***
Голова страшно трещала. Даже сквозь сомкнутые веки легко было определить, что помещение не впускало свет. Тело болезненно ныло, особенно руки и ноги. Я будто находился в вертикальном положении при этом спиной ощущал что-то пластичное, что могло подо мной прогнуться. Открыв глаза, я только убедился в своем предположении. Даже зажмурившись можно было увидеть больше. Я смутно припоминал что было вчера. В голове мелькали заснеженные пейзажи, пролетавшие за окном автомобиля. Пламя керосиновой лампы, которой очень не хватало в этой комнате. Небольшая изящная чашка на столе, сколоченном из неотесанных досок. Воздух сперся, пахло сырой древесиной и промерзлой землей. Очевидно, помещение находилось не на поверхности, соответственно, окно здесь было не предусмотрено. Мне оставалось только морщиться от боли, противно пульсирующей в висках из-за многочасовой духоты. Я дернул руками. Они были где-то над головой. Судя по сигналам сенсорной системы, руки и ноги были разведены в разные стороны. Нельзя сказать, что до этого я был спокоен, скорее заторможен. Но теперь, окончательно осознав свое положение, я ни на шутку занервничал. В панике я старался освободить хоть что-то, что в дальнейшем помогло бы мне с остальными конечностями. Резкая боль, жжение в запястьях, заставили меня остановиться. Веревки слабее железа, это верно. Выбор пал на них, скорее, из садистских побуждений: чтобы они не только сдерживали, но и могли оставить свои болезненные следы. Я отдышался и, собрав волю, стал биться с новой силой, на этот раз подкрепляя попытку громким ревом. Моя агония длилась до тех пор, пока проем на потолке не открылся, впустив в помещение прямоугольник света, что заставило меня сощурить глаза, а после и вовсе отвернуться. Я успел уловить, что в проеме был силуэт внушительных размеров, явно мужской. В руках он держал знакомую лампу, как мне показалось по характерному свечению. Недолго он оставался на месте, видимо, изучая меня взглядом, и затем начал спускаться. — Хм, а у тебя нет проблем с расписанием, — до слуха донесся знакомый голос, пробуждавший воспоминания. Я еще не мог открыто смотреть на мужчину из-за слепящего света, но в груди уже странно заныло от осознания. — Ты мог бы поспать и подольше, но нет, поднялся строго в 7 часов. Это похвально. Я повернул голову, надеясь, что слух обманывает меня снова и снова, но, к с сожалению, надежда не оправдалась. На меня смотрел Дитте. Он выглядел куда более зловеще, чем когда подавал мне чай. Дрожащее пламя искажало его лицо, и глаза казались абсолютно черными. — Я думал, ты лучше сложен. Ну ничего, как-то же раньше это не мешало тебе оставаться в живых, верно? — он усмехнулся. Меня злило, как надменно он разговаривал со мной. Дитте знал о моем больном месте. Он явно был в курсе истории с Арно и не упускал возможность напомнить мне о ней. Верно, это он должен был быть здесь, а не я. Знал бы я, что меня заставят за это дорого заплатить. Я рванул рукой от переполнявших меня гневных эмоций, но попытка вновь оказалась тщетной, и я плюнул в сторону Дитте. Его лицо вмиг переменилось. Он отставил лампу на ступеньку приставной лестницы и подошел ко мне поближе. Его рука жестко стиснула мое лицо, приподняв его и заставив меня смотреть ему строго в глаза. — Так ты отвечаешь на мое гостеприимство? — он выглядел разозленным. — Помнится, вчера ты сказал, что претендуешь на место, а теперь? Он по-прежнему крепко сжимал меня, наверняка явственно ощущая под кожей рельеф зубов. Дитте запрокинул мою голову, приложив меня обо что-то твердое. — Я уложил своего дорогого гостя спать, а он решил отплатить мне таким неуважением, — его голос дрожал от гнева. Он отпустил меня так же резко, как и схватил, и голова безвольно повисла, от того что мышцы шеи потеряли прежний тонус. Воспоминания о вчерашнем дне заново проигрывались в моей голове. Я подметил для себя сразу, что местность эта не слишком подходит для испытаний физической силы, но не обратил на это такого внимания. Я предполагал, что у инспектора свои методы, но мог предположить, что они окажутся настолько жестокими. Неожиданное осознание потрясло меня до дрожи. Щека и челюсть предательски заныли от хлесткого удара. В воздухе все еще стоял звон. — Ты исчерпал мое терпение на сегодня. Мы должны были начать этим утром, но ты меня вывел, поэтому я оставлю тебя до завтра. Может жидкости в организме поубавится достаточно, чтобы не плевать в мою сторону. Жестко отчеканил Дитте, после чего быстро взобрался по лестнице и захлопнул спускную дверь, вновь оставив меня наедине со своими мыслями и ощущениями. Я слышал, как он бормотал что-то наверху, как ходил взад-вперед, а затем вновь послышался грохот, с которым закрывается дверь, после чего повисла мертвая тишина.***
У меня было много времени подумать и над своим поведением, и над всей этой ситуацией, и поразмышлять о личности Дитте в частности. С момента, когда он ушел, в голове пульсировала одна мысль. Я вспомнил, где слышал эту фамилию. Дитте Улльман был бывшим надзирателем в тюрьме для политзаключенных. За заслуги его и перевели в штаб. Кажется, теперь стало ясно, почему никто не возвращался с проверки. Его либо сразу отсылали на службу, либо... У меня еще были силы сопротивляться. Его не было в доме, а значит, сама гипотетическая возможность сбежать возрастала. Но зря я недооценил веревки и переоценил свой потенциал. В тесном, душном помещении, без еды и воды, даже энергия молодого тела быстро идет на убыль. Это помещение было настолько маленьким, что даже пробыв в нем несколько часов, когда зрение уже точно должно было привыкнуть к темноте, взгляд не улавливал абсолютно ничего. Лишь на основе эмпирических данных, я предположил, что этот больной ублюдок не просто так упомянул, что «уложил гостя спать». Спиной я ощущал что-то странное, не мягкое, но и не твердое. Я мог соприкасаться с этим, и оно скрипело от надавливания. Мне подумалось, что это могли быть пружины. Что импровизированная дыба Дитте на самом деле была кроватью. Он как-то зафиксировал ее на стене и теперь это было просто идеальное приспособление для пыток. Конечности удобно крепились к изголовью и изножью кровати, и не нужно было для этого возводить никаких дополнительных сооружений. Умно, Дитте. Я не знал, стоило ли мне верить ему. Либо он хотел измываться надо мной в свое удовольствие и оставить здесь умирать, и в этой ситуации я ничего не мог сделать, либо во всем это и была истинная суть «инспекции». В таком случае, мне нужно было говорить и делать то, что он хочет. А именно: настаивать на своем желании вступить в отряд охраны. Хотя, признаться, мне уже не слишком хотелось участвовать в этом дерьме ради того неизвестного, что ждало меня после. Тело ныло каждую секунду. Оно находилось в положении, будто бы я вот-вот готов был рухнуть на землю, но этого не происходило минута за минутой, час за часом. Руки совсем онемели. Я уже перестал чувствовать свое тело, осознавать его. От меня осталась только одна голова, с пульсирующей в ней жуткой болью. Губы потрескались и в местах трещин ссохлись друг с другом. Каждый раз, когда я приоткрывал рот, они заново рвались и ссыхались уже через несколько минут. Я проводил языком по губам, слизывая с них кровь. Мне не хотелось терять драгоценную влагу, а так я пил хотя бы что-то. В тот день организм был настолько экономен, что из меня не выходила даже моча. Я слышал шум и не мог понять, действительно ли эти звуки исходили сверху, или мне чудилось. Это была громкая музыка, народная песня, под которую маршировали наши солдаты.«Wenn die Soldaten durch die Stadt marchieren Öffnen die Mädchen, die Fenster und die Türen»
Я слышал его еще в детстве. Помню, как завороженно наблюдал за множеством солдат марширующих в ногу, во главе которых торжественно шествовал оркестр. Я все старался разглядеть там отца, но не знал, что он был не в элитных войсках. Тогда я еще не знал, что он был самым обычным пушечным мясом, и что он уже не вернется домой. Я еще не представлял, что буду одним из этих солдат. Не представлял, что быть солдатом, это не просто носить красивую форму и стройно маршировать. Не представлял, что буду убивать людей. Я очнулся от того, что меня окатили водой. Тело за секунду напряглось, я подался вперед, поднял голову так, чтобы вода, стекающая с волос, попадала в рот. — Danke…danke… — хрипел я как в бреду, будто благодаря самого Бога за этот дар. Пересохшее горло болезненно саднило, тех капель было ничтожно мало, чтобы омыть его полностью. Я с трудом разлепил веки и удерживал их открытыми. Передо мной вновь стоял этот ублюдок. Он улыбался, как и вчера, или неделю назад, теперь для меня это было одно и то же. Улыбался так, как если бы с интересом наблюдал за барахтаньем мухи, после того как ей оторвали крылышки. — С добрым утром, Густав. Ты как-то неважно выглядишь. Плохо спалось? Мне было плевать на гордость, я просто хотел жить. Поэтому в своем пограничном между сном и реальностью состоянии, я мог лишь прошептать: — Прошу. дайте еще… Я смотрел на него с мольбой во взгляде. Дитте прищурился и наклонился ко мне ближе. — Что-что говоришь? — Еще…воды, умоляю. Он вернулся в прежнее положении и в задумчивости потер свою ямочку на подбородке. — Хм, мне кажется, воды было достаточно для умывания. Он хитро поглядывал на меня, еле сдерживая улыбку за показным мыслительным процессом. Одними губами я продолжал шептать только «пожалуйста», игнорируя его издевку. — А, кажется, ты хочешь пить. Он с пониманием закивал, глядя в мои преисполненные надеждой глаза. — Как насчет горячего чая? Я распахнул глаза еще шире. Со столика, рядом с приставной лестницей, стоял тот самый железный чайник. Я в ужасе замычал, начав брыкаться, когда Дитте стал приближаться ко мне. — Не стоит, ты же все на себя опрокинешь. — Нет, прошу, не надо! — Ты ведь хотел пить. Ну как же я могу не угодить своему гостю. Дитте взял меня за подбородок. Он ощущал, как меня трясло от страха, но при этом я намертво, как мне казалось, стиснул зубы. — Значит, хочешь чтобы это оказалось на тебе? — он наклонил чайник, занеся его над моим торсом, не защищенным одеждой. Я тут же замотал головой. Влага нашла новый выход из моего тела. Я рыдал перед Дитте, осознавая безысходность своего положения. Это было унизительно, и, возможно, именно такой реакции он и хотел. Я слышал, что люди умирали от этой пытки. Кожа в мгновение слезала со слизистой всех органов, по которым проходил кипяток. В лучшем случае, смерть наступала от болевого шока в первые минуты. В худшем же — человек умирал медленно и мучительно от процессов гниения изнутри. Он запустил палец мне в рот и без особого труда разомкнул зубы. Я не могу не признать, что расслабил мышцы машинально, потому что он мог попросту сломать мне челюсть. Он тянул вниз, чтобы я не мог укусить его, я тихо скулил. Слезы, слюна, слизь смешивались в одной луже на полу, той самой, которая осталась от «умывания». — Боже, как у тебя в горле пересохло. И как я мог такое упустить? Ну ничего, сейчас мы все исправим. Я сжался, крепко зажмурился, готовясь в любую секунду испытать ту чудовищную боль, Через хватку, я чувствовал, как Дитте шевелился, улавливал каждое его малейшее движение. Он увеличивал угол. Наверное, хотел, чтобы кипяток попал и мне на лицо, поэтому не проталкивал носик мне в рот. Последнее движение. Жидкость пробилась в горло. Я дернулся всем телом, глаза закатились. Я успел проглотить немного, почти сразу вода попала в трахею, и я зашелся кашлем, выплевывая все наружу. Мои органы не плавились от кипятка. Струя прекратилась. — Хм, неужели, остыл.— Ты все еще хочешь занимать место в отряде? —… — Хочешь? —…да, офицер. — Я уже говорил: я могу отпустить тебя. Только скажи, что не хочешь. —… — Нет, офицер, мне нужно это место. — Зачем? — За Империю.*