Люди, сломанные идеями

Выпускные экзамены прошли в инвалидном кресле и под прицелом камер. Это раздражало. Раздражало лишнее внимание, раздражал лечащий врач, запрещающий ходить, хотя Дейдара мог. Но внимание — то, чего добивался юноша, было получено. На это могли уйти годы усердной работы — в сложившейся ситуации всё решили три взрыва. Казалось, само Искусство помогло ему через посредников. Пиротехник не мог не видеть в случившемся перста судьбы, поэтому согласился участвовать в реалити о жертвах взрыва, поэтому терпел самые идиотские вопросы журналистов и старался улыбаться, даже когда было больно дышать, поэтому начал рисовать пастелью картины в ярко-красных тонах, якобы таким образом переживая травму. Четыре месяца никаких химикатов, никаких бенгальских огней, ничего, хотя бы отдалённо связанного с самим Искусством. Отказаться от Искусства ради него же. Это действительно было подвигом для Дейдары, потому что не проходило ни дня, когда он не хотел бы всё бросить, перестать играть роль жертвы, роль несчастного, роль мученика своего времени, выставляющего ущербность напоказ. Зато агенты организовали выставку его мазни, и каждая из картинок нашла своего счастливого обладателя. Дейдара теперь мог позволить себе учёбу в любом вузе страны и за рубежом. Спрос на несчастье всегда высок, ведь, помогая несчастным, сильные мира сего чувствуют себя благодетелями, заглушая совесть: «смотрите все — я помог бедному мальчику-художнику, мои работники, которым следовало бы повысить заработную плату за их прилежный труд и прибыль, которую они мне приносят, могут и потерпеть». Дейдара знал, что продаёт себя, но верил, что это ради Искусства, ведь именно к этому он себя и готовил. Он — ничто перед Великим, просто инструмент, готовый сделать всё ради Прекрасного… По горло сытый репортёрами, экзаменатор безапелляционным тоном попросил их удалиться. Дейдара с благодарностью посмотрел на Орочимару-сенсея, тот едва заметно кивнул ему. Один жрец Великого не может не понять другого, пусть предметы их поклонения и были различными… Спустя час пиротехник закончил с тестовыми вопросами. Стараясь не шуметь, он осторожно подкатился к столу сенсея и сдал бланк с ответами. Орочимару кивнул и дал понять, что юноша может быть свободен, и Дейдара, мысленно готовясь к новой встрече с шумной толпой, страждущей заполучить интервью с «мальчиком, который не сдаётся», покинул класс. К удивлению юноши, у дверей его ждала Ино. — Ты так быстро! — прошептала она, боясь, что в классе её голос будет слышно. Девочка не хотела мешать выпускникам. — Это же химия, — пожал плечами Дейдара. Он закончил бы гораздо раньше, но никак не мог взять себя в руки, чтобы снова сунуться под натиск репортёров. — Ты в порядке? — глядя на хмурое лицо брата, спросила Ино. — Да, всё хорошо, — попытался улыбнуться юноша. Вышло отвратительно. Он и сам понимал это, поэтому просто похлопал сестру по плечу, пытаясь успокоить, — Не переживай за меня. Я справлюсь, — слова, столько раз сказанные на камеру, показались ему до тошноты пошлыми. В сознании снова всплывали многочисленные кадры съемок, которые давались ему через силу. Отсматривая выпуски передачи вместе с агентом, Дейдара себя ненавидел себя всё больше, но обесценивал свои чувства, понимая, что продает себя ради искусства и ради… — Ты ведь знаешь, что делаешь, да, нии-сан? — спросила Ино, вытащив брата из пучины накатывающей меланхолии. — Да, Ино, всё так, как надо, — пытаясь казаться как можно увереннее, ответил Дейдара. — Хорошо, — изо всех сил стараясь верить в его слова, выдавила из себя девочка. — Сходишь со мной проведать маму? — Конечно, — уже вполне искренне улыбнулся пиротехник. Почувствовав это, Ино смогла найти в себе силы улыбнуться в ответ. Через несколько минут она уже проталкивала коляску через дверь чёрного хода, о котором репортёры, к счастью, не имели ни малейшего представления. — Папа подвезёт нас, замерзнуть не успеешь, — негромко, будто опасаясь, что рой журналистов может услышать её, сказала девочка, склонившись к Дейдара, который полной грудью вдыхал холодный зимний воздух, впервые за этот год. — Как скажешь, — отозвался он и, чтобы не щурить глаза из-за яркого солнца, достал из кармана пиджака очки в ярко-оранжевой оправе, которые были ему чуть велики, делая вид, что не замечает удивлённый взгляд сестры. Никто, кроме него не знает, что во внутреннем кармане пиджака лежит кое-что не менее важное: записка, которую он нашёл вместе с очками на прикроватной тумбочке, придя в сознание после теракта. «Я вернусь за ними. И исполню главную партию Оперы. Твоя Кристина» ровным почти каллиграфическим почерком было выведено на клочке бумаги…