За Империю

      Неведомо, сколько прошло времени с тех пор, как этого парня держали взаперти. Светлые волосы свалялись, лицо покрывали ссадины, губы были разбиты. Одним днем Дитте поставил метку на его руке раскаленным металлом. Густав уже не плакал. Дитте демонстративно делал это с закатанными рукавами, чтобы на его предплечье был виден тот же самый знак. Знак Империи. Осведомленный о его жестокости человек мог бы предположить, что он сам поставил себе клеймо. Каждый день Густава был похож на предыдущий. Он начинался с вопроса «ты хочешь занимать место в отряде?» и заканчивался болью. У него не было выбора. Дитте не пытался убить его. Не давал ему совсем ослабеть от истощения — такие солдаты не нужны Империи. Пути назад для него уже не было. Отказ означал для него смерть. Либо это сделал бы с ним Дитте, либо он сам, выбравшись оттуда, покончил бы с собой. Но новый день начался со слов: «Сегодня твое последнее испытание». Густав вынырнул из своего беспамятства и слепо взглянул на Дитте. — Да, офицер, я… Он не успел договорить фразу, которую выдавал уже на автомате, как его руки стали освобождать от оков. Дитте уже делал так. Иногда он позволял ему размяться, ведь как может солдат быть не в состоянии держать оружие. Дитте накинул на него китель и сказал «пойдем». Он оставил спускную дверь открытой. Это то, о чем грезил Густав в первые дни. Сейчас, превозмогая боль в суставах, он выбирался наружу, почти не испытывая никаких эмоций. Дитте ждал его на улице. Тем вечером вновь была метель. Густав запомнил мир именно таким в последний раз. Ветер бил по щекам, заставлял щуриться, а в уголках глаз скапливаться влагу. Все было так до боли знакомо, будто того, через что прошел Густав, попросту не случалось. Будто он просто заблудился в этой глуши и наткнулся на этого человека. Ему бы хотелось думать, что все это лишь игры его воспаленного разума.       Я моргнул несколько раз, чтобы согнать влагу, и когда открыл глаза, увидел, что Дитте протягивал мне пистолет. Этот момент я ощущал реальнее некуда, но в то же время все еще видел себя со стороны. Молодой парень стоял, задрав голову и глядел на мужчину, то и дело переключаясь на оружие. — Он твой. Мужчина подтолкнул пистолет в его сторону, а после просто вложил в его руку. В мою руку. Я чувствовал его вес, сжимал за рукоятку, и тупо уставился, до сих пор не веря, что все это происходит со мной. — Я рад, что мы дошли до этого. Ветер уносил слова Дитте, даже хотя он стоял рядом. — По правде, я так привязался к тебе, поэтому мне бы очень не хотелось, чтобы ты меня подвел. Я крутил пистолет, вспоминая его устройство. — Я хочу, чтобы ты выстрелил в меня. Но эта фраза точно дошла до моего слуха. Она несколько раз раздалась в голове эхом, я и сам инстинктивно прокручивал ее раз за разом. На секунду мне даже подумалось, что, возможно, я просто услышал то, что в глубине души жаждал услышать.       Я поднял голову и даже невзирая на сильный снег взглянул на Дитте с неприкрытым удивлением. Это не могло быть правдой. Тот начал отходить назад, не отводя от меня взгляда. Он остановился на расстоянии, чтобы я все еще мог разглядеть его из-за снега, но услышать точно не смог. В моих руках был пистолет. Оружие. Я в первый раз за долгое время почувствовал себя свободным. Но руки почему-то дрожали. — Он не заряжен! — крикнул я. Я не был уверен что это так, совсем нет. Дитте лишь покачал головой и указал на уши, верно, не слышал. Мне было не по себе проверять патроны. Я терял драгоценное время, просто уставившись на этот пистолет. Да, ноги еще не были в хорошем состоянии, но на адреналине, возможно, я смог бы выбраться, смог бы убежать. Конечно, он не был заряжен. Дитте совсем не походил на человека, который готов был встать под пулю. Я вытянул руки вперед. Палец подрагивал на курке, грозясь дернуть в любой момент, но я не хотел. Что-то сжирало меня изнутри. Казалось, что в последний момент я передумаю, что поднесу палец к своему виску. Как будто бы он хотел, чтобы я сделал это. Я сжал зубы. Такие мысли были полезны: думать о том, какой отвратительный человек стоял передо мной.       Я убивал людей. Но почему же так тяжело выстрелить в человека, которого ты видел живым больше нескольких секунд. Руки затекли от однообразной позы, суставы и без того ныли. «Он не заряжен», — повторял я про себя. Мне было мерзко от того, что в голове проносились кадры, как я выбиваю себе мозги, и ни одной, где я шпигую Дитте свинцом. Это все до ужаса походило на странный, тревожный сон. Но чтобы он закончился, я должен был выстрелить.       Я глянул на мушку, сфокусировался на темном силуэте. Дитте и правда еще стоял там, терпеливо ожидая. Я не видел его лица ясно, но мне чудилось, что он по-прежнему самодовольно улыбался. Он не верил, что я смогу сделать это. Никто до меня не делал, и, возможно, их выбор был правильным. Все было напряжено до предела и могло рвануть в любой момент. Я не посмотрел, сколько там патронов, но ведь я был солдатом. Я точно чувствовал, что пистолет... «Он не заряжен», — упрямо звучит в голове, это выводит из себя, выводит из без того неуравновешенного состояния. Я вижу как выбиваю свои мозги через висок. Через нижнюю челюсть. Просунув дуло в рот. Дитте все еще стоит, наблюдая за этим со своей мерзкой улыбкой. «К черту, он ведь не заряжен».       Палец дрогнул. Ночь озарил проблеск света. Ударная волна прошлась по всему телу. Я выпустил из рук пистолет и рухнул на землю.