Люди, сломанные идеями

Когда над ним зажегся яркий свет операционной лампы, когда были сделаны обезбаливающие уколы, когда хирург занес скальпель, Обито понял, что не может на это пойти. Перехватив руку врача, он успел остановить операцию. Сквозь зубы, наполовину обездвиженным лицом он произнес: — Я передумал. Хирург закатил глаза, но отступил, высвободив руку от хватки пациента. Он искренне не понимал этого оперативника. Всю жизнь тому приходилось скрывать шрамы, исказившие не больше и не меньше — половину лица, при том, лица, способного свести с ума любую женщину. И вот теперь, когда ему наконец-то выпадает шанс наверстать упущенное и исправить недостаток, который десятилетиями портил и усложнял жизнь, пациент отказывается. Черт бы побрал этих агентов… Выходя из операционной, Обито провел рукой по до боли привычным бороздам шрамов, из-за анестезии потерявшим чувствительность. Кончики пальцев воспринимали привычный рельеф по-новому. Но он принял это решение вовсе не из-за тактильных ощущений. Конечно нет. Обито уже сам не помнил, когда его ненависть к шрамам переросла в своего рода привязанность. Они всегда напоминали ему о том, кто он есть и почему именно он стал собой. Полтора десятилетия назад, глядя на своё лицо в зеркале словно в первый раз, мальчик возненавидел отражение, едва справившись с желанием разбить зеркало, — но в слепящем свете лампы пластического хирурга, мужчина понял, что не хочет с ними расставаться. Это был он, его история, его жизнь, память о том, что скоро будет переписано. По плану агент, успешный разведчик и перспективный сотрудник антитеррористического подразделения должен был исчезнуть, — вместе с лицом ему возвращали имя, отнятое много лет назад. Глава клана, практически канувшего в лету, владелец мощнейших предприятий по всей стране и за рубежом, Обито Учиха — его роль на весь остаток жизни. О такой пенсии можно было только мечтать. Только вот агенту уже давно не было нужно ни имя, ни лицо, ни доверие ведомства… — Сай, принеси мне следующую книгу из стопки по менеджменту, — попросил Обито. Полгода ему давалось на то, чтобы получить начальные представления о бизнесе. Совсем скоро ему предстояло занять место главы семейной многомиллиардной корпорации. — Учиха-сама, быть может, стоит сделать перерыв? — спросил мальчик, отрываясь от книги о деловом этикете. — Уже второй час ночи. В бункере время шло незаметно. Обито знал это, но никак не мог заново привыкнуть. Уже не в первый раз он нарушал режим. С рассеянностью надо было завязывать. Он слишком глубоко погрузился в новую миссию. Настолько, что едва не решил пожертвовать самой значимой тенью прошлого. Совсем как примерный агент ведомства, каковым он не был. Нельзя было забывать об этом. Даже ради дела. — Хорошо, ты прав. Можешь быть свободен. Извини, что задержал, — проговорил Учиха, поднимаясь с кровати и направляясь к ванной комнате. — Это моя работа, Учиха-сама, — уже у умывальника услышал он в ответ. — Спокойно ночи, Учиха-сама. — Доброй ночи, Сай, — отозвался Обито. Через пару секунд дверь в комнату хлопнула. Мальчик пошёл докладывать начальству об итогах дня. Глядя на своё отражение, Учиха думал Сае. Мальчик, которого приставили к нему, чтобы тот выполнял мелкие поручения и следил за режимом, а заодно доносил о каждом шаге старшего по званию, был похож на него в юности. Похож тем, что ведомство забрало его личность во благо страны. Точнее, во благо ведомства. Интересно, понимал ли это сам мальчик? И было ли ему до этого дело? За месяц Обито не успел разобраться — Сай оставался для него просто абстрактной заготовкой будущего агента, не испытывающей эмоций, но безукоризненно исполняющей приказы… Это был дурной знак. Будто Обито действительно подменили на кого-то невразумительного, склонного только к рефлексии и боязни будущего. — Пора просыпаться, — сказал он отражению. Ничего не менялось, кроме его роли, очередной маски. А по поводу его решения оставить свое лицо пусть думают, что хотят. В конце концов, это можно трактовать как серьёзность намерений, искренне желание с головой раствориться в поставленной задаче, явив на свет то, что приходилось прятать прежде. Никто не знал, что шрамы были свидетельством того, что Обито исчез. Они символизировали его жертву, отказ от собственной личности ради великой цели. Он ненавидел их, но сам буквально стал ими. Спустя столько лет Тсукири-сан всё ещё была права: он — инструмент, у него нет лица. И никогда больше не будет. Глядя будто сквозь зеркало, холодными от ледяной воды пальцами Обито неосознанно снова и снова скользил по неровностям на своем лице, к которым только-только вернулась чувствительность. *** — Мальчик, ты слаб. И ты знаешь, что ты слаб. Не из-за того, что только-только заново научился ходить. Слаб, потому что дух сломлен. Мальчик, ты ведь совсем сломанный. Ты не целый. И никогда не будешь целым, пока не захочешь собрать свои части воедино. Ты противишься себе, не хочешь принимать ни это тело, ни эту реальность. Но другого не дано, и у тебя есть только изуродованная версия прошлого тебя и этот бункер, в который тебя засунули, чтобы я или доделала то, на что не хватило сил у обвала, лишившего тебя лица, или выпустила на свет нового мальчика, которому больше не нужно лицо, чтобы быть мальчиком. Ты смотришь на меня с ненавистью. Или это страх в твоих глазах?.. Нет, я вовсе не смеюсь. Не сильно. Смех кости не ломает — кому знать об этом, как не тебе. И разум он тоже не раскрошит. Не сразу. И потом, тебе особо нечего терять. Хочешь плакать, но не плачешь, потому что тебя учили, что мальчики не плачут? Это глупо. Тот мальчик, который не плакал, погиб под обломками. Только слёзы помогут похоронить его, только слёзы покажут путь к появлению на свет нового мальчика. Тебе интересно, почему я говорю о тебе в третьем лице? Потому что тебя нет. Ты потерян. Ты — промежуточное звено между тем, что умерло, и тем, чему суждено родиться. И, знаешь, самое важное: у тебя есть выбор. Да, даже здесь и сейчас. Ты можешь умереть вместе с прошлым или стать будущим. Больно будет в любом случае, но иметь выбор — всегда лучше, чем просто идти навстречу судьбе, зная, что изменить её не в твоих силах. Да, да. Я буду приходить к тебе каждый день. И эта пытка продолжится. Может, она и для меня невыносима? Ты об этом не думал? Мальчик, ты вообще думаешь о ком-то, кроме себя? Зря… Тебе не следует думать ни о ком, пока ты не способен себя принять. Не спасёшь себя — не спасёшь никого. Ты ведь хотел стать героем? Только знай, что герой — это не идиот, разбрасывающийся своей жизнью направо и налево, герой — тот, кто выбирает жизнь, что бы ни случилось. Чушь? Для тебя, мальчик, сейчас это единственно важная истина. Мне и правда на тебя наплевать. Я не буду лгать тебе. Ты мне безразличен. И безразличен всем. Если ты сломаешься окончательно, тебя просто оставят подыхать в одиночестве. Если выживешь, будут использовать, пока не сломаешься или не умрёшь. Жить нет смысла. Но больше ли смысла в том, чтобы умереть? Подумай об этом. Умереть — значит не сдаться? Значит остаться собой? Ты больше не ты. Опять мне приходится напоминать тебе об этом. Умереть — значит быть слабым. Какой бунт? Против ведомства? Это даже не смешно. Ведь это оно тебя сломало. А потом бросило мне: посмотреть, что выйдет. Я — не мой муж. Я не буду петь о том, как мир прекрасен. Потому что он омерзителен. Я не буду рассказывать сказки о долге перед родиной. Родины нет — есть те, кто используют пустую обёртку от неё для своих интересов. Да, ты всё правильно понимаешь. Выживешь — будешь и дальше покорной марионеткой в их руках. И вырваться из лап ведомства ты не сможешь. Никогда-никогда. Ты станешь частью его, совсем как я. Марионетки не говорят таких вещей? О, мальчик, как же ты неправ. Говорят, говорят даже вещи похуже. Но, знаешь, почему я марионетка? Потому что я делаю то, что они говорят мне, и не важно, какими словами я их называю. Я же делаю. И я не свободна. Я в таком же бункере, как и ты. Зачем я живу? О, мальчик, ты начинаешь думать. Эмоции утихают? Не слишком, я вижу. Знаешь, я думаю, что не стоит тебе отвечать. Думай дальше. Попробуй понять. И завтра мне скажешь. Если захочешь. А я… Я говорить могу вечно. Грязи в этой душе хватит, чтобы потопить в ней не только тебя, но и весь бункер. Не отдыхай. Думай, мальчик, думай. И решай, что тебе ближе — жизнь или смерть. Кроме меня никто твой выбор не осудит. Но мне на тебя наплевать, ты ведь ещё не забыл об этом?.. *** «Если тебе кажется, что в жизни нет смысла, поговори с Тсукири-сан, и убедишься в этом», — вспомнил Обито свою запись в дневнике, сделанную вскоре, после знакомства с матерью Дейдары. Все записи в дневнике уничтожались сразу же после написания, но память о них была сохранилась на долгие годы. Шпионы не ведут дневники, их личины — да, но сами агенты — никогда. Провалить задания из-за сентиментальной тетрадки — глупо. Тех, кто способен на это, отсеивают едва ли не на первых неделях подготовки. В память залезть куда сложнее, чем в личные бумаги. Но даже её можно уберечь от любителей амитал-натрия, если привить агенту непереносимость препарата. Попытаешься взломать сейф, и он сгорит вместе со всем содержимым. Прививка от «сыворотки правды» была высшим знаком доверия службы разведки, потому что привить — значит закрыть сейф не только для противника, но и для себя самого: если агент предаст, путём допроса обнаружить это будет невозможно, даже с пристрастием, потому что тех, кто не мог противостоять пыткам, отсеивали практически сразу за сентиментальными слюнтяями… — Сай, скажи мне, кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — спросил Обито мальчика, заставив того оторваться от чтения инструкций по управлению истребителями. В своё время Учиха не без удовольствия знакомился с подобными вещами, представляя полные красок будни агента службы безопасности… А потом ему исполнилось десять, и он понял, что войны не будет, и поездить на танке ему не дадут. Юный агент с недоумением посмотрел на старшего по званию. — Я стану агентом разведки, каким когда-то были Вы, Учиха-сан, — прозвучал ответ. — Хорошо, — улыбнулся Обито. — Но кем ты ХОЧЕШЬ стать? — Я хочу стать агентом разведки, Учиха-сан, — не колеблясь, ответил Сай. — Действительно хочешь? — Да, Учиха-сан. — А почему ты этого хочешь? — Потому что я хочу стать верной опорой для нашей родины и всех её жителей. — Звучит неплохо, — изобразил одобрение Обито, но внутри него всё леденело. Искренностью здесь и не пахло. Его собеседник, словно компьютер, выдавал единственно верный ответ. Других для него, казалось, попросту не существовало. — Каждый из нас должен стремиться к благу отчества. В этом ведь и заключается предназначение нашего ведомства, — изображая гордость, проговорил Учиха, наблюдая за тем, как Сай молча слушает его, не выказывая эмоций. Он вообще никогда не позволял себе подобного, этот мальчик. Был ли он в высшей степени дисциплинирован или же просто не умел, Обито пока до конца не понял. Он склонялся к последнему, но преждевременно недооценивать ребёнка не хотел. — Данзо-сама научил тебя этому? — Да, Учиха-сан. — Замечательный у нас заведующий управлением, так ведь? — Да, Учиха-сан, — с тем же каменным выражением подтвердил Сай. — Ладно, читай, я не отвлекаю, — улыбнувшись ещё раз, решил закончить подобие разговора Обито. Продолжать не было смысла. Мальчик вернулся к чтению, Учиха тоже сделал вид, что сосредоточенно штудирует толмуд по маркетингу. Но мысли его вертелись в совсем иной плоскости. Если бы не Тсукири-сан, наполнившая его ненавистью, от него могли оставить такую же пустую оболочку, как от несчастного ребёнка. Обито не понимал, почему судьба чужого ребенка так его беспокоила. В конце концов, он был избавлен от страданий, потому что его отучили чувствовать. Но это всё равно казалось неправильным. Лишить чувств — значит лишить жизни. Безусловно, в жизни агента были моменты, когда он больше всего на свете хотел перестать гореть изнутри, снедаемый ненавистью, болью и отчаяньем, но именно эмоции дали ему силы понять, насколько ужасен мир и как его можно исправить. Тсукири-сан помогла ему не потерять способность нащупать этот путь. Люди были ключом к эмоциям. Не солдаты, а живые люди. Решение проблемы Сая пришло само. Оставалось только действовать, не вдаваясь в причины. В глубине души Обито был не готов дойти до сути своих переживаний о мальчике, а потому надо было просто закрыть гештальт и выбросить его из головы.