тряслись от усталости, и он полностью полагался на поддержку Центуриона. Почувствовав член, горячо прижавшийся к его входу, Шоё гулко выдохнул и замешкался.  — Медленно, — велел Кагеяма, и юноша кивнул, так сильно прикусывая нижнюю губу, что та отозвалась пульсирующей болью. Кагеяма сместил его вес на одну руку (с такой лёгкостью, будто Шоё был не тяжелее пушинки) и освободившейся ладонью осторожно коснулся прокушенной губы. И чтобы Хината больше не травмировал себя, Кагеяма начал целовать его, с невероятной нежностью прикусывая мягкую кожу, заявляя свои права на юношу, и Шоё позволял ему — позволял Кагеяме брать всё, что тот захочет. Позволял делать абсолютно всё, пока они сидят вот так, чувствуя языки друг друга, губы, руки, прижимаясь телами. И Шоё медленно позволял заполнять себя. — Я не… — застонал он, — завтра я не… — Даже не пытайся говорить сейчас, — отрезал Кагеяма. Шоё, глубоко вдохнув, кивнул. Ощущения были совсем другими, не похожими на прикосновение пальцев. Он тихо хныкал, насаживаясь и позволяя Центуриону помогать ему. Сначала было больно — даже несмотря на то, что его подготавливали — но Хината не хотел останавливаться. Медленно он продолжал опускаться и также медленно Кагеяма наполнял его, пока внезапно член не вошёл в него полностью: Кагеяма весь оказался внутри него, и Хината впервые почувствовал себя таким… заполненным. — Тебе больно? — мягко прошептал Кагеяма, и в его голосе было столько заботы, что Шоё почувствовал острый укол боли, который никак не был связан с большим пульсирующим членом, растягивающим мышцы. — Нет, — ответил он. — Нет, это то… чего я хотел. Кагеяма пробежался длинными пальцами вверх-вниз по его выступающим позвонкам. — Что ты пытался сказать мне? Про… завтра? — Я… — Шоё уткнулся в него, закапываясь лицом в обнажённую шею мужчины. Ему нравилась близость, возникшая между ними — не только физически, но и в менее осязаемом смысле, в тех невидимых путях, которые они прокладывали друг к другу с самой их первой встречи. — Я не хочу уходить. Завтра я… — Всё хорошо, — сказал Кагеяма. — Я понимаю. Правда. Храм находится не так далеко отсюда. Шоё напрягся, раздумывая, на что намекает Центурион. — Я могу посылать в храм вещи. Всё, что захочешь; всё, что тебе нравится, — продолжил Кагеяма. — Знаю, вас там не балуют, но священники не смогут отказаться, если подарки будут от меня… Шоё отстранился, чтобы, открыв рот, удивлённо уставиться на Центуриона. Если кто-то тут и не понимает всего происходящего, то это точно Кагеяма. Тот самый Кагеяма, который, ослеплённый своей привычкой опираться на материальное изобилие и заработанные блага, не мог сквозь всю эту роскошь увидеть истинную причину, по которой мысль об отъезде была противна Шоё. — Мне плевать на всё это, — сказал он, и Кагеяма, уже начавший что-то говорить, резко замолк. Шоё сжал его плечи дрожащими пальцами. — Я не хочу… мне не нравится, что я не смогу тебя больше видеть. — Что? — недоуменно переспросил Кагеяма. — Я не хочу покидать тебя! — воскликнул Шоё так громко, что Центурион вздрогнул. — Я хочу остаться с тобой. За проведённую неделю Кагеяма показал не такой большой спектр эмоций, и самой привычной определённо было искреннее недоумение. Но сейчас его лицо окрасилось совсем другим типом замешательства — потрясением. Изумлённый, он положил ладонь на загривок Шоё и притянул его ближе. — Могу я начать двигаться? — всё, что спросил он, и Хината, уже привыкший к томительной наполненности, прошептал: — Пожалуйста. Последовавший за просьбой всхлип он подавил в плече Центуриона. Кагеяма наконец дал им обоим то, чего они так сильно хотели — плавно двигая бёдрами, он медленно входил и выходил из Шоё, постепенно наращивая темп. — Не прячься, — промурлыкал Кагеяма, когда Шоё, смущаясь своих пронзительных стонов, вновь уткнулся ему в ключицы. — Ну же, Шоё… Обычно ты такой громкий… Шоё оторвался от его кожи достаточно, чтобы выдохнуть: — Это потому что обычно ты меня не слушаешь… ах… — Зато я слушаю тебя сейчас, — произнёс Кагеяма. — Скажи мне… От резкого движения бёдер перехватило дыхание, и Шоё вжался в него, смущаясь. Но Кагеяма продолжал просить, желая услышать его стоны, и Шоё… Шоё не смог отказать ему. Не сейчас. Не когда Кагеяма и сам ни в чём не отказывал ему, предоставляя всё, что только можно было пожелать. Шоё откинул голову назад, позволяя всхлипам и протяжным стонам открыто срываться с губ — голос дёргался каждый раз, когда Кагеяма, содрогаясь, вновь и вновь толкался в него. — М-мне так приятно, — шептал Шоё. — Ты действительно, действительно… Кагеяма прижал его бёдра ближе к себе, и Шоё захлебнулся от удовольствия — ощущения стали сильнее, приятнее, жар опалял его изнутри, подтягивая прямо к краю… — Я благодарен чему угодно, что привело тебя ко мне, — выдохнул Кагеяма, и Шоё отчаянно затряс головой: единственная вещь, против которой у него не было оружия, особенно сейчас — странная непоколебимая честность Центуриона. — Кто бы ни послал тебя. Даже не знаю, награда это или наказание… учитывая, что тебя забирают обратно… — Не надо… — начал Шоё, но продолжить не смог: Кагеяма прервал его мокрым поцелуем, не давая договорить. — Я рад, — сказал Кагеяма, отстраняясь. — Даже если ты не сможешь остаться со мной. Шоё схватил пальцами короткие чёрные пряди Центуриона, сорвался на беспомощные всхлипы и, содрогаясь всем телом, кончил. — Теперь ты, — слабо потребовал он, когда бёдра замедлились, а напряжение в животе ослабло. — Т-ты… обещал… Кагеяма мягко кивнул, хмурясь. Шоё вновь обхватил его лицо, притягивая ближе к себе, и когда Центурион, сбиваясь с ритма, кончил, Шоё знал: это всё для него. Всё, чтобы угодить ему. — М-м-м, — удовлетворённо выдохнул Кагеяма, и Хината не смог сдержать ликующей улыбки. Он доставил удовольствие Кагеяме! Сам! Центурион погладил его покрасневшие щёки. — Узкая мелочь. Хорошо справился. Шоё спрятал лицо в ладонях. — Ты смущаешь! — воскликнул он, но сразу же выглянул сквозь пальцы. — Справился? — В этот раз да, — Кагеяма, усмехнувшись, схватил его за руки, прерывая попытки Шоё пробить кулаками ему грудь. Приподняв бёдра Хинаты, он вышел, и Шоё недовольно сморщился — влажная пустота была куда менее приятна. — Хорошо. Как и обещал, я позаботился о тебе… Встав, он поднял Шоё на руки. Юноша уютно устроился в его объятьях, наслаждаясь теплом чужого тела, пока они шли обратно в летнюю спальню. Так как они не стали утруждать себя одеждой, произошедшее между ними было достаточно очевидно для всех слуг, встреченных по пути: раскрасневшаяся кожа Шоё, следы укусов и недвусмысленная влажность между ног говорили сами за себя, но он и не думал беспокоиться о чьём-то мнении. И ему определённо понравилось, что Кагеяма резким жестом отмахнулся от слуг, поспешивших к ним. — Я сам займусь им, — сказал он. И когда они дошли до комнаты, с которой можно было лицезреть весь спящий под ночным небом город, принадлежащий никому другому, кроме Кагеямы, Центурион помог ему обтереться и уложил Шоё на мягкие простыни, осыпая поцелуями, пока юноша балансировал на грани сна. — Господин, — прошептал Шоё, едва способный держать глаза открытыми, — останься на ночь. Кагеяма покачал головой. — Это будет… неблагоразумно. — Ты неблагоразумен, — слабо улыбнулся Шоё. — Так почему нет? — Потому что я… — Кагеяма замер и вновь потряс головой. — Я, конечно, неблагоразумен. Но даже самый глупый человек знает, что не стоит подливать масла в огонь. Шоё зевнул. — И что это значит? — Закрывай глаза, — единственное, что прошептал Кагеяма в ответ, успокаивающе гладя Шоё по лбу. Хината заснул быстро.

***

Следующее утро было слишком ярким и слишком быстрым. Впервые за неделю Шоё разбудил не тёплый ветерок — его мягко потрясли за плечо, и Хината, распахнув глаза, уставился на город. Узкие улочки ещё прятались в тени каменных стен — солнце едва начало подниматься из-за горизонта. Сев, он повернулся, чтобы посмотреть на разбудившего его, надеясь, что… но это был всего лишь слуга, учтиво ждавший, когда юноша придёт в себя. Шоё, едва подавив вздох, стёр ладонями остатки сна с глаз. Ему нужно было встать пораньше, чтобы отправиться в храм. К его всепоглощающему раздражению, нога так полностью и не зажила. Наступать всё ещё было больно, и Шоё мечтал провести полдня в купальне, успокаивая приятным жаром покалеченную стопу. Или провести ещё ночь-другую в поместье, пока дискомфорт полностью не исчезнет, но… он знал, что не стоит поддаваться искушению — за одним оправданием потянется другое, а за ним ещё одно. И Шоё ведь уже попрощался. Оттягивание момента сделает его ещё болезненнее. Когда после ванны он обтёрся полотенцем и подсушил волосы, к нему подошли слуги с одеждой. Было довольно непривычно надевать старую тогу, но Шоё слабо улыбнулся, ведь Кагеяма всё это время бережно хранил тунику для него. Её тщательно выстирали, но после уже полюбившихся роскошных одежд старая ткань казалась какой-то тусклой и грубой. Тем не менее Шоё быстро накинул её, следуя за слугами к выходу. Кагеяма его не провожал. Шоё хмыкнул: грусть спешно смешивалась с вязким облегчением — вряд ли бы он выдержал долгое прощание. Однако кое-кто его всё-таки ждал. На дороге стояла маленькая деревянная повозка, запряжённая лошадью. Слуга улыбался ему, крепко сжимая вожжи. Шоё озадаченно нахмурился. — Это для меня? Слуга поклонился. — Хозяин сказал, что вы не сможете путешествовать пешком. Тем более после того, как поранили ногу. А ещё он велел напомнить вам, что это была ваша вина, так что в качестве извинения вы обязаны принять его милость. Шоё просиял. — Вот идиот, — нежно выдохнул ему. — Скажите ему, что я всё ещё жду ту колесницу. Очередной новый опыт, недоступный ему в храме: отправляться домой в повозке, достойной высших аристократов. На полпути они остановились в гостинице, и Шоё узнал, что Кагеяма выдал слуге деньги и велел оплатить для Шоё лучшую спальню (однако Хината смог убедить слугу разделить сумму на две части, чтобы они оба переночевали в комфортных условиях). И следующим утром они прибыли в храм. Завидев повозку, священники, терзаемые смятением, вышли на улицу и были совершенно сбиты с толку, когда из неё робко вылез один лишь Шоё. По лицам служителей было видно, что у них накопилось к нему достаточно вопросов, но прежде, чем он начал хотя бы подбирать слова оправданий, слуга, спустившись с повозки, протянул им письмо. Послание было выведено на плотном папирусе и опечатано эффектной восковой печатью. «Военная эмблема Кагеямы», — запоздало подумал Шоё. — Это письмо написано собственноручно хозяином поместья, Центурионом Кагеямой Тобио, — торжественно объявил слуга. — И я, руководствуясь исключительно его инструкциями, передаю его адресату. — Что бы ни натворил Хината, я уверен, мы сможем загладить свою вину, — вышел вперёд один из служителей. На его лице отразилось неподдельное негодование, а пальцы, дрожа, распечатывали письмо. Но стоило его взгляду коснуться ровных строчек, как негодование сменилось сначала беспокойством, потом смущением и, наконец, недоумением. — Ч-что? — нервно спросил Шоё. — Что там написано? — Там говорится, — мужчина прищурился, ещё раз перечитывая письмо, а затем поднял взгляд на юношу. — Он… Центурион… умоляет нас, чтобы именно ты в следующем месяце доставил ему плату. И чтобы это продолжалось каждый месяц, начиная с этого момента… Чтобы ты оставался в поместье полные семь дней. Все священники, подошедшие помощники и даже простые граждане, привлечённые повозкой Центуриона, изумлённо уставились на Шоё. — Что, во имя всех Богов, ты такое сделал, что так понравился ему? — спросил старейшина. — Ничего! — слишком громко пискнул Шоё. По всей видимости, вышло не очень убедительно, и он продолжил: — Просто мы… было очень много разных… мероприятий. Слуга закашлялся: — Хозяину очень сильно понравилось проведённое с Хинатой время. Шоё, разрываемый между паникой и смехом, бросил на него взволнованный взгляд. Но, казалось, всех остальных это объяснение устроило. — Очень хорошо! — всё ещё шокированный, сказал старейшина. — Мы всегда счастливы услужить Центуриону любыми возможными способами. — Я передам благие новости, — отозвался слуга, начав готовиться к отправке обратно. — А у меня нет права голоса, да? — с деланным возмущением спросил мужчину Шоё, прекрасно понимая, что его сдаёт радостная улыбка. Ему хотелось вопить и прыгать, но он изо всех сил сдерживался, не желая вызвать подозрение. В ответ ему протянули ещё одно письмо — с точной такой же печатью. И когда повозка тронулась обратно, Шоё осторожно распечатал папирус. Хината рос, обучаясь грамоте и письму на храмовых текстах и сказках о богах, так что читать он научился с раннего детства. Учитывая социальный статус Кагеямы, неудивительно, что Центурион был достаточно образован, чтобы самостоятельно писать, и Шоё, скользя взглядом по небрежным буквам, улыбался. «Шоё, Я решил, что если попрошу священников самостоятельно, то это значительно облегчит тебе жизнь. Теперь мне совершенно ясно, что боги подвергли меня очередному испытанию. И, естественно, я справлюсь. И первое моё препятствие — причина твоего отъезда. Я понял, что ты говорил, что тебе нужно уйти, но ты никогда не упоминал, что не сможешь вернуться. Мы вновь встретимся через месяц, и я продолжу доказывать, что достоин такого дара, как ты. А ещё ты идиот. Кагеяма». Шоё, рассмеявшись вслух, прижал письмо к груди. Облегчение и счастье навались на него летним бризом: он вернётся обратно. Хинате не терпелось самолично увидеть, как Центурион будет справляться со всеми препятствиями, возникающими на их пути.