Немало ждет его обид, но сердцем все он победит...
7 сентября 2020 г. в 07:00
Утром Гермиона привычно спустилась по скрипучей лестнице на кухню, опасаясь застать там Геллерта Гриндельвальда, но на кухне никого не было. Аберфорт, как обычно, ушел строить коровник. Альбус, против обыкновения, закрылся в своей комнате. Гермиона запустила в печку тосты, улыбаясь самой себе, подсмотрела в справочнике пару новых хозяйственных заклинаний и начала готовить завтрак. За последнюю неделю она выучила больше хозяйственных заклинаний, чем за всю прошедшую жизнь, причиной чему было то, что она взяла на попечение уже существующий дом, а не предприняла очередную бесплодную попытку наладить уют в своем пустом жилище. Гермионе хотелось думать, что Кендра Дамблдор была бы ею довольна.
- Альбус! – крикнула Гермиона, когда завтрак был уже готов, про себя отмечая, что ей уже стало не хватать его утренней болтовни. – Альбус, просыпайся!
Альбус ничего не ответил, и Гермиона, махнув рукой, начала подниматься по лестнице к его комнате.
- Черт тебя возьми, Альбус! – со вкусом сказала Гермиона, бесцеремонно пиная ногой дверь в комнату Альбуса и вспоминая о том, сколько раз она произносила это про себя во время седьмого курса, замененного охотой за хоркруксами. – Черт тебя возьми, немного рановато ожидать от меня завтрака в постель, а?
Альбус, к ее удивлению, уже сидел за столом, застегнутый на все пуговицы, и что-то чертил среди разбросанных во все стороны листков. Кровать была уже убрана, а может, и вовсе не тронута.
- Большое спасибо, - немного суховато сказал Альбус, едва взглянув на Гермиону.
Первым желанием Гермионы было двинуть Альбусу по голове подносом, но она вспомнила, сколько раз за прошедшую ночь Геллерт Гриндельвальд, записав ее, по-видимому, в число своих боевых товарищей, стучался в ее комнату и просил совета, чем можно помочь Ариане. Судя по всему, несчастная сестра Дамблдора была очень напугана приходом авроров и последовавшей дуэлью, и ее странную и дикую магию не сразу удалось взять под контроль.
- Альбус, - как можно ласковее сказала Гермиона, втиснув кое-как поднос на полку с книгами и приобняв Альбуса сзади за плечи, - я не стану относиться к тебе хуже, потому что твоя сестра больна. Даже наоборот.
- Спасибо, - глухо сказал Альбус, поймав руку Гермионы на своей груди. – Знаешь, мне не стоило приглашать тебя жить у нас. Магия Арианы стихийна, и она совершенно не может ее контролировать. Она вообще плохо разбирается в окружающем мире, - Альбус помолчал, словно собираясь с духом, а потом добавил с озлоблением и вызовом: - Этой весной она убила свою мать.
- Это не доказано, - мягко возразила Гермиона.
- Она убила свою мать, - жестко и беспощадно повторил Альбус, и Гермиона вдруг услышала, как с той же беспощадностью он будет повторять себе всю жизнь: «Я убил свою сестру». – Тебе опасно оставаться у нас.
Всю прошедшую неделю Гермиона чувствовала себя соглядатаем в мире, населенном будущим Темным Лордом, будущим директором Хогвартса, его несчастной обреченной сестрой и прочими людьми, которые в ее времени уже завершили свою жизнь. Но сейчас, обнимая Альбуса и чувствуя его прерывистое дыхание, она почувствовала, что этот мир – ее настоящее.
- Я никогда не боялась смерти, Альбус, - решительно сказала Гермиона. – И я останусь с тобой, сколько смогу.
В этот момент в углу комнаты запел феникс. Фоукс пел светлую и печальную песню, похожую на ту, что он пел на похоронах директора Хогвартса Альбуса Дамблдора несколько лет назад, и когда Гермиона взглянула на него, она увидела, что Фоукс плачет.
- Альбус, - прошептала она, цепляясь за сумасшедшую надежду, но Альбус только коротко вздохнул, кинув взгляд на своего феникса.
- Бесполезно, - тихо ответил он. – Фоукс потому и плачет, что бесполезно.
После обеда Альбус и Гермиона сидели на земле под рододендроном, осыпаемые последними лепестками цветов, которые срывал прилетевший с севера прохладный ветер, и просто молчали о том, что ими было сказано утром. Гермиона привалилась спиной к груди Альбуса, так что он не видел ее лица, но чувствовал ее тепло, и так ему было проще говорить, если в памяти всплывало что-то еще, что потом становилось вдвое легче, разделенное на двоих.
- Знаешь, - тихо сказал Альбус, прижавшись щекой к голове Гермионы, - Ариана была такой забавной девочкой. Может, только слишком живой. От ее магии в доме постоянно что-то падало или билось, - Альбус помолчал и добавил: - Иногда так хочется повернуть вспять время.
- Я знаю, - ответила Гермиона. – Хочется. Но нельзя.
- А если было бы можно?
- Было бы все равно нельзя. Просто подумай, Альбус, - тот, кто может изменить время, попав в прошлое, сам существует только в своем времени. И как только он что-то изменит, его самого не станет.
- Ну и пусть, - с отчаянием сказал Альбус. – Я бы и исчез к чертовой матери, только чтобы Ариана не ходила в тот день в деревню. Когда она вернулась... мы сначала не узнали ее. Она стала такой же, как и сейчас. Непонятной. Страшной. Я не знаю, что там с ней сделали. Наверно, только отец это знает, но он похоронил эту тайну в Азкабане.
- Твой отец поступил правильно, - убежденно сказала Гермиона, сама не понимая, когда в ней образовалось такое презрение к абсолютной морали.
- Правильно? – Альбус дернулся, но потом снова сцепил руки у Гермионы на животе. – Знаешь, наш директор Пиний Нигеллий Блэк тоже всегда так думал. Впрочем, он считал, что жизнь магглов вообще ничего не стоит и что волшебник может убивать их только за то, что они встали у него на пути. Моего отца он считал чем-то вроде мученика идеи магического превосходства, и потому относился ко мне по-особенному. Можно сказать, любил меня, хотя я был не на его факультете. Ему нравилось давать мне награды, делать меня старостой и префектом, словно всем этим он утверждал свои взгляды, словно он делал это назло всем тем, кто имел глупость считать, что магглов убивать нельзя. А я, - Альбуса передернуло, - каждый раз, принимая от него то, что принадлежало мне по праву, чувствовал, что соглашаюсь быть палачом. Хуже того – делаю палачом своего отца.
- Альбус, мои родители тоже магглы, - ответила Гермиона после минутного молчания. – Но я все равно повторю: твой отец поступил правильно. Он защищал свою семью.
Гермиона не успела подумать о том, что хорошо бы на Хэллоуин помириться с Малфоями, которые тоже, если разобраться, во второй войне всего лишь защищали свою семью, как Альбус наклонился в сторону и заглянул ей в глаза.
- Гермиона, - почти неслышно сказал Альбус, - ты не рассердишься, если я тебя поцелую?
- Чудак ты, - ответила Гермиона и сама поцеловала своего будущего директора.
Поздним вечером, когда Гермиона и Альбус уже успели распить неизвестно откуда взявшуюся бутылку вина и окончательно опьянеть от поцелуев, они сидели на веранде дома Дамблдоров и весело болтали о всякой чепухе. Светлая грусть, соединявшая их почти весь день, куда-то улетучилась, и на ее место пришло бесшабашное веселье, которое несколько раз посещало Гарри и Гермиону во время охоты за хоркруксами, когда им приходилось совсем плохо.
- Слушай, я тебе уже обещала, что ты будешь директором Хогвартса, - говорила Гермиона, легонько пихая Альбуса, отчего он коварно падал назад в своем кресле-качалке, и Гермиона с его колен переваливалась к нему на грудь. – Ты придешь в свой кабинет, конечно, вот с такой бородой... с кульком лимонных долек...
- Зачем? – удивился Альбус. – Я их ненавижу. Их у нас все в семье едят, кроме меня.
- Ну, чтобы подсластить себе директорскую жизнь, - легкомысленно сказала Гермиона, отгоняя от себя мысли о том, что могли на самом деле означать пресловутые лимонные дольки Дамблдора. – А в кабинете будет висеть портрет Пиния Нигеллия Блэка. И ты ему скажешь: а ну, Пиний, катись-ка от меня... с поручением.
- А куда? – спросил Альбус, смеясь. – Кто еще повесит у себя портрет этого брюзги? Разве что сами Блэки.
- Ну да, - признала Гермиона, - Блэки и повесят. А потом тот портрет украдет и спрячет в свою сумочку одна грязнокровка.
- Класс! – засмеялся Дамблдор. – Пиний Нигеллий Блэк в маггловской сумочке. И о чем он будет разговаривать с этой храброй девушкой?
- О многом, - попыталась вспомнить Гермиона, уже не совсем уверенная в том, что можно выбалтывать, а чего нельзя. – О том, как она может одолеть Темного Лорда и прочих чистокровных преступников. О медальоне Слизерина, о домовых эльфах, о его внуке, попавшем в Гриффиндор.
- Ой! – стонал Альбус. – Не могу! Блэки в Гриффиндоре! Пиний Нигеллий и домовые эльфы! Акцио... акцио пергамент! Я запишу.
- А что ты смеешься? – ехидно спрашивала Гермиона. – Вот ты будешь директором, будешь сидеть в своем кабинете весь такой в орденах Мерлина на шее... и на носу еще один..., а к тебе придут Блэки, штук пять-семь, и как закричат: «Директор Дамблдор! Наш мальчик учится в Гриффиндоре! Кошмар! Выньте его оттуда немедленно!»
- Ну а я тогда скажу: «А чего такого-то? Пиний Нигеллий мне вообще советовал домовых эльфов в Слизерин зачислять». - подхватил Дамблдор. – А еще я заставлю их всех писать «магглорожденный» тысячу раз подряд, пока не запомнят, как это пишется и произносится. Потому что ну безобразие же, согласись.
- А я, - заявила Гермиона, отнимая у Альбуса пергамент, - заставлю тебя сейчас писать тысячу раз «во имя высшего блага», пока ты не поймешь, что эта фраза не имеет смысла.
- Злюка, - ответил Дамблдор и чмокнул Гермиону в нос. – Это не моя фраза, это Геллерта.
- И твоя тоже, - упрямо сказала Гермиона, но Альбус не дал ей договорить.
- Вот теперь серьезно, - сказала Гермиона, чувствуя, как от смеха у нее кружится голова, и понимая, что последний бокал вина был лишним. – Когда у тебя будет учиться на Гриффиндоре один из Блэков, ты верь ему, ладно? И спаси его именно тогда, когда он не будет просить его спасать.