Любой ценой (Рождественское предсказание 2)

Всё вдруг пошло не так. Ей оставалось всего два месяца — два жалких месяца после всех испытаний, которые пришлось вынести — а теперь не оставалось ничего. Внутри рушились плотины и города, сминались в труху органы и кости, пока мощный каток боли прокладывал свой путь вдоль поясницы. Хотелось кричать, но из горла вырывались лишь сдавленные, иссушённые хрипы. Ольга сжимала ей руку и что-то шептала, убирая с лица взмокшие пряди. Никита понимала только одно: они не успеют — не успеют, как быстро бы Сергей ни гнал в областную больницу. Её кроха слишком торопилась появиться на свет — живой или мёртвой. Акушерка заглянула под простыню, прикрывающую ноги девушки, и вернулась с нескрываемой тревогой в глазах. — Я не могу это остановить, — сказала она. Её слова доносились, словно сквозь толщу воды, а губы двигались в замедленной съёмке. Никита собрала все силы и посмотрела ей в глаза. — Спасай ребёнка, а не меня, — выдохнула она и выгнулась в очередной вспышке боли. Они, должно быть, остановились, ведь Сергей теперь сидел в изголовье и мягко поглаживал её волосы. Тяжёлый запах крови подёрнулся свежей струёй спирта, и на несколько секунд Никита вынырнула из тумана, смогла разобрать приглушённый разговор. — Не успел перевернуться, лежит ногами вперёд… — Что мне сделать?! Скажи, что сделать, чтобы помочь ей! Схватка снова смяла весь мир в кашу, и Никита закричала, больше не в силах сопротивляться. Ей казалось, что прошла целая вечность, прежде чем она почувствовала, как кто-то хлопал её по щекам, прежде чем увидела перед собой серьёзное, собранное лицо акушерки. — Не тужься! Слышишь меня? Ни в коем случае не тужься! Девушка кивнула, хотя знала, что не могла ничего контролировать. Боль прокатывалась по ней со своеволием дикой кобылы, разрушая на пути любые преграды и презрительно стуча копытом. Что бы сегодня ни произошло, никто из них не смог бы ни на что повлиять. Они были полностью во власти стихии, во власти взбалмошной и жестокой судьбы. Ещё одна волна, белая вспышка, красные всполохи. — Держи её! — прокричала Ольга Сергею и нырнула под простыню. У неё было не больше минуты до следующей схватки. Она не делала этого больше двадцати лет. Всё же, руки помнили своё, помнили, словно никогда и не забывали. Она нащупала крохотную ножку и потянула за неё вбок, бормоча что-то под нос, словно уговаривая сжалиться над ними всеми. Сегодня в этом стареньком УАЗе окажутся либо трое живых, либо трое мёртвых. Никита закричала, срывая голос, и тело само поднялось, пытаясь инстинктивно убежать от боли. Сергей крепко держал её за плечи и шептал на ухо что-то непонятное, что-то русское… — Теперь тужься! — скомандовала Ольга. Словно повинуясь чужим словам, в Никите поднялась очередная волна. Сопротивляться ей было бесполезно, можно было только кричать и идти на боль, идти с упорством и бесстрашием, с каким когда-то ложилась под пули, чтобы спасти самое дорогое. — Майкл!.. — залилась она, не понимая, что она и где, зачем и когда. Был только один якорь, один смысл. Он рвал её на части, рвался наружу — чтобы пронзить густую жару закрытого кузова самым сладким из звуков. Мгновенно стало легче, словно кто-то заменил её тело, выдал ей новое, лёгкое и послушное. Тяжесть, которая жила в животе, теперь легла на грудь и посмотрела на неё бездонными голубыми глазами. — Девочка… — выдохнула Ольга, пристраивая ребёнка к груди. Никиту кольнуло, словно иголкой, и из глаз потекли слёзы. Она вдохнула — и провалилась во тьму. *** — Мы на месте, — произнёс старший оперативник, наблюдая сквозь бинокль за освещёнными окнами загородного коттеджа. Его группа сидела в засаде в небольшом перелеске, со взведёнными автоматами и натянутыми на лица масками. — Всё чисто, Майкл. Начинайте, — голос Биркоффа едва заметно дрогнул. После сигнала рукой, по земле покатилось несколько баллонов с окрашенным газом, и, спрятавшись в нём, словно в дыму, оперативники побежали к ограждению. Охрана уже принялась стрелять, но они делали это вслепую, совершенно наугад, и уже через несколько минут повалились ничком в грязь. Перед главным входом не было никаких преград. Майкл указал на щиток с электричеством, и почти мгновенно дом погрузился в кромешную тьму. Они скользили в ней, словно в мазуте, чёрные на чёрном, невидимые предвестники смерти. — Один внизу, на северо-востоке, двое наверху, — выдал Биркофф в наушник. Прежде чем командир успел отдать приказ о разделении, темноту ночи пронзили красные всполохи автоматной очереди. В рваных вспышках света началось немое кино: чёрно-белые кадры, выхваченные в самый неподходящий момент. Тело белокурой девочки, вздрогнувшее от выстрелов и упавшее на ступени с тонким, удивлённым вскриком: «Папа!..» Быстрая тень, как кошка, мелькнувшая с лестницы — на кухню. Грузный мужчина, прижимающий оружие к мягкому животу, висящему уродливыми складками. Майкл прицелился и выпустил дротик с парализующим веществом. Тело повалилось на пол с глухим, коротким хлюпом. В комнате снова разлилась тьма. — Не стрелять, — произнёс командир и включил фонарь. Он медленно направился к кухонному острову, из-за которого раздавалось быстрое, напряжённое дыхание. Тень была маленькая, должно быть, ребёнок. — Мы не причиним тебе вреда, — отчётливо сказал он. — Просто выходи с поднятыми руками. — Майкл, что происходит? — спросил Биркофф. Оперативник проигнорировал вопрос и продолжил движение. В доме не должно было быть никого, кроме самого Гальвани и охраны. Очевидно, в разведке кто-то ошибся, или планы поменялись в самый последний момент. — Мы не причиним тебе… — начал повторять он — и пригнулся. Воздух над его головой рассекло лезвие поварского ножа и со свистом вонзилось в дверной косяк. Майкл перекатился по полу и прижался к другой стороне кухонного острова. — Не делай глупостей! — выкрикнул он. — Нас пятеро, и мы вооружены! — Да мне насрать!!! — раздался дикий визг, и из укрытия с лязгом полетели кастрюли, сковороды, половники, вилки и десертные ножи. Через несколько секунд железный дождь как будто ослабел, и Майкл воспользовался передышкой, чтобы подобраться ближе. Он наставил пистолет на хрупкую двенадцатилетнюю девочку с каштановыми кудрями и горящими злостью карими глазами. Не узнать её было невозможно. Его сердце упало вниз. Она завизжала, словно гиена, и понеслась на него, очевидно, намереваясь выцарапать глаза или умереть в ожесточённой схватке. Майкл не мог этого допустить, не мог выстрелить в неё. Он стянул с головы маску и поймал её на бегу, сжимая тонкие запястья и заставляя посмотреть на себя. Девчонка замерла, и её глаза округлились от ужаса. — Ни слова, — прошептал оперативник, вонзаясь в неё воспалённым взглядом. — Если хочешь жить, делай, что говорю. Она кивнула и обмякла, превратилась в беззащитную двенадцатилетку, которой и была. Они не могли её теперь отпустить, она видела его лицо, и другие видели всю эту сцену… Если бы только она не сопротивлялась с самого начала, они бы просто надели ей на голову мешок и высадили где-нибудь в городе. Если бы только она не оказалась здесь сегодня, не завела бы дружбу с дочерью Гальвани, её жизнь, её будущее сложились бы совсем иначе. Теперь у них был только один выход. Пятый Отдел, очередной эксперимент Мэдлин, жёсткая колыбель для талантливых малолеток, таких, как Хилинджер и Алисса. Майкл связал ей руки за спиной и вытолкнул на улицу, к уже поджидавшему фургону. Всю обратную дорогу он никак не мог проглотить горечь во рту и отделаться от слов Тёрнера: «Это твоя вина, Майкл. И твоя ответственность! Найди её, помоги ей!.. У неё больше никого не осталось». *** Как и четыре года назад, когда Никита впервые проснулась в Белой Комнате, она ещё не понимала толком, что произошло, но знала с абсолютной уверенностью — её жизнь изменилась навсегда. Она не спешила открывать глаза, чувствуя резкость белых ламп даже сквозь веки, и вместо этого стала прислушиваться к ощущениям в собственном теле и к звукам, доносившимся извне. Крохотное сердечко, которое билось в ней эти долгие семь месяцев, оставило после себя лишь ноющее чувство пустоты и смутную боль. Оно билось теперь само, без её помощи, сучило ножками об воздух, а не об её живот, смотрело на мир своими собственнными голубыми глазами. Единственной их связью, единственной нитью оставались живительные соки, тяжестью налившиеся в груди. Никита пошевелилась, пытаясь услышать сквозь мерный гул медицинских приборов голос своей дочери. Она должна была её покормить, ведь прошло столько времени… Она должна была снова почувствовать её вес, услышать её тепло и запах, вздрогнуть от требовательного щипка её губ. Почему они не несли её к ней? Почему держали здесь одну? Девушка открыла глаза и — как и четыре года назад — увидела перед собой красивое, словно высеченное из камня, мужское лицо в ореоле каштановых кудрей. Судорога узнавания кольнула глубоко в груди и разлилась теплотой. — Майкл… — прошептала она. Это хорошо, что он был здесь. Когда её принесут, они наконец-то будут вместе, все втроём. Их любовь теперь была не плодом воображения, не жидким дымом, ускользающим сквозь пальцы, и не жестокой игрой. Их любовь теперь жила за пределами их двоих, она билась в сердце нового, пусть и совсем крохотного, человека. — Как ты себя чувствуешь? — чуть слышно выдохнул он, сжимая её ладонь. Девушка инстинктивно ответила на прикосновение и улыбнулась собственным фантазиям, всё ещё не отличая их от реальности. — Пусть её принесут… — попросила она, прикрывая глаза от усталости. Майкл сильнее сжал её пальцы и остался на месте. Никита не понимала, почему он не двигается, почему не встречает их дочь, почему не говорит никому, чтобы её скорее несли. Она, должно быть, уже очень проголодалась, уже вся исплакалась… Почему же не слышно её? Почему её держат так далеко? — Мне так жаль, Никита… — его голос надломился от боли. Он принялся целовать её пальцы, опаляя кожу горячими слезами. — Всё хорошо, Майкл… — Никита приподнялась на подушках. — Я родила её, она жива… Пусть принесут её, и ты сам увидишь, какая она замечательная. Он посмотрел на неё тяжёлым воспалённым взглядом, в котором она наконец-то прочитала всё то, во что невыносимо было поверить. — Где наша дочь? — спросила девушка, с трудом втягивая воздух. Всё внутри неё внезапно похолодело. Несколько минут Майкл молчал, уставившись куда-то в пустоту. Он не останавливал слёзы, казалось, вообще не замечал, что они текли по его лицу, словно дождь. — Когда мы нашли тебя, ты была одна… — наконец, произнёс он, с трудом выговаривая слова. — Ты потеряла очень много крови, и я думал, что ты… Он сглотнул ком в горле и помотал головой, словно гоня от себя эти мысли. — Где наша дочь?! — повторила Никита, внезапно обнаружив в себе прилив сил. Если нужно было встать и самой найти её, она сделает это, обязательно сделает. — В тюремном отчёте сказано, что ты умерла в больнице, — прошептал Майкл, кусая губы. — Вас обеих похоронили на следующий день… Никита высвободила свою ладонь и резко села на кровати. — Нет! Этого не может быть! — твёрдо сказала она. — Пусть принесут её, и ты сам увидишь… Она жива! Она… Майкл лишь помотал головой и обречённо посмотрел на девушку. — Её нет… — прошептал он. — Мы не смогли… Прости меня, Никита, прости… Она рванулась, чтобы встать, но он удержал её за плечи. — Пусти меня! Нет! — её дикий крик пронзил тишину медотсека. — Отведи меня к ней! Пусть её принесут! Пусть её принесут… Пожалуйста, Майкл, пусть её принесут!.. Её тело билось в истерике и металось по кровати, пока один из медиков не вколол ей снотворное. Майкл ещё долго сидел рядом и поглаживал её руку, не замечая ни того, что происходит вокруг, ни собственных слёз.